Герберт Скурла - Александр Гумбольдт
Гумбольдт не принадлежал к числу патриотов, объединившихся вокруг барона фон Штейна, Шарнхорста и Гнейзенау, боровшихся за укрепление национального самосознания населения оккупированной страны, и почти не участвовал в политической борьбе того времени, однако эта книга, любимое детище Гумбольдта, отнюдь не была произведением аполитичного автора, желавшего отвлечь внимание своих сограждан от неурядиц окружающей их действительности и увести их в фантастически красивые уголки природы или занять их воображение загадками мироздания.
Рисуя яркие и красочные, научно безупречные и одновременно общепонятные картины природы, Гумбольдт впервые обращался с подобным материалом к простому народу; он как бы посягал тем самым на монопольное положение поэзии, философии и теологии в сфере общего образования, будил в читателях интерес к природе и естественным наукам и делал первый целенаправленный шаг к важнейшему в социальном отношении свершению своей жизни: достичь понимания народными массами того величайшего значения, которое имеет использование результатов естественнонаучных исследований для прогресса человечества. Но важно и другое: книга эта, написанная в самый мрачный год, последовавший за крахом Священной Римской империи германской нации и фридриховской Пруссии, была наполнена такой неистребимой верой в торжество жизни и таким оптимизмом, что она освежающе действовала на самые широкие слои немецкого населения — да, собственно, и не только немецкого и не только в годы подъема антинаполеоновского движения, но и позднее, во времена реакции (20-40-е годы). «Когда восприимчивый человек, — говорится в предисловии Гумбольдта к вышедшим сначала отдельной книгой „Идеям к физиогномике растений“, вошедших потом в „Картины природы“, — вдумчиво и внимательно изучает природу или пытается в своей фантазии охватить обширные пространства органического творения, то среди разнообразных впечатлений, обрушивающихся на него, никакое иное не действует на него столь глубоко и неотразимо, как ощущение вездесущей, головокружительно разнообразной и могучей жизни».
«Мир людей мне представляется мрачным»
Фридрих Вильгельм III по настоянию барона фон Штейна, которому 4 октября 1807 года было поручено возглавить прусское правительство, направил своего брата принца Вