Константин Битюков - Великокняжеская оппозиция в России 1915-1917 гг.
Характерным совпадением является и тот факт, что в тот же день, 29 декабря, из Москвы Николаю II направила письмо великая княгиня и сестра императрицы Елизавета Федоровна. Анализ данного письма будет приведен ниже.
В страхе за собственную судьбу великие князья принимали решение о том, как поступить в дальнейшем. Выступить открыто не хватало смелости: «Во время сегодняшнего сбора обсуждали возможное приглашение на 1 января в Царское Село и что делать. Николай Михайлович заявил нам сегодня, что не поедет ни за что в Царское Село, так как не желает целовать руки… Но все же решили ехать»[590]. Писать коллективное письмо с политической программой для великих князей было немыслимо не только из-за того, что ее у них не было, но и потому, что они боялись доносчиков (!) в собственной среде. «Пока шли толки и разговоры, Ellen [княгиня Елена Петровна. – Е.П., К.Б.] меня отозвала в сторону и просила передать мама, чтобы она была крайне осторожна с тетей Маврой [великой княгиней Елизаветой Маврикеевной. – Е.П., К.Б.], которая передает все, что происходит в семействе Аликс [императрице Александре Федоровне. – Е.П., К.Б.] и уже не раз этим жестоко подводила членов семьи…» – писал все тот же Андрей Владимирович[591].
Выступить в защиту Николая Михайловича, разгласившего великокняжеские разговоры, означало для великих князей опасность тоже быть высланными из Петрограда. Тогда, вероятно, и пришло решение отправить коллективное прошение об изменении места ссылки для Дмитрия Павловича. Однако если подставить в письмо имя Николая Михайловича, а вместо названия имения Усово – имение Грушевка, принадлежавшее этому великому князю, тогда становится понятен истинный смысл письма. Теперь вместо имени «Дмитрий Павлович» каждый из великих князей мог поместить свое собственное имя.
Умоляя Николая II сменить гнев на милость, великие князья были против самой возможности ссылки кого-либо из них, понимая, что на следующий день может наступить черед каждого. Здесь необходимо учесть, что со времен императора Павла I ни один великий князь не подвергался аресту. Возмущало и то, что, со слов великой княгини Марии Павловны «наказание было распределено несправедливо. Один Дмитрий, наименее виновный из всех, понес суровое наказание. Юсупова попросту сослали в собственное поместье; все прочие остались безнаказанными»[592]. Особенно раздражало, что решающую роль в определении наказания сыграла Александра Федоровна.
В великокняжеском прошении явно проглядывает аристократический снобизм: «Вашему Величеству должно быть известно, в каких тяжких условиях находятся наши войска в Персии…»; «Пребывание там великого князя будет равносильно для него полной гибели…» Голубая кровь великих князей позволяла им самим проводить границу между собой и «пушечным мясом» рядовых солдат.
Причем разговоры и страх ссылки в великокняжеской среде дошли даже до великого князя Александра Михайловича, находящегося в Киеве. 2 января 1917 г. он писал своему брату великому князю Николаю Михайловичу: «Дошли слухи, что будто бы Государь желает во что бы то ни стало выслать меня из Киева, но этому противятся окружающие и даже А. [Александра Федоровна. – Е.П., К.Б.], не особенно в это верю, но возможно, поживем – увидим»[593].
Великие князья были не только против ссылки, но и против места этой ссылки – Персии. Их реакция вполне совпадает с возмущением «черногорок» (великих княгинь Анастасии и Милицы Николаевны. – Е.П., К.Б.) на снятие Николая Николаевича с должности Верховного главнокомандующего и удаление его на Кавказ. Ведь их недовольство было вызвано не столько отстранением Николая Николаевича от должности Верховного главнокомандующего, сколько назначением его командующим Кавказским фронтом, что являлось своеобразной почетной ссылкой. Кавказ занимал особое символическое место в аристократическом сознании. Это место удаления от двора, своего рода аристократическая Сибирь.
Ни в одном другом великокняжеском послании так явно не выражена подобострастность и верноподданность, как в коллективном письме-прошении. Это подтверждает и контент-анализ{6}, согласно которому основной его смысл – это нижайшая просьба изменить принятое решение. Поистине резкая перемена по сравнению с первоноябрьским посланием Николая Михайловича, содержавшим требование отстранить жену императора от влияния на ход политических дел!
