Павел Милюков - История второй русской революции

Заранее условленная с вождями Совета русская нота была, конечно, встречена советской печатью с полным сочувствием: это уже не «лживый дипломатический язык Милюкова» («Рабочая газета», 4 июня). Подчеркнутые слова о «насилии» и «империалистических задачах» были истолкованы как относящиеся также и к союзникам: Россия этим «разрывала заколдованный круг всемирного империализма» и давала «борьбе русской революции с системой всемирного империализма» «широкую международную постановку». Уклончивую фразу о «благоприятных условиях» официоз Совета также толковал в своем смысле: такие условия создадутся, когда «международная борьба демократии» «побудит правительства Англии и Франции пойти навстречу требованиям российской революции». «Решающую роль в развитии этой борьбы должна сыграть международная конференция, созываемая в Стокгольме по инициативе исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. К концу работы этой конференции Временное правительство и приурочивает постановку на практическую почву вопроса о пересмотре договоров («Известия Совета рабочих и солдатских депутатов», 4 июня). А так как к этому времени уже начала выясняться проблематичность созыва Стокгольмской конференции, то непримиримая идеология совета и оппортунизм М. И. Терещенко легко нашли примирение в уклончивой фразе, откладывавшей пересмотр договоров ad Kalendas Graecas[9]. Советский официоз мог заявлять, что нота Терещенко «знаменует собой решительный поворот в методах международной политики Европы» (там же), а европейская дипломатия могла без особого труда примириться с новой русской фразеологией, тем более что тут же М. И. Терещенко давал союзникам и дружественной к ним части русского общественного мнения яркий реванш. В один день со своей нотой министр иностранных дел опубликовал перехваченную переписку Роберта Гримма с федеральным советником Гофманом об условиях германского мира; к этому документу были приложены путаные объяснения Гримма, данные Церетели и Скобелеву, двум министрам, гарантировавшим Терещенко благонадежность Гримма при его въезде в Россию. Объяснения Гримма, по сообщению правительства, были признаны Скобелевым и Церетели «неудовлетворительными», и заявление кончалось сообщением: «Временное правительство постановило предложить Роберту Гримму покинуть пределы России. Р. Гримм выехал из пределов России». Нужно прибавить, что М. И. Терещенко сделал этот шаг в тот момент, когда в частном совещании членов Государственной думы было намечено обсуждение вопроса внешней политики и должен был подвергнуться публичной критике первый месяц нового курса. Дав знать частным образом, что «для поддержания равновесия» он не явится с объяснением к членам Государственной думы, чтобы не быть вынужденным явиться также и перед Советом, М. И. Терещенко старался установить некоторое равновесие в своем активе и пассиве перед более широким фронтом русской общественности.

По отношению к общей задаче коалиционного кабинета эти частные шаги и меры, разумеется, имели лишь второстепенное значение. Оправдает или нет коалиционный кабинет ту поддержку, которую он получил от союзников и от известной части общественного мнения, поддерживавшей правительство первого состава, зависело теперь исключительно от того, удастся или не удастся русское наступление. Оно готовилось, как мы видели, в полном противоречии со всей остальной обстановкой, созданной условиями «демократической» поддержки правительства. За поддержку эту приходилось платить, и цена уплаты далеко превышала стоимость получившейся «поддержки». Чтобы отдать себе отчет, чем именно приходилось жертвовать, еще недостаточно ознакомиться с жертвами, принесенными «революционной демократии» в области военного дела и внешней политики. Нужно остановиться еще на тех положительных требованиях, которые ставили своим министрам-социалистам «демократические» организации в области, ближе всего их касавшейся, — в области социальных реформ, в рабочем и земельном вопросах.

