Алексис Токвиль - Старый порядок и революция
По правде говоря, единственным благовоспитанным человеком или, как говорят англичане, джентльменом, постоянно живущим среди крестьян и находящимся с ними в непосредственном общении, был священник. Потому-то священник и сделался бы, вопреки Вольтеру, подлинным наставником сельского люда, если бы сам не был так тесно н так открыто связан с политической иерархией. Обладая многими из привилегий последней, он также отчасти внушал питаемую ею ненависть(3).
Итак, крестьянин оказался совершенно отделенным от всех сословий. Он отгородился и от тех из своих собратьев, которые могли бы помогать ему и руководить им. Как только последние добиваются благополучия или получают образование, они бегут из села. А бедняк так и остается, отвергнутый всей нацией.
Ни в одном из цивилизованных народов не наблюдалось ничего подобного, и даже во Франции это явление имеет недавнее происхождение. В XIV веке крестьянин был более угнетен, но он получал больше помощи. И хотя дворянство подчас обращалось с ним жестоко, оно никогда не бросало его на произвол судьбы.
В XVIII веке деревня являет собою общину, все члены которой одинаково бедны, невежественны и грубы. Управляющие ею должностные лица столь же необразованны и презираемы, как и прочие члены общины. Синдик не умеет читать, сборщик налогов не способен собственноручно составить счет, от которого зависит имущественное состояние его соседей, да и его собственное. Бывший сеньор не только не имеет более права управлять общиной, но и дошел то того, что считает зазорным для себя принимать участие в ее управлении. Устанавливать размеры тальи, собирать ополчение, определять порядок барщины - всем этим занимается теперь синдик. Общиной интересуется только центральная власть, а поскольку она далека и еще не боится никаких неприятностей со стороны жителей, то заботится о них единственно с целью извлечения выгоды.
Посмотрите теперь, во что обращается покинутый класс, который никто не стремится угнетать, но которому никто не желает ни помогать, ни прививать какие-то знания. ( стр.101)
Без сомнения, наиболее тяжкие повинности, коими феодальная система обременяла сельского жителя, отменены или облегчены. Но далеко не всем известно, что они были заменены другими, быть может, еще более тягостными. Крестьянин не страдал теперь от зол, какие пришлось пережить его предкам, но ему приходилось терпеть множество бедствий, неведомых прежним поколениям.
Как известно, за последние двести лет размер тальи вырос в десять раз и единственно за счет крестьян. Здесь нужно сказать несколько слов о способе ее взимания, дабы показать, какие варварские законы могут возникать и сохраняться уже в цивилизованную эпоху, когда в их изменении наиболее просвещенные люди нации лично не заинтересованы.
В одном конфиденциальном письме, адресованном интендантам самим генеральным контролером в 1772 г., я нахожу описание тальи, являющееся шедевром точности и краткости. "Талья, - пишет министр, - произвольна в раскладке, во взимании опирается на круговую поруку и на большей части Франции носит личный, а не реальный характер; она подвержена постоянным колебаниям вследствие изменений, ежегодно имеющих место в имуществе налогоплательщиков". В этой фразе - все, невозможно с большим искусством описать зло, из которого извлекаешь пользу.
Общая сумма, которую должен был выплатить тот или иной приход, определялась ежегодно. Как и говорил министр, она без конца изменялась, так что земледелец не мог заранее предвидеть, сколько ему придется платить в следующем году. В каждом приходе в сборщики тальи ежегодно выбирался крестьянин, которому и предстояло разделить бремя налога между всеми жителями.
Я обещал рассказать о положении этого сборщика. Предоставим словом сословному собранию провинции Берри, проходившему в 1779 г. Его нельзя заподозрить в пристрастности, ибо оно состояло главным образом из привилегированных лиц, избранных королем и не плативших тальи. "Поскольку избежать обязанностей сборщика хотят все, то нужно, чтобы все поочередно брали на себя эти обязанности. Таким образом, взимание тальи каждый год вверяется новому сборщику безотносительно к его способностям и порядочности, и потому в составлении списков всякий раз отражается характер их автора. Сборщик привносит в эти списки свои страхи, свои слабости или свои пороки. А как иначе, впрочем, может он исполнять свою задачу? Ведь он действует впотьмах, потому что кто знает точно размеры богатства своего соседа и его отношение к богатству другого соседа? Тем не менее мнение сборщика тальи имеет решающее значение, и за поступление сборов он несет ответственность своим имуществом и своей головой. Обычно в течение двух лет он тратит половину своего времени ( стр.102) на беготню по налогоплательщикам. А если сборщик не умеет читать, то он должен найти среди соседей кого-либо себе в помощь".
