Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун
Мы достаточно знаем о Хиджазе начала VII века, чтобы увидеть, как этот внезапный взрыв вписывался в культуру Ближнего Востока. Жители Мекки и Медины совсем не были примитивными бедуинами. Города быстро выросли благодаря торговле и поддерживались земледелием. Они управлялись олигархами, которые внезапно почувствовали себя крупными коммерсантами Ближнего Востока VII века. Как мы уже видели, из Мекки пришли караваны купцов-авантюристов, чтобы проникнуть в Византию и Персию: сам Мухаммед однажды предпринял поход в Сирию. Жены этих людей совершали туалет, как персидские дамы, перед полированными бронзовыми зеркалами, привезенными из Китая. В Медине еврейские поселения связывали арабов с религиозной жизнью Иерусалима и Нисибина. В более утонченный Йемен на юге благодаря империализму эфиопского негуса был привнесен полукоптский тип христианства – на расстоянии 200 миль от Мекки. И даже сама Ka’aba была перестроена около 600 года по образцу эфиопской церкви; она могла быть украшена иконами Девы.
Несмотря на все эти международные контакты, Мекка оставалась вне водоворота ближневосточной цивилизации. Ее старейшины придерживались политики осторожного нейтралитета. Ее жители чуждались христиан, иудеев и персов. Их удерживал сложившийся образ жизни, общий у них с кочевыми бедуинами. Они гордились им так же, как и источниками своего языка – языка, сформированного эпической поэзией и идеально подходившего для племенного окружения; это был образ жизни, освященный обычаем и отсутствием какой-либо жизнеспособной альтернативы для этой суровой земли.
Мухаммед освободил жителей Хиджаза от уз племенных обычаев и бросил их на Плодородный полумесяц. Его проповедь развивалась как протест против бедуинского образа жизни. Редко религия дает такие четкие предписания, согласно которым человек должен проводить свою жизнь, как это делается в исламе; и редко она оказывалась в таком непосредственном и долгом противостоянии с ясно определенным альтернативным образом жизни, как ислам с родо-племенными ценностями арабского мира.
Арабский родо-племенной идеал был всецело направлен вовне. Человек должен был жестко следовать правилам своего племени. Его поведение направлялось страхом навлечь на себя стыд оплошностями в публичном поведении, желанием получить похвалу от своих товарищей, потребностью поддержать величие своих предков эффектными проявлениями щедрости и смелости, скорой местью, ревностным вниманием к системе правил. Следовать такому образу жизни означало «быть мужчиной».
По контрасту с этим общественным идеалом мусульманин являлся атомом. Все связи человеческого общества, как полагал Мухаммед, на Страшном суде исчезнут как пыль. Затем люди будут находиться в ошеломительном одиночестве без соплеменников, без покровителей, даже без родственников. В этой жизни мусульманин должен был управлять собой, не сохраняя черствое «лицо» перед внешним миром своих соплеменников, но с помощью личного и внутреннего «страха», насаждаемого в его сердце мыслью о Суде Аллаха. «Стыд» – больше не мучительная рана, нанесенная человеку общественным мнением; это внутренняя тревога оказаться разоблаченным в последний день. Даже мусульманский запрет на вино был меньше связан с желанием избежать пьянства, чем с проницательной озабоченностью тем, чтобы уничтожить традиционное средство мотивации. Ибо было широко распространено мнение, что во хмелю арабский благородный человек может «почувствовать, как говорит его кровь». Вино помогало ему осознать деяния своих предков; он чувствовал себя способным соответствовать древнему образу жизни – роскошному, изысканному и высокопарному (не без сходства с образом жизни гомеровских героев или cortezia189 средневекового провансальского барона). Мусульманин не мог допустить столь простой непосредственности: не вино и теплые воспоминания о прошлом, но холодный ужас перед Страшным судом должен подстрекать человека.
Непосредственные источники основных идей Мухаммеда нетрудно увидеть. Что бы мусульманин ни думал о христианской Церкви, в своем поведении он руководствовался теми же соображениями, что и любой христианин и иудей в пределах Плодородного полумесяца. Он тоже был «богобоязненным». Он тоже находился перед лицом жестокого выбора на Страшном суде, который был безошибочно открыт ему в Священной Книге. Он тоже должен был размышлять об этом день и ночь. Сирийского отшельника, который «лил слезы как отец, оплакивающий умершего сына», размышляя о Страшном суде, почитали, поскольку он воплощал идеал поведения, безоговорочно разделяемый населением Ближнего Востока, даже если большинство благоразумно избегало показывать, что следуют ему. И этот идеал Мухаммед передал своим арабским последователям. Тем самым он приобщил арабов к цивилизации, какой ее знали на Ближнем Востоке VII века.
Со стороны Мухаммеда было гениальным решением превратить эту, в сущности, чуждую для охваченного конфликтами общества Хиджаза идею в принцип, на основании которого оно могло преобразоваться. Он был призван исцелить malaise190 «эмерджентного» общества191. В городах родо-племенной образ жизни уже не так крепко охватывал nouveaux riches из купеческих династий. Стандарты поведения в частной и общественной жизни были полностью разрушены новыми богатствами, новыми возможностями и новыми идеями. Столкнувшись с этой ситуацией, Мухаммед разрубил гордиев узел конфликтующих ценностей. Он низвел своих последователей до одиночества атомов перед лицом Аллаха, но только чтобы сплотить их в новый «народ» – умму. В кругу уммы острые конфликты родо-племенной жизни были мягко пригашены. При Мухаммеде как религиозном лидере мир пришел в города, великолепный образ жизни которых очевидно затмил жесткую этику пустыни, что привело к ошеломительным результатам. Как говорили жители Медины: «Аллах послал нам Пророка, который установит мир между нами». Именно в качестве посредника, опирающегося на группу преданных воинов, Мухаммед пришел к власти в Аравии. Изгнанные из Мекки в 622 году традиционалистской партией, он и его умма установили мир среди враждующих партий Медины. Когда он с триумфом вернулся в Мекку в 630 году, Мухаммед приступил к преобразованию торгового влияния города, зависящего от ярмарки у святилища Каабы, в религиозное господство. Он заключил союзы между племенами бедуинов и новым «сверхплеменем» – уммой. К 632 году, когда Мухаммед умер, он сделал весь Аравийский полуостров зоной перемирия: ислам, было сказано, пришел, «чтобы сделать их сердца единым целым».
Арабам Мухаммед принес мир, но остальному Ближнему Востоку – меч. Ислам прекратил традиционную вражду между племенами бедуинов, которые теперь формально стали мусульманами. Древняя их агрессия должна была найти иной выход: внутренние распри стремительно превратились в постоянную вражду между уммой и неверными. Через год после того, как последние непокорные бедуины были насильно включены в исламскую конфедерацию, мусульманские полководцы объявили Священную войну против византийской Сирии. «Не ради любви к Небесам сражался ты здесь, – писал бедуинский поэт, – но ради любви к хлебу и финикам»192. Завоевание Византийской и Персидской империй было той ценой, которую другие должны были заплатить за успех pax islamica193 среди арабов.
Таким образом, как раз в
