Сергей Мельгунов - Красный террор в России. 1918-1923
7. Тюрьма и ссылка
Заложники и те, кого можно назвать фактическими «заложниками», переполняют тюрьмы и всякого рода концентрационные лагеря. Как там живут? — Это мы видели уже из описания подобного лагеря на далеком севере. Допустим, что этот «дом ужасов» все же исключение. Ведь нельзя себе представить, что только такие ужасы царят в стране. Но и обыденная тюремная жизнь в Советской России, и особенно в тюрьмах, находящихся в непосредственном ведении Чрезвычайных Комиссий, подчас какой-то сплошной кошмар: «так не делали с нами на каторге в дни царского режима» — писала в 1919 г. левая с.-р. Спиридонова, та самая, которая подняла знамя поддержки большевиков в дни октябрьского переворота в 1917 г. Нетрудно, конечно, себе представить, как должна идти жизнь, каково должно быть содержание заключенных в саратовских и царицынских «бараках», превращенных за переполнением мест заключения во временные тюрьмы.
В этих тюрьмах, в этих концентрационных лагерях их созидатели словно нарочно измышляли меры издевательства над людьми. Никогда прежняя тюрьма не знала столь изощренных издевательств, которые имеют место в настоящее время — пишут составители меморандума о советских тюрьмах в 1921 г.[330] Кара, Зарентуй, Сахалин бледнеют при свете современности. Все действительно меркнет перед фактами, когда заключенных гоняют на принудительные работы по закапыванию трупов расстрелянных;[331] когда женщин заставляют отмывать кровь в камерах после расстрелов, мыть стены с остатками человеческих мозгов — быть может, их родственников: это уже своего рода пытки. Но издевательства ежечасные — например, заставляют чистить отхожие места голыми руками; об этом свидетельствуют все решительно показания, данные в Деникинской Комиссии. Для черных работ в Одессе специально требовали «буржуек с французского бульвара»; когда тошнило и рвало при уборке нечистот столь примитивными, специально избираемыми способами, тогда «били прикладами». Чистка клоак голыми руками являлась обычным приемом и в других местах: не избег этой участи и ген. Рузский. Политических помешают в заразные бараки (были и такие случаи); в Феодосии «буржуев», выводимых для подметания улиц, наряжают в реквизированные цилиндры, в Пятигорске кричат на заключенных: «пошли в свои конуры, барбосы» и т. д.
Издевательства, действительно, как бы специально изобретаются. Ночные допросы, ночные обыски. Возьмут ночью и неожиданно переведут всю камеру в подвал. Продержат два дня и ведут назад. Это рассказывается про одесское тюремное бытие… Эти ночные обыски, эти ночные переводы из камеры в камеру и т. д. мы испытывали и на себе в Москве. Все это было бы бессмысленно, если бы это не было особой формой издевательства над заключенными, особой формой воздействия на психику.
«Концентрационные лагеря» — говорили однажды заключенные с.-р. в заявлении В.Ц.И.К. — «места дикой расправы, очаги небывалых эпидемий, массового вымирания». И снова здесь нет преувеличения со стороны потерпевших. Мы приводили выше статистику смерти в Холмогорском лагере. В Архангельском лагере в 1922 г. из 5000 заключенных в нем кронштадтцев осталось всего 1500.[332] Таким образом и без расстрелов из тысячи остаются сотни.
На бывших тюрьмах часто можно прочитать теперь надпись: «Советский дом лишения свободы», в действительности это нечто гораздо худшее, чем прежний «каторжный централ», хотя бы по внешним условиям быта. Когда в такой тюрьме висели правила, запрещавшие не только чтение, но и прогулки «как правило»?!
