Анри Сен-Симон - Мемуары. Избранные главы. Книга 2
В Марли, в Трианоне, в Фонтенбло король приходил к ней утром в те дни, когда у него не было государственного совета или она не уезжала в Сен-Сир; в Фонтенбло он бывал у нее от мессы до обеда, за исключением тех случаев, когда уезжал на оленью охоту и обед подавался сразу после окончания мессы; тогда он проводил с нею часа полтора, а иногда чуть больше. В Трианоне и Марли его визиты были куда короче, потому что, выйдя от нее, он шел прогуляться в сад. Утренние визиты почти всегда проходили наедине в отличие от послеобеденных; на них они оставались вдвоем очень редко, и то ненадолго, поскольку в это время поочередно приходили министры, чтобы работать с королем. По пятницам очень часто встреч с министрами не было, и тогда общество им составляли приближенные дамы, с которыми король играл в карты или слушал музыку; под конец его жизни такие развлечения устраивались вдвое или втрое чаще.
В девять вечера входили две камеристки раздеть г-жу де Ментенон. Тотчас же после этого дворецкий и лакей приносили прибор, суп и какое-нибудь легкое блюдо. Как только она кончала ужинать, горничные укладывали ее в постель, причем все это происходило в присутствии короля и министра, которые не прерывали работу и даже не старались говорить тише, а если министра не было, то в присутствии приближенных дам. Когда било десять, король отправлялся ужинать, а у кровати г-жи де Ментенон задергивали полог.
Во время путешествий все происходило точно так же. Ранним утром она выезжала вместе с какой-нибудь своей фавориткой вроде г-жи де Мон-шеврейль, пока та была жива, г-жой д'Эдикур, де Данжо или де Келюс. Она пользовалась предназначенной для нее королевской каретой, даже когда отправлялась из Версаля и т. п. в Сен-Сир; дез Эпине, шталмейстер малой конюшни, усаживал ее в карету и сопровождал верхом; это была его повседневная обязанность. В ее же личной карете во время поездок ехали горничные, и она следовала за королевской, в которой находилась сама г-жа де Ментенон. Она устраивала так, чтобы, когда приезжал король и приходил к ней, в покоях у нее был полный порядок. Отчасти благодаря ее влиянию, отчасти благодаря придуманной для нее должности второй гардеробмейстерины дофины ее карету и портшез с носильщиками, одетыми в ее ливреи, пропускали всюду точно так же, как кареты и портшезы титулованных особ.
Необъявленная королева, она и внешне обладала всеми преимуществами, полагающимися носительнице этого титула, — и в отношении к ней, и в праве сидеть в присутствии короля, Монсеньера, Месье, членов английского королевского дома и вообще кого бы то ни было, однако вела себя на людях как простая придворная дама и всегда занимала последние места. Я наблюдал такое тонкое ее поведение на обедах у короля, когда присутствовали другие дамы, и в Фонтенбло на парадном обеде у королевы Английской, о котором я уже писал;[149] она всегда уступала место высокотитулованным и даже просто знатным дамам, никогда не позволяла себе проходить прежде высокотитулованных, даже когда они настаивали, а уступала настояниям только простых придворных дам, но со смущенным видом и крайней учтивостью; при всех подобных случаях она бывала вежлива, приветлива, разговорчива, как человек ни на что не притязающий и ничем себя не возвышающий, но внушающий большое почтение всем, кто находится вокруг.
Одевалась она всегда очень хорошо, достойно, опрятно, со вкусом, но крайне скромно, несколько более по-старушечьи, чем требовал ее возраст. А с тех пор, как она перестала показываться на людях, ее видели только случайно и всегда в черном чепце и черном шарфе.
К королю она приходила, только когда он был болен или утром в те дни, когда он принимал слабительное, то же — к герцогине Бургундской, а более ни к кому и ни по какому поводу.
Когда король был у нее, они сидели каждый в своем кресле по обе стороны камина, она — ближе к кровати, он — спиной к боковой стене с дверью в приемную; у каждого был свой стол, и у королевского стола стояли два табурета: один для министра, с которым предстояло работать, второй для его портфеля с бумагами. В дни, когда король занимался делами, наедине они оставались очень недолго, пока не придет министр, и обыкновенно еще меньше после его ухода. Король сразу же шел на стульчак, потом возвращался к постели г-жи де Ментенон, желал ей спокойной ночи и отправлялся ужинать.
