Николай Суханов - Записки о революции
– Нет, нет, я выступать сейчас не буду, – донесся до меня контральто в ответ на предложение посланца от президиума выступить перед Советом. А Ленин тем временем говорил:
– …Угнетенные массы сами создадут власть. В корне будет разбит старый государственный аппарат, и будет создан новый аппарат управления в лице советских организаций. Отныне наступает новая полоса в истории России, и эта третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма. Одной из очередных задач наших является необходимость немедленно закончить войну. Но для того чтобы кончить эту войну, тесно связанную с нынешним капиталистическим строем, – ясно всем, для этого необходимо побороть самый капитал. В этом деле нам поможет то всемирное рабочее движение, которое уже начинает развиваться в Италии, Германии, Англии… Внутри России громадная часть крестьянства сказала: довольно игры с капиталистами, мы пойдем с рабочими. Мы приобретем доверие крестьян одним декретом, который уничтожит помещичью собственность. Мы учредим подлинный рабочий контроль над производством. У нас имеется та сила массовой организации, которая победит все и доведет пролетариат до мировой революции. В России мы должны сейчас заняться постройкой пролетарского социалистического государства. Да здравствует всемирная социалистическая революция!
Программа новой власти, с которой ее глава обращается к своей гвардии, не очень ясна, но очень подозрительна. Подозрительна по явно сквозящему нежеланию считаться с двумя обстоятельствами. Во-первых, с текущими задачами государственного управления: разбить в корне весь старый государственный аппарат в отчаянных условиях войны и голода – это значит довершить разрушение производственных сил страны и не выполнить насущнейших задач мирного строительства, направленного к культурно-экономическому подъему трудящихся масс. Во-вторых, как же обстоит дело с общими основами научного социализма: построить (уже не только советское, но) «пролетарское, социалистическое государство» в мужицкой, хозяйственно распыленной, необъятной стране – это значит брать на себя заведомо невыполнимые обязательства, заведомо утопические задачи… Сейчас в устах Ленина, голова которого не переварила мешанины из Маркса и Кропоткина, в устах Ленина это пока еще неясно. Но крайне подозрительно.
А затем на трибуне с приветствием оказался Зиновьев.
– Мы находимся сейчас в периоде восстания, – сказал он, – но я считаю, что сомнений в его результате быть не может. Я глубочайше убежден, что громадная часть крестьянства станет на нашу сторону после того, как ознакомится с нашими положениями по земельному вопросу.
Поздравлял Совет также и Луначарский… Прений по докладу Ленина решили не устраивать. К чему омрачать торжество меньшевистскими речами? Прямо приняли резолюцию. В ней кроме всего хорошо нам известного было сказано так: «Совет выражает уверенность, что Советское правительство твердо пойдет к социализму, единственному средству спасения страны… Совет убежден, что пролетариат западноевропейских стран поможет нам довести дело социализма до полной победы…»
Очень хорошо! Мы уже быстро двигались к социализму. Но пока что председатель Троцкий сделал такое заявление:
– Только что получена телеграмма, что по направлению к Петрограду движутся войска с фронта. Необходима посылка комиссаров Петроградского Совета на фронт и по всей стране для осведомления о происшедшем широких народных масс.
Раздаются голоса с мест: «Вы предрешаете волю съезда!»… Троцкий расписывается под этим:
– Воля съезда предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, происшедшего этой ночью. Теперь нам остается только развивать нашу победу.
Съезд должен был открыться только вечером. Но во всех фракциях шла хлопотливая подготовительная работа. Выбирали бюро, собирали своих членов, толковали о том, что делать перед лицом совершившегося факта. Иные начали официальные заседания фракций, иные пока вели приватные беседы. Но везде было возбуждение, везде разыгрывались страсти… Коридоры Смольного были наполнены не только оружием, но и высокой политикой.
