Борис Акунин - Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век
Заславльский раввин Натан Ганновер, чудом уцелевший во время такой резни, оставил описание мук, которым «врагов Христовой веры» подвергали казаки, проявляя похвальное с их точки зрения религиозное рвение: «У некоторых сдирали кожу заживо, а тело бросали собакам, а некоторых – после того, как у них отрубали руки и ноги, бросали на дорогу и проезжали по ним на телегах и топтали лошадьми, а некоторых, подвергнув многим пыткам, недостаточным для того, чтобы убить сразу, бросали, чтобы они долго мучились в смертных муках, до того как испустят дух, многих закапывали живьем, младенцев резали в лоне их матерей, многих детей рубили на куски, как рыбу…» (дальше еще ужаснее, но хватит и этого).
Впрочем, не все казаки были столь усердны в религиозном фанатизме. Многие относились к погромам прагматически и предпочитали продавать евреев в крымское рабство. Пленников было такое количество, что, рассказывает хроника, каждого отдавали за щепотку табака.
Страшные вести о побоищах всколыхнули Польшу. Сейм, не дожидаясь выборов короля, собрал армию и отправил ее на подмогу Иеремие Вишневецкому, бившемуся в одиночку. Но росли и силы Хмельницкого. В сентябре 1648 года в боях у деревни Пилявцы он нанес польскому войску новое поражение, после чего вторгся в Галицию, дошел до Львова и осадил важную крепость Замостье.
Наконец, уже в ноябре у поляков появился король – Ян Казимир, младший брат покойного Владислава. Положение страны к этому моменту было таково, что новый монарх сразу же стал просить Хмельницкого о мире.
Остановив военные действия, Богдан вернулся на восток и в канун Рождества торжественно вступил в Киев, где его встретили как народного освободителя и защитника веры.
Так триумфально завершился первый год восстания.
Зборовский мир
Теперь Хмельницкий выставил совсем иные условия, но иной была и ситуация. Польша ослабела еще больше, и стало ясно, что над Украиной ей больше не властвовать. Кроме того, окрыленный победами хан Ислам-Гирей решил больше не осторожничать, посылая в помощь украинцам одного из своих мурз, а собрался в поход сам, со всем войском.
Богдан потребовал следующего: упразднить униатскую церковь; сравнять православного киевского митрополита в правах с католическим примасом; воеводами на Украину назначать только православных украинцев (их тогда по старинке, в противоположность полякам, называли «русскими»); признать запорожского гетмана подконтрольным только самому королю; изгнать с Украины всех евреев. Были и другие, частные условия: выдать обидчика Чаплинского, а Иеремии Вишневецкому закрыть путь к высшим государственным должностям. Число реестровых казаков должен был впредь определять гетман, собственной волей. Об отделении от Речи Посполитой речи пока по-прежнему не шло, но фактически всё это означало, что власть короля над Украиной заканчивается.
Эта программа была совершенно неприемлема для Варшавы, а на уступки Хмельницкий не соглашался. Ограничились перемирием, причем обе стороны готовились решить спор с помощью оружия.
Ян Казимир объявил мобилизацию в Польше, литовский гетман Януш Радзивилл тоже собирал войска, а Иеремия Вишневецкий звал к себе в Вишневец всю шляхту.
Хмельницкому пополнить свою армию было проще. Он обратился к народу с воззванием-универсалом – и немедленно возникли новые казачьи полки, уступавшие реестровым и сечевым по боевым качествам, зато многочисленные. Из Крыма шел с большими силами Ислам-Гирей.
К лету 1649 года после всех усилий Ян Казимир сумел набрать 25–30 тысяч воинов; украинско-татарская армия насчитывала тысяч семьдесят.
В августе произошло несколько боев, показавших королю, что сила не на его стороне. И тогда Ян Казимир поступил очень ловко: он решил, что будет проще и менее зазорно договориться с крымским ханом как монарху с монархом. Ислам-Гирея это тоже устраивало – он считал себя главнокомандующим союзной армией, который вправе вести переговоры самостоятельно.
