Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон
Как в памятнике Фальконе, так и в стихотворении Пушкина, предполагает Анциферов, Петр в конечном счете торжествует: «…на огненном коне, повергающий во прах змия! Попирая стихии, попирая судьбы маленьких людей, влечет он великую страну в неведомое будущее…» [Анциферов 1991а: 85]. Пушкин, отмечает Анциферов, заканчивает свою поэму на оптимистической ноте. Рассвет смыл все следы наводнения, вновь сделав Санкт-Петербург прекрасным и царственным.
На четырех остановках Анциферов успешно воплощает большинство идей, изложенных во вступительных замечаниях, предшествовавших этой экскурсии. Он связывает поэму Пушкина с древним мифом и народным суеверием, определяя в качестве центрального конфликта битву между творческим духом и разрушительной силой. Городской пейзаж, включая конкретные памятники, не только иллюстрирует поэму Пушкина, но и помогает подчеркнуть собственные интерпретационные идеи Анциферова. При надлежащем подходе и представлении памятник Фальконе подкрепляет все предыдущие ссылки на мифы о хаосе: мы узнаем во всаднике Мардука, Михаила и святого Георгия и соединяем образ змеи с драконом Тиамат.
В книге «Быль и миф Петербурга» Анциферов использует экскурсию для демонстрации научных идей. Он предполагает, что Пушкин, сочиняя «Медного всадника», придал эпическую форму мифологическим элементам, давно присутствующим в народном воображении, создав новое воплощение очень старой традиции: снова творческая, организующая сила противостоит водному хаосу в разрушительной борьбе. Этот «миф о чудотворном строителе», как называет его Анциферов, фигурирует также в первой из двух экскурсий, описанных в «Петербурге Достоевского». На фоне городского района, называемого Мокрушами, Анциферов исследует сложное отношение Достоевского к столице, показывая, как писатель переработал архетип, лежащий в основе поэмы Пушкина, используя более темные тона. Анциферов заявляет в начале экскурсии, что «миф о Медном Всаднике живет в душе автора “Преступления и наказания”». Затем он быстро добавляет, что, «в отличие от Пушкина, Достоевский не верит в торжество города и сомневается в его правде» [Анциферов 1991б: 209]. Для Достоевского, объясняет Анциферов, величественные дворцы и министерства представляли собой мерцающий мираж, результат заклинания, наложенного на финские болота «чудотворным строителем», и, следовательно, могут в любой момент исчезнуть. Водная стихия, первобытная разрушительная сила, которая так часто угрожала имперскому Петербургу, отмечает он, пронизывает описания города, сделанные Достоевским, и в виде каналов, рек, плохой погоды и мокрого снега играет негативную роль в жизни многих самых известных персонажей писателя.
Вода, например, напоминает нам Анциферов, занимает важное место в теме из «Преступления и наказания», связанной со Свидригайловым. Свое самое ужасное преступление развратный помещик совершил «в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер». Впоследствии он разлюбил природную стихию, которая напоминала ему о его проступке, включая «шум деревьев в бурю» и «воды, даже в пейзажах» [Достоевский 1972–1988, 6: 389, 391; Анциферов 1991б: 236]. Возвращаясь к месту преступления в конце романа, Свидригайлов бродит по низменным кварталам на Петербургской (Петроградской) стороне. Там, в гостиничном номере, посреди пронизывающего шторма, он, забываясь нездоровым сном, урывками видит в гробу девушку, чье лицо обрамлено длинными мокрыми волосами. Пушечные выстрелы, предупреждающие о наводнении, зовут его обратно под дождь: «Чего дождаться? Выйду сейчас, пойду прямо на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст, весь облитый дождем, так что чуть-чуть плечом задеть, и миллионы брызг обдадут всю голову» [Достоевский 1972–1988, 6: 239; Анциферов 1991б: 239]. Анциферов утверждает, что «древний хаос», изначально разрушительная водная стихия, занимающая видное место в петербургском мифе, играет роль пособника, который толкает Свидригайлова как к его моральному падению, так и в конечном итоге к смерти. Анциферов предполагает, что, прослеживая движения персонажа Достоевского в последнюю ночь его жизни, мы тоже почувствуем «жуткую тягу, которая влекла петербургских скитальцев Достоевского подолгу задерживаться на мостах, всматриваясь в воду» [Анциферов 1991б: 235–236]. Соответствующая ужасная погода, поздний час и подходящие по тону комментарии еще больше усиливают впечатление.