Таковы официальные правила так называемой внутренней тюрьмы Особого Отдела В.Ч.К. в Москве, где придуманы еще особые железные щиты (помимо решетки), которые с внешней стороны закрывают окна — отсюда всегдашняя полутемнота в камерах. Одиночки на Гороховой улице в Петрограде, где помещается тюрьма местной Ч.К., представляют собой как бы «деревянные гробы» (камера 3 арш. длины и 1½ — ширины, без окон, таким образом без дневного света). Там, где при самодержавии было 3 одиночки, теперь сделано 13 с нагрузкой до 24 человек.[333] Режим здесь такой же, как в «Особом Отделе В.Ч.К.» в Москве. В Киеве в карцер превращен старый стенной шкаф, где одна из сестер милосердия однажды нашла запертыми трех арестованных: старика, его дочь и мужа ее, офицера. А сырые, темные подвалы? С.-р. Самодурову в Баку в 1922 г. держали около месяца «буквально в склепе, в глубоком подвале, без окон, в абсолютной темноте день и ночь». В таких же «зловонных подвалах, без окон, без света» в период следствия сидели и другие обвиняемые (и рабочие и интеллигенты) по бакинскому с.-р. процессу. 16-летний гимназист «на сутки поставлен был в подвал с мазутом на битое стекло и гвозди».[334]
В старых тюрьмах арестованных хотя бы кормили. А здесь? В 1918 г. в московских местах заключения давали одну восьмушку хлеба и баланду с миниатюрными дозами полугнилой картошки и капусты.[335] При этом повсеместно практикуется способ «наказания» и способ добиться нужных показаний — запрещение в течение месяцев передачи каких-либо съестных продуктов от родственников.[336] Следствием этого была колоссальная смертность от прямого истощения — до 75 % в тюремной больнице. Начальник Таганской тюрьмы официально доносил, и большевики печатали,[337] что 40 % смертей от голода. Печатали в те дни, когда нашлось несколько «сентиментальных» большевиков, пришедших в смятение от того, что им пришлось узнать и увидеть. «Кладбище живых» — так была озаглавлена статья Дьяконова, напечатанная в «Известиях».[338] Автор писал о камерах подследственного Отделения в Таганской тюрьме:
«Несколько камер переполнены больными с температурой до 38 — 40°, Здесь все вместе: сыпной тиф и „испанка“. Эти полумертвые существа лежат по неделе и больше; в больницу не отправляют. Температура в камере 5–7 градусов, доходит и до 3-х. Некоторые больные покрыты тонким одеялом, а у некоторых и того нет; прикрываются шинелями. Простынь нет, наволок тоже; на грязных досках лежит что-то в роде матрасика без соломы. На теле до 2-х месяцев не сменено белье. Лица изможденные, тела словно тени. Выражение глаз — людей, ждущих смерти. Хотя бы один санитар на всех больных количеством до 100 человек — никого.
Сопровождающий врач, который провел в этой тюрьме до 20 лет, служивший при всяких режимах, говорит, что случаи голодной смерти в последнее время часты. Тиф и „испанка“ каждый день получают дань в несколько человек.
Во всех остальных корпусах и одиночках та же грязь, те же изнуренные лица; из-за железных клеток голодные, молящие глаза и протягивающиеся исхудавшие руки. Страдальческий стон почти тысячи людей об амнистии и о том, что они сидят без допроса 2–3 месяца, без суда свыше года, превращает виденное в жуткую картину какого-то кошмарного видения.
Но довольно фактов.
Пусть способные хоть немного понять человеческие страдания дополнят это видение муками, которые переживает гражданин, попавший в этот дом ужаса.
Да, живая душа, пробывшая там месяц за железными решетками и глухими стенами, искупила самое гнусное преступление.
А сколько сидит в заключении невинных!
Разве можно придумать более совершенную пытку, нежели бросить человека в клетку, лишить его тепла, воздуха, свободы двигаться, отдыха, изредка кормить его и дать его живым на медленное съедение паразитам, от которых может спасти сама только смерть…
Это позор для нашей коммунистической республики, безобразие, которое мы больше не потерпим.
Контролеры, судьи, комиссары, коммунисты, просто чиновники и все, все. Вы слышите?
Спешите скорей, не ждите кровавых трагедий, разройте могилы с заживо погребенными. Если ничего не можете сделать срочно, пользуйтесь амнистией.
Нам не столь опасны те сотни преступников, выпущенные на свободу, сколь опасно существование подобной тюрьмы. Коммунизм и революция в помощи таких „мертвых домов“ не нуждается. Найдем иные средства защитить ее».
В другой статье тот же автор писал: «Письма из других мест заключения Москвы и провинции рисуют ту же жуткую картину „мертвых домов“».
«Безобразия этого мы больше не потерпим…» Хорошо сказано в то время, когда людей, заключенных в казематах Ч.К., просто содержат, как скот — иногда по несколько сот в помещении, рассчитанном на несколько десятков, среди миллиарда паразитов, без белья и пищи…
Один из самых видных и заслуженных русских публицистов, уже в преклонном возрасте арестованный в Крыму в 1921 г., был заключен в подвал, где мужчины сидели вместе с женщинами. Он пробыл здесь шесть дней. Теснота была такая, что нельзя было лечь. В один день привели столько новых арестованных, что нельзя было даже стоять. Потом пачками стали расстреливать и стало свободнее. Арестованных первые дни совсем не кормили (очевидно, всех, попавших в подвал, считали обреченными). Холодную воду давали только раз в день. Передачи пищи вовсе не допускали, а родственников, ее приносивших, разгоняли холостым залпом в толпу…