Уступки рабочему классу. «Пролетарий» вместе с солдатом, один из главных героев революции, должен был и по господствующей теории социализма, и по практическим соображениям извлечь из классовой победы преимущественную и осязательную выгоду. Но, по условиям существования русской промышленности, в особенности в военное время, и при полной неподготовленности и неорганизованности рабочего класса эта выгода вводилась жизнью в очень тесные рамки. Меры охраны труда уже были поставлены на очередь и отчасти проведены еще законодательством царского правительства и двух Государственных дум. Можно было, конечно, говорить о дальнейшем развитии и усовершенствовании этих мер, но это уже были детали, не соответствовавшие широкому размаху момента. Выйти из этих рамок охраны труда, намеченных мировым законодательством, можно было только в область утопии — в область немедленного осуществления социалистического производства, при котором уже ни в какой охране труда не было надобности. Русская жизнь здесь, как и в других областях, сразу пошла обоими путями — реальности и утопии, постоянно сбиваясь с одного на другой и не подвигаясь вперед ни по тому, ни по другому.

О создании Министерства труда думало уже первое Временное правительство, предполагавшее отдать этот портфель социалисту. Получив отказ, это правительство решило пойти путем европейских прецедентов и в виде подготовительной меры создать «отдел труда» при Министерстве торговли и промышленности. Глава этого министерства А. И. Коновалов, являясь одним из самых видных представителей промышленного класса, в то же время пользовался симпатиями социалистических кругов. «Отдел труда» был организован и за полтора месяца своего существования развернул широкую деятельность. Вот характеристика его деятельности, сделанная компетентным лицом, профессором политической экономии М. Бернацким («Русское слово», 9 мая 1917 г.): «Центр тяжести работы отдела лежал в создании новых законодательных норм, обеспечивающих свободу рабочих организаций. Вследствие того, что каждому законопроекту приходилось подвергаться длительным обсуждениям в коллегиальном органе — комитете, состоявшем из представителей промышленников и рабочих, за истекшее время удалось издать только один закон — о рабочих комитетах в промышленных заведениях, об этой основной ячейке рабочего представительства. Были подготовлены законодательные предположения о профессиональных рабочих союзах, о примирительных камерах, о биржах труда. Было начато выяснение трудного вопроса о восьмичасовом рабочем дне, для чего отдел представил ряд материалов. Законопроект, обеспечивающий так называемое “забастовочное право”, находился в стадии обсуждения. Решено было также предпринять посильное статистическое обследование рабочего рынка, и особая комиссия установила принципы первой “трудовой переписи’! Намечена была программа первоначальных изменений наших страховых законов, и часть работы исполнена. Кроме того, впредь до учреждения особой комиссия по установлению здравых начал трудового договора в отделе велась энергичная деятельность по предварительному пересмотру устава о промышленном труде и по вопросу об учреждении особой трудовой инспекции».

В коалиционном кабинете Министерство труда, во главе которого стал М. И. Скобелев, получило, однако, не одно только это наследство более или менее подготовленного материала. Оно стояло лицом к лицу с недовольным и волнующимся рабочим классом, еще более требовательным к своему министру-социалисту, чем к министрам-«буржуям»... Не желая ждать плодов правительственного законодательства, рабочий класс требовал немедленных выгод для себя и немедленных же мер воздействия на предпринимателей, получивших, по его убеждению, «сказочные барыши» от войны. С первых же дней революции «пролетариат» пошел явочным путем. Он требовал немедленного введения 8-часового рабочего дня, немедленного же увеличения рабочей платы, не признавал над собой власти представителей заводской администрации, отрицал пользу и значение технического надзора, смотря на него как на лишнее и несправедливое стеснение, от которого необходимо как можно скорее избавиться хотя бы приемами непосредственного насилия. Нужно прибавить, что вся эта требовательность рабочего класса совпала с периодом крайнего стеснения промышленности, все более вынуждавшейся продолжать свое существование за счет казны и уже стоявшей под знаком приближавшегося кризиса вследствие быстро прогрессировавшего расстройства транспорта, крайне затруднявшего доставку фабрикам топлива и сырья. Бесконечные споры о том, кто виноват в понижении производительности фабрик, вызвал ли его упадок производительности труда, при его дорогой оплате или невозможность работать вследствие недостатка сырья и топлива, новые ли претензии рабочих или унаследованная от старого режима хозяйственная разруха, явились типичным выражением нараставшего конфликта между трудом и капиталом.