За 200 тысяч злотых сразу и 90 тысяч в будущем ежегодно хан соглашался жить с Польшей в мире. Интересы казаков Ислам-Гирея занимали мало, но кое-какие привилегии для них хан все же выговорил. Реестровое войско теперь увеличивалось до 40 тысяч человек, причем комплектацией ведал гетман; город Чигирин с округой доставался гетману в личное владение; все мятежники получали прощение; на административные должности в Киеве, Чернигове и Брацлаве могли назначаться только православные – вот, собственно, и всё. Этот результат выглядел очень скромно по сравнению с запросами украинцев, и Хмельницкий пришел в ярость, но деваться было некуда. Без татар воевать со всей Польшей и Литвой он не решался.
Король Ян Казимир. Д. Шульц
10 августа 1649 года Богдан преклонил перед Яном Казимиром колено и произнес верноподданную речь, а заключенное соглашение имело вид королевской милости и называлось «Декларация милости Его величества в ответ на покорнейшую просьбу казаков». Униатская церковь не упразднялась, верховная власть Варшавы сохранялась, а воеводой в Киев король посадил верного Адама Киселя, что не нарушало кондиций, поскольку тот был православным.
И все же Украина фактически приобретала статус автономии в составе Речи Посполитой, притом автономии с собственным огромным войском, Хмельницкий становился кем-то вроде вице-короля, а казачья верхушка существенно улучшала свое положение.
Проблема состояла в том, что основная масса участников движения – вчерашних крестьян – ничего от Зборовского мира не получила. Записать их всех в Реестр Хмельницкий не имел права, а значит, они должны были разойтись по домам, под власть тех самых шляхтичей, против которых восстали.
Такой мир не мог оказаться прочным.
Хмельницкий маневрирует
В сложной ситуации оказался и народный герой Богдан Хмельницкий, которого все чествовали как освободителя и победителя. По сути дела, он должен был предать большинство тех, кто сражался под его началом.
Гетман сделал что мог: записал в реестр вместо сорока тысяч человек пятьдесят, да еще двадцать тысяч зачислил в особое войско, которым командовал сын Тимофей, но всех крестьян определить в казаки было невозможно. Очень многие остались недовольны.
Статус Украины получался странным: и не суверенное государство, и не польская провинция. Хмельницкий не знал, на что решиться. Оставаться с Яном Казимиром? Перейти под покровительство другого государя? А может быть, провозгласить независимость и самому стать монархом?
Взлет из ничтожества к могуществу и славе был стремительным. Всего полтора года назад сотник бежал из родного дома, спасаясь от мелкого хищника Чаплинского, – и вот он достиг почти царского положения, правит огромной территорией, командует многотысячной армией, распоряжается областями и городами, ведет переговоры с соседними державами. Было от чего закружиться голове.
Независимость как вариант, похоже, в тот момент все же не рассматривалась. Должно быть, Хмельницкому не хотелось брать на себя ответственность за жизнь огромного, разоренного края – ведь создавать страну труднее, чем воевать. Еще страшнее выглядела перспектива остаться один на один, без союзников, в борьбе с польско-литовским государством.
Гетману больше нравилась идея формально принять подданство какой-нибудь сильной державы, получив от нее военную и финансовую помощь, но при этом сохранить положение полунезависимого владыки – так, например, существовали Прусское и Курляндское герцогства, вассальные по отношению к Польше.
Сильных держав поблизости имелось две: Россия и Турция. По крови и вере ближе, конечно, была первая, но культурная и языковая близость скорее пугала – перспективой ассимиляции и поглощения. Как ни странно, препятствием оказалось и единоверие. Тогдашний глава украинской православной церкви митрополит Сильвестр находился в каноническом подчинении у далекого константинопольского патриарха и потому обладал всей полнотой власти; присоединение Украины к России неминуемо закончилось бы и слиянием церквей под эгидой Московской патриархии. Поэтому высший киевский клир к идее «Третьего Рима» и объединения «всея Руси» относился настороженно.
Наконец, и Москва поначалу восприняла украинские апроши прохладно. Вскоре после Корсунской победы, еще в июне 1648 года, Хмельницкий, зондируя почву, написал Алексею Михайловичу: «Желали бы мы себе самодержца государя такого в своей земле, как ваша царская велеможность православный христианский царь». Сама форма обращения выглядела довольно двусмысленно. Себя Богдан называл «царскому величеству наинизшим слугой», но при этом «гетманом его королевской милости войска Запорожского». Ответ был таким же неопределенным. Вялой была реакция Москвы и на еще одно, уже недвусмысленное предложение подданства в следующем году. Российское правительство заявило, что оно не против, но только если согласится польский король – по сути дела, это был вежливый отказ.