Несколько ранее Тюрго говорил о другой провинции: "Сия должность повергает в отчаяние и почти всегда разоряет того, на кого она возлагается. Таким образом, все зажиточные сельские семьи поочередно ввергаются в нищету"(4).
Между тем этот несчастный был наделен громадной властью. Он был тираном в той же мере, в какой был и жертвой. Исполняя разоряющие его полномочия, он был способен разорить и членов общины. Упомянутое выше провинциальное собрание продолжает: "Предпочтение, выказываемое своим родственникам, друзьям и соседям, ненависть и желание отомстить своим врагам, потребность в покровителе, боязнь обидеть зажиточного работодателя подавляют в его душе чувство справедливости". Страх часто делает сборщика безжалостным; в некоторых приходах он появляется только в сопровождении солдат и судебных исполнителей. "Когда он ходит без судебного исполнителя, - пишет интендант министру в 1764 г., -налогоплательщики отказываются ему платить". "В одном только округе Вильфани, - говорит нам гвийенское провинциальное собрание, - насчитывается сто шесть служащих и прочив клерков, занятых рассылкой исполнительных листов, и все эти чиновники вечно заняты".
Во избежание насильственного и несправедливого обложения французский крестьянин XVIII века действует подобно средневековому еврею. Он притворяется бедняком даже тогда, когда по воле случая таковым не является. Зажиточность пугает его и не без основания. Веские доказательства тому я нашел в одном документе, исходящем на сей раз не из Гвийенны, а из местечка, расположенного в сотне лье от нее. Земледельческое общество Мэна в своем докладе заявляет, что оно намерено раздать скот в виде наград и поощрений. "Но, - говорится в докладе, - оно было вынуждено отказаться от своих намерений из-за боязни опасных последствий низменной зависти к получившим награды. Кроме того, вследствие произвольного распределения податей награжденным были бы причинены неприятности и притеснения в последующие годы".
Действительно, при существовавшей в то время системе сбора податей каждый из налогоплательщиков был постоянно и непосредственно заинтересован шпионить за своими соседями и доносить сборщику о приросте их богатства. Эта система всех приучала к зависти, доносительству и ненависти. Можно подумать, что описанные события происходили во владениях какого-нибудь раджи из Индостана. ( стр.103)
Но в то же время во Франции существовали области, где налоги взимались надлежащим образом и милостиво. То были провинции со штатами(5). Правда, этим провинциям было предоставлено право самим взимать налоги. В Лангедоке, например, талью собирали только с земельной собственности, и ее размер не изменялся в зависимости от зажиточности собственника. В качестве твердой и всеми ясно видимой основы талья здесь имеет тщательно выполненный и возобновляемый каждые тридцать лет кадастр, земли в котором распределены по трем разрядам в соответствии с их плодородием. Каждый налогоплательщик заранее точно знает свою долю налога, которую ему предстоит выплатить. В случае неплатежа ответственность несет он один, точнее говоря, его поле. Если он сочтет себя обиженным в определении размеров его податей, то всегда имеет право потребовать сравнения его квоты с квотой любого другого жителя прихода, на которого он сам укажет. Сегодня мы называем это требованием пропорциональной уравнительности.
Как видим, я только что описал правила, каковым мы следуем в наши дни. С тех давних пор мы ничуть не усовершенствовали их, а только распространили на всю территорию. Здесь уместно будет заметить, что хотя мы и заимствовали у правительства Старого порядка форму нашего управления, во всем остальном мы остерегались подражать ему. Наши лучшие методы управления мы унаследовали не от него, а от провинциальных сословных собраний.
Привычная бедность сельского люда дала начало таким принципам, которые вряд ли могли положить ей конец. "Если бы народы жили в довольстве, - писал Ришелье в своем политическом завещании, - их было бы трудно удерживать в повиновении". В XVIII веке крестьянин не стал бы работать, если бы его постоянно не подстегивала нужда: нищета казалась единственным средством против лености. Мне довелось слышать проповедь именно этой теории применительно к неграм в наших колониях. Она настолько широко распространена в правящих кругах, что почти все экономисты считают себя обязанными опровергать ее.
