НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ - 1 АВГУСТА 1914
Масоны высоких степеней Н.В. Некрасов, А.Ф. Керенский, В.А. Оболенский широко раскидывают вербовочные сети, заманивая в них людей влиятельных, независимо от партийной принадлежности. Сверхидея такого подбора очевидна — быть «наверху» при любой раскладке сил. Больше того, как заметил Керенский, «острые столкновения мнений иногда наблюдались между членами одной и той же партии по таким жизненным проблемам, как национальный вопрос, форма правления и аграрная реформа. Но мы никогда не позволяли этим разногласиям подрывать нашу солидарность».
Неслыханную энергию развивает Н.В. Некрасов, который шныряет повсюду, убеждая создать некую национальную организацию для напора на правительство. В дополнение к земским и городским союзам, настаивает он, нужно учредить союзы рабочих, промышленников, крестьян, кооперативов. «Надо всю Россию покрыть всероссийскими союзами»,– суммируют информаторы охранки сущность его горячих речей. Во главе организации должен встать, – говорил Некрасов, – «союз союзов».
Применительно к рабочему классу некрасовские планы оказались не больше, чем химерой, ибо авторитет революционеров неуклонно нарастал. Но в других направлениях Некрасов и работавшие с ним добивались некоторых сдвигов. Так по осени 1915 года усилиями С.Н.Прокоповича был учрежден Всероссийский кооперативный комитет. Были составлены внушительные планы его деятельности, пресеченные московским градоначальником в конце 1915 года, запретившим комитет. В потенции Прокопович и Ко , строившие комитет по эскизам Некрасова, видели в нем одно из средств осуществления сильной власти, разумеется, пос-
ле того, как ее бразды возьмет в руки буржуазия. Прокопович настаивал на огосударствлении кооперации во время империалистической войны, а после Октябрьской революции ополчился на самую идею этого. Оно и понятно, Некрасов и Прокопович стремились поставить кооперацию на службу буржуазии и не могли представить себе, чтобы она была одним из рычагов Советской власти.
Рука об руку с составлением далеко идущих планов шло выполнение неотложных задач, среди которых руководители буржуазии считали едва ли не самой важной установление контактов с командованием армии и обработку его в надлежащем духе. Инициатором этих начинаний в Ставке стал Гучков, который завязал самые тесные отношения с Алексеевым, занявшим в сентябре 1915 года пост начальника штаба Верховного Главнокомандующего. В Ставку зачастил и заместитель Гучкова по Центральному военно-промышленному комитету A.И. Коновалов. В Киеве глава местного ВПК М.И. Терещенко, другой заместитель Гучкова в том комитете, силился очаровать Брусилова, теперь главнокомандующего Юго-Западным фронтом.Оба — Коновалов и Терещенко — активные масоны.
Уговаривать Алексеева в том, что правительство никуда не годится, не приходилось. Он сам заявил И.П. Демидову, приехавшему в Ставку по делам земского союза: «Это не люди — это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают… Никогда не думал, чтобы такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы?»— генерал безнадежно махнул рукой». Царица как-то за официальным обедом в Ставке в Могилёве затеяла с ним разговор, убеждая, что приезд в штаб Распутина «принесет счастье» армии. Алексеев коротко ответил — для него этот вопрос решенный, если «божий человек» появится в Ставке, он немедленно оставит свой пост. Деликатнейший генерал! В отличие от Николая Николаевича не пообещал вздернуть Распутина при появлении на фронте. Разгневанная царица ушла не попрощавшись.
Он не был принципиальным противником визитов в Ставку разных темных лиц, генерал Алексеев. Но только нужных ему. Военный корреспондент при ставке М.К. Лемке, очень неплохо информированный, записывает в дневнике в середине ноября 1915 года: «Очевидно, что-то зреет… Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилию не установишь. Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли, что-то у него есть, связывающее с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности». Несколько позднее Лемке добавляет: «Меня ужасно занимает вопрос о зреющем заговоре. Но узнать что-либо определенное не удается. По некоторым обмолвкам Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер Ставки) видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд еще кто-то. Если так, то при такой разношерстной компании, кроме беды, для России ждать решительно нечего».