Пока король занимался делами, г-жа де Ментенон читала либо вышивала. Она слышала все, о чем говорили король с министром, поскольку те не снижали голоса. Изредка она тоже вставляла слово, и еще реже ее замечание приводило к каким-либо последствиям. Король часто спрашивал ее мнение, и ответы ее всегда были очень взвешенными; Никогда, или почти никогда, она не выказывала заинтересованности ни в ком, но на самом деле заранее уговаривалась обо всем с министром, и тот никогда не осмеливался в беседе с глазу на глаз высказаться против того, что она требовала, а уж тем паче противоречить, говоря при ней с королем. Так что, когда речь шла о какой-нибудь милости или должности, между ними все было условлено заранее, до совета с королем, когда должно было принимать решение, и потому иногда принятие решения задерживалось, но ни король, ни кто другой не ведал об истинной причине задержки. Она извещала министра, что хочет с ним предварительно поговорить, и он не смел предложить королю на рассмотрение какой-то вопрос, не получив прежде ее распоряжений, а переговорить с нею можно было, только когда у нее выдавался досуг от ежедневных занятий и дел. Сговорившись с нею, министр вносил предложение и представлял королю список. Ежели по случайности король останавливался на том кандидате, которого хотела г-жа де Ментенон, министр тут же прекращал читать список. Ежели на ком-то другом — министр предлагал рассмотреть и других кандидатов, давал королю высказывать о них мнения и пользовался этим, чтобы вычеркивать неугодных. Крайне редко он предлагал только того, кого хотел протащить, выдвигая обыкновенно нескольких и уравнивая их достоинства, чтобы затруднить королю выбор. В таких случаях король спрашивал его мнение. Он представлял тогда доводы в пользу каждого кандидата, но особенно упирал на того, кого хотел продвинуть. Король, как правило, колебался и спрашивал у г-жи де Ментенон, что думает она. Она улыбалась, делала вид, будто ничего в этом не понимает, иногда говорила несколько слов о каком-нибудь другом кандидате, но тут же возвращалась, если только не начинала с него, к тому, кого поддерживал министр, и на этом дело решалось; таким образом, в ее руках оказывались три четверти награждений и должностей и три четверти из оставшейся четверти, которые министры обсуждали с королем в ее покоях. Бывало, она не выказывала заинтересованности в какой-либо должности, тогда министр давал предложение от себя, но при ее одобрении и поддержке, о чем король, разумеется, и не подозревал. Он-то верил, что все решает сам, хотя на деле решал лишь ничтожную часть дел, да и то порой по случайности, если не считать редких исключений, когда ему взбредала фантазия кого-то облагодетельствовать или когда кто-то, кому он хотел выказать благосклонность, ходатайствовал за определенного человека. Если г-жа де Ментенон желала решить, провалить или повернуть по-другому иные дела, не имевшие касательства к назначениям на должности или к награждениям, что случалось гораздо реже, она точно так же входила в сношения с министром и действовала примерно таким же способом. Из вышеизложенного видно, что сия ловкачка почти всегда добивалась исполнения своих намерений, но не всякий раз, и не тогда, и не так, как ей хотелось.
Когда же король упрямился, использовалась другая хитрость: решение оттягивали, стараясь запутать и затянуть дело или подменяя его другим, как бы возникшим в связи с этим, и тем самым-уводя в сторону, или предлагая дать по нему разъяснения. Это давало возможность затуманить первоначальные идеи, а затем снова вернуться к нему, используя те же хитрые подходы, очень часто достигавшие цели. То же самое делалось, чтобы преувеличить или преуменьшить какие-то недостатки, высоко оценить чьи-то труды и службу или пренебрежительно отмахнуться от них и тем самым подготовить падение либо взлет. Это-то и делало совещания в покоях г-жи де Мен-тенон такими важными в глазах всех, а ей давало средство добиваться необходимой ей цели — иметь зависимых от себя министров. Им же это позволяло безмерно возвыситься над всеми и без конца увеличивать свое влияние и власть на благо себе и своим сторонникам, поскольку г-жа де Ментенон шла на все, чтобы крепче привязать их к себе.
Она употребляла время перед их приходом или после ухода на то, чтобы выведать у короля мнение о них, чтобы оправдывать их или хвалить, сокрушаться о том, какой непосильный труд они вершат, превозносить их достоинства, а ежели речь шла о чем-то направленном к их выгоде, подготавливала путь для устройства этого дела, иногда делала первый шаг, упирая на их скромность и на то, что их надо поощрять в службе королю, дабы они еще лучше исполняли ее. Короче, у них существовали круговая порука и система взаимных услуг, о чем король даже не подозревал. И они неизменно помогали и способствовали друг другу. Но если г-жа де Ментенон часто не могла обходиться без них в делах, которые через них проходили, они также не могли удержаться без ее поддержки, а тем паче если действовали наперекор ей. Как только она видела, что уже не может склонить их к своей позиции, как только они начинали отходить от нее или попадали в немилость к ней, их падение было предрешено, и она добивалась его. Тут требовалось время для очернения и козней, подчас длительное, как было, когда она погубила Шамийара.[150] До него пал Лувуа. Поншартрен уцелел только благодаря своему остроумию, которое нравилось королю, да финансовым затруднениям из-за войны, а также благодаря изворотливости и чутью его жены, которая оставалась в хороших отношениях с г-жой де Ментенон еще долго после того, как та стала враждебна к ее мужу, и еще благодаря позолоченной двери канцлерства, весьма кстати открывшейся ему. Герцог де Бовилье дважды думал, что погиб, и оба раза спасло его, можно сказать, чудо, о чем в свое время уже рассказывалось.[151] Если уж министры, даже пользовавшиеся наибольшим доверием короля, так зависели от г-жи де Ментенон, нетрудно себе представить, каковы были ее возможности в отношении других лиц, имевших куда меньше средств для защиты от этой опасности и даже неспособных обнаружить ее. У стольких людей рухнули планы, а они даже не могли угадать причину этого, делали все, чтобы обнаружить ее и как-то исправить дело, но, увы, тщетно.