В этот день было зарегистрировано 860 делегатов. Партийная принадлежность многих была не выяснена. Но значительное абсолютное большинство было у большевиков. Эсеры насчитывали около 200 человек. Но большинство из них оказались левыми. Кажется, крылья и не пытались столковаться между собой…
Меньшевиков того и другого толка было около 70 человек. На этот раз меньшевики разделились поровну; маленький перевес, если не ошибаюсь, был даже на стороне интернационалистов. Но тут расстояние между флангами было значительно меньше; были элементы нейтрально-болотного типа, и шли толки об общей платформе и совместном выступлении. Были горячие сторонники такого объединения. Однако пока до него еще не договорились. Я помню толчею, споры, калейдоскоп мнений, но не помню конкретных платформ… Делегатская масса была в растерянном состоянии. «Шла туда – не знала куда, хотела того – не знала чего»…
Затем, человек 25–30 было новожизненцев, объединенных интернационалистов. У этой «партии» не так давно состоялась всероссийская конференция, происходившая в помещении редакции нашей газеты. В конце концов эта группа не только приобретала право гражданства, но и шансы на полезное будущее. Она росла за счет банкротства меньшевизма. Но у нее был большой изъян: не было лидеров. Ее центральное бюро состояло главным образом из членов нашей редакции, отчасти непригодных, отчасти не склонных к политическому лидерству… Сейчас, в Смольном, фракцией новожизненцев руководил Авилов.
Наконец, избирался десяток представителей прочих партий. Но о них говорить нечего. А в общем левые, интернационалистские фракции, бывшая советская оппозиция, составляли подавляющее большинство съезда. Некогда всемогущий советский блок, разъединенный внутренней ржавчиной, представлял сейчас гораздо более ничтожную величину, чем была кучка большевиков в кадетском корпусе на первом съезде… Видимо, надо было иметь не только несчастную судьбу, но и особое искусство, чтобы так позорно промотать, в такой срок развеять по ветру такую огромную силу.
Темнело, когда я выбрался из кутерьмы Смольного. Я пошел домой. В эти дни я покинул свою Карповку и переехал на Шпалерную, ближе к редакции, к советско-смольным сферам и… к Учредительному собранию, для которого был уже почти готов Таврический дворец. Я пошел домой, чтобы пообедать в перспективе нового ночного бдения в Смольном. Очень характерный факт – этот мой обед с огарком свечки в квартире, еще совсем не приспособленной для жилья. В былое время среди подобных событий мне не могла бы прийти в голову странная мысль: уйти хотя бы на два часа из самого пекла, чтобы сесть за обед. А сейчас эта мысль довольно легко пришла мне в голову. Дело было – не у одного меня – в притуплении остроты восприятия. Очень привыкли ко всяким событиям. Ничто не действовало. Но вместе с тем давало себя знать и ощущение бессилия. Конечно, что-нибудь надо делать, нельзя не бороться. Но это имеет так мало значения! Арена занята почти полностью. Ход событий предрешен вулканическим извержением наших черноземных недр и монополистами момента.
А события шли своим чередом. Уже вечерело, когда доступ в Зимний был прекращен. Прокопович, освобожденный из-под ареста, не мог уже попасть туда. Около дворца стояла большая толпа, которая смешивалась с отрядами красноармейцев. Сомкнулись ли наконец цепи солдат – не знаю. Кажется, ко дворцу были двинуты только более надежные элементы: матросы и рабочие. Но ни правильной осады, ни попыток штурма все не было. Вообще никакие боевые действия не начинались.
Что поделывали министры?.. Кишкин опять ушел в Главный штаб. Остальные «пребывали на своем посту» в Малахитовом зале… Но зачем же, наконец? И что же они там делали?
Один из министров, Малянтович, в своих интереснейших воспоминаниях об этом дне пишет: «…в огромной мышеловке бродили, изредка сходясь все вместе или отдельными группами на короткие беседы, обреченные люди, одинокие, всеми оставленные… Вокруг нас была пустота, внутри нас пустота, и в ней вырастала бездумная решимость равнодушного безразличия…» Иные усиленно звонили по телефону – больше личным друзьям. Искали Авксентьева, но не нашли.
Очень интересовались, что же делают для их спасения меньшевистско-эсеровские лидеры. Министрам сообщали, что идут партийные заседания, что все партии высказываются против большевиков, что большевики «изолируются». И…
Вы полюбопытствуйте, читатель, загляните в воспоминания Малянтовича. Только тогда вы оцените все очаровательное остроумие этого господина. Он совершенно бесподобен в своей горькой иронии по поводу того, как их покинули и предали люди, обязанные грудью стать на их защиту. Одна демократическая организация за другой – плачет он – привели в действие свои говорильни и «изолируют» большевиков во фракциях, в городской думе, в «Комитете спасения», на советском съезде. Будет, видите ли, общая резолюция. О, сколько мужества, решимости, страсти проявляют эти подлинные защитники демократии… пока им, министрам, готовят расстрел или Петропавловскую крепость…