Хотя впоследствии Гучков и его единомышленники не очень охотно делились воспоминаниями о своей деятельности в армии на этом этапе, есть данные, позволяющие судить об их целях. Полковник царской армии Ф. И. Балабин рассказывал: «Объезжая в 1916 году войсковые части в качестве главноуполномоченного Красного Креста, Гучков в интимной беседе со мной в штабе дивизии высказывал мне серьезные опасения за исход войны. Мы единодушно приходили к выводу, что неумелое оперативное руководство армией, назначение на высшие командные должности бездарных царедворцев, наконец —двусмысленное поведение царицы Александры, направленное к сепаратному миру с Германией, может закончиться военной катастрофой и новой революцией, которая, на наш взгляд, грозила гибелью государству. Мы считали, что выходом из положения мог бы быть дворцовый переворот: у Николая нужно силой вырвать отречение от престола».
Учитывая дальнейшую судьбу Балабина (летом 1917 года при Временном правительстве он был начальником штаба Петроградского военного округа), это признание существенно.Полковник, несомненно, входил в ядро той заговорщической ячейки, которую создавали в армии Гучков и иные. Средством убеждения и вербовки военных служили те самые слухи об «измене», «сепаратном мире» и прочем, которые фабриковала буржуазия. Вероятно, в командовании армии им верили очень широко. Даже «мой косоглазый друг», как именовал Алексеева Николай И , сделавший его генерал-адъютантом, заразился всеобщим поветрием. После февральской революции Деникин пристал к Алексееву с мучившим всех военных вопросом об «измене» императрицы. Алексеев ответил неопределенно и нехотя: «При разборе
бумаг императрицы нашли у нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах — для меня и государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею… Больше ни слова. Переменил разговор. Может быть, с запозданием прозрел, увидел плутни буржуазии?
Во всяком случае, в начале 1916 года страсти накалились. Горемыкин оказался под огнем сильнейшей критики. Царь решил сманевривовать – сменить неуступчивого к Думе премьера.
2 февраля 1916 года на этот пост был назначен 68-летний «святочный дед» гофмейстер Б.В. Штюрмер. Появление еще одного старца в кресле премьера вызвало всеобщее недоумение. Его назначение должно было умиротворить людей типа Милюкова, но именно Милюков заметил о Штюрмере: «Совершенно невежественный во всех областях, за которые брался, он не мог связать двух слов для выражения сколько-нибудь серьезной мысли — и принужден был записывать — или поручать записывать — для своих выступлений несколько слов или фраз на бумажке». Думские краснобаи смеялись в глаза премьеру, читавшему речи «по тетради». По большей части Штюрмер многозначительно помалкивал – но личные дела умел обделывать прекрасно с надлежащими «канцелярскими уловками».
Угодный императрице, Штюрмер, конечно, как мог угождал Распутину. «Божий человек», почувствовав слабинку в старом царедворце, покрикивал на него. Хвастаясь своей силой в кругу сотрапезников, Распутин заявлял: «Он, старикашка,должен ходить на веревочке а если это не так будет, то ему шея будет сломана». Несмотря на величественный и хладнокровный вид, Штюрмера так и прозвали «старикашка на веревочке». В тогдашней атмосфере все, что бы ни сказал подвыпивший Распутин, разносилось далеко.
Авторитет Совета Министров при Штюрмере упал еще больше. Бывший министр юстиции А.А. Хвостов говорил Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Из-за перемены одного лица на другое ничего нового не произошло, все, как катилось по наклонной плоскости, так и продолжало катиться… Я не помню, чтобы у Штюрмера было какое-нибудь чисто политическое совещание». Впрочем, видимость деятельности была налицо – в марте Штюрмер взял себе портфель министра внутренних дел, который продержал до июля. Освободившись от него он подхватил портфель министра иностранных дел и не выпустил его до конца своего премьерства.
Вспыхнули новые скандалы, связанные с Распутиным. Штюрмер попытался обусловить созыв Думы в феврале обещанием ничего не говорить о «старце». Во время сессии Думы Распутина услали в Тобольск, ибо ее члены рвались снова заклеймить «ужасную язву русской жизни». Тут выплыл эксцентричный план А.А.Хвостова избавиться от Распутина. По одному ему ведомой логике он решил, что в этом случае сам станет премьером, а устои империи необыкновенно укрепятся.