Обращает на себя внимание и высокий слог прошения. «Горячо и усиленно», «смягчить ваше суровое решение относительно судьбы», «глубоко потрясен», «горячей любовью было всегда полно его сердце», «в каких тяжелых условиях», «ввиду… эпидемий, и других бичей человечества», «горячо преданные и сердечно любящие» – ни одно предложение не обошлось без высокопарных оборотов. Все вместе звучит достаточно фальшиво, особенно для близко знавшего их человека, каким был Николай II.
Тогда не приходится удивляться сухости и строгости его резолюции в ответ на эту высокопарность: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай»[594].
Прося отменить ссылку Дмитрия Павловича в Персию, великие князья тем самым заявляли о том, что они стоят над юридической системой России. Сам Николай II, кстати, также не оспаривал этого. Он лишь косвенно сослался на законы религиозные: «Никому не дано право заниматься убийством». Принятие точки зрения великих князей означало бы для Николая II признание ошибочности собственного курса предшествующих месяцев и согласие изменить его. В отсутствие открытой поддержки Думы, общественности и масс император не пошел на какие бы то ни было уступки. Попытка решить конфликт по-семейному, смягчить его потерпела поражение.
Намек Николая II на причастность многих великих князей если не к реальному заговору, то к разговорам о нем, становится совершенно ясен в свете вышеприведенной версии о коллективном письме. Более того, в столь суровом ответе чувствуется и рука императрицы, всегда настаивавшей на том, чтобы ее муж был тверже в обращении со своими родственниками. Наконец, фраза «Удивляюсь вашему обращению ко мне» передает всю степень разочарования и возмущения Николая «предательством» великих князей, оставивших в тяжелую минуту императорскую чету в полной изоляции.
Поражение великокняжеской оппозиции становится еще более очевидным, если учесть, что через день после написания письма был отправлен в ссылку… Николай Михайлович, правда, не в Персию, а в собственное имение – Грушевку. Эта ссылка еще одного великого князя – отвержение коллективного прошения, притом что местом ссылки было выбрано имение – удовлетворение просьбы послания – являлась подлинным ответом Николая II на обращение великих князей. Таким образом он демонстрировал, что, признавая их родственную близость и принимая во внимание их просьбы, он не позволит им командовать собой. Великий князь Андрей Владимирович отмечал по этому поводу: «Самые обыкновенные вещи истолковываются наизнанку. Написали мы Ники о смягчении участи Дмитрия Павловича, а истолковали что-то вроде семейного бунта. Как это произошло, совершенно непонятно… Почему все это, кому это нужно? Не без цели хотят всю семью перессорить, а главное, поссорить с государем – это очень серьезно, и нам надо принять меры, чтобы государь знал нас и как мы ему преданы»[595]. Удивление сына Марии Павловны выглядит в данном случае несколько наигранным.
Резкость ответа Николая II великим князьям можно объяснить не только его осведомленностью о разговорах великих князей, но и тем, что Николай Михайлович продолжал вести себя вызывающе. 29 декабря 1916 г., то есть в тот же день, когда было написано коллективное прошение, он вновь встречался с графом В.Б. Фредериксом. «Я объявил ему самым четким образом, что воздержусь от появления на встрече Нового года в Царском, чтобы не провоцировать, как всегда, инцидента с Мессалиной Дармштадской [императрицей Александрой Федоровной. – Е.П., К.Б.] Старик стал смеяться и закончил заверениями, что все уладит», – писал великий князь Ф. Массону[596]. Не удовлетворенный этим обещанием, Николай Михайлович направил утром 31 декабря письмо Николаю II, или, как он пишет, «Его Величеству Императору». Официальность стиля роднит это послание со стилем коллективного прошения.
В письме Николай Михайлович просил дать распоряжение о подготовке будущей послевоенной конференции. «Это было достаточно умно придумано», – замечает он о собственной идее[597]. Фактически подобной просьбой он ставил Николая II перед выбором: либо тот допускает Николая Михайловича к политической деятельности, либо полностью отвергает его.