Экскурсия по местам, связанным со Свидригайловым, которую Анциферов описывает в «Петербурге Достоевского», проходит в той части Петроградской стороны, которая, как и район Троицкой площади, рассмотренный в третьей экскурсии из книги «Быль и миф Петербурга», резко изменилась в конце XIX и начале XX века. Из-за этого организация реальной экскурсии по местам, связанным с романом Достоевского 1866 года, представляла определенные трудности. Помимо Тучкова моста и основных географических объектов, таких как реки, у Анциферова было мало достопримечательностей, которые он мог бы показать своей аудитории. Большинство улиц, упомянутых в связи с последней прогулкой Свидригайлова, к 1920-м годам полностью утратили свой прежний вид. Если, описывая отель «Адрианополь» (где Свидригайлов проводит свою последнюю ночь), Достоевский имел в виду существовавшее ранее здание, то оно не сохранилось. Сооружение, перед которым, скорее всего, покончил с собой Свидригайлов, все еще стояло, но сторожевая башня, когда-то находившаяся рядом, была заменена, значительно изменив внешний вид участка.
Анциферов посчитал непрактичным точно придерживаться маршрута, предложенного Достоевским для прогулки Свидригайлова, поскольку ландшафт Петроградской стороны стал другим. В нескольких точках тура Анциферов делает крюк, поворачивая назад или петляя зигзагами по окрестностям, чтобы избежать навязчивой новой застройки или включить в осмотр перспективу, особенно сильно напоминающую «Петербург Достоевского». На месте, где приблизительно находилась гостиница «Адрианополь», Анциферов остановился перед обычным двухэтажным деревянным домом. Пересказывая группе сны Свидригайлова, он рекомендовал не выпускать здание из виду, позволяя ему служить своего рода визуальной заменой отсутствующей постройки. Такие эффекты привлекают внимание к тому факту, что в своих экскурсиях Анциферов не просто следует текстовым подсказкам. Говоря о книгах и персонажах, он выбирает для показа аудитории подходящие достопримечательности, создающие определенную атмосферу, и делает это по крайней мере так же часто, как предлагает подлинные образцы.
Второй маршрут, включенный в «Петербург Достоевского», проходит через район Сенного рынка, который в 1920-е годы предлагал экскурсантам лучшие места, связанные с литературными произведениями. Многократно упоминаемый и описываемый в «Преступлении и наказании», он оставался практически нетронутым с середины XIX века. Сам рынок, Юсуповский сад и многие здания, мимо которых должен был пройти Раскольников, отсчитывая свои печально известные 730 шагов, остались без изменений. Однако, даже характеризуя этот район, Анциферов часто кажется более заинтересованным в обсуждении творческого метода Достоевского, чем в указании конкретных достопримечательностей. Как, спрашивает он в «Петербурге Достоевского», автор изобразил северную столицу России, и какую реакцию вызывают у нас его описания? Достоевский в своих книгах, указывает Анциферов, «постоянно измеряет, числит, стремится создать точную раму для действия», как будто «его герои, выступающие из петербургских туманов, нуждаются в этом конкретном плане, в нем они обретают связь с реальной, устойчивой обстановкой» [Анциферов 1991б: 221]. И далее: «По прочтении такого рода отрывка хочется пройти в столь точно указанное место и сличить описание Достоевского с этим уголком Петербурга» [Анциферов 1991б: 222]. Как отмечает Анциферов в «Петербурге Достоевского», экскурсии могут помочь выполнить это желание, побуждая нас искать чердак Раскольникова или квартиру процентщицы, но их ценность выходит далеко за рамки этой ограниченной задачи. Ближе к концу книги Анциферов предполагает:
Может быть, здесь был сделан ряд ошибок, может быть, неосновательно даже само предположение, что существовал в действительности этот дом, который Достоевский считал домом Раскольникова, все же наша работа не теряет смысла. Найденный нами дом может послужить отличной иллюстрацией к роману, а его расположение в соответственном месте будет волновать наше топографическое чувство воспоминаньями о лицах и событиях «Преступления и наказания», связанных с этим местом [Анциферов 1991б: 251].
Для Анциферова здания в первую очередь ценны как инструменты; они являются наглядными пособиями, полезными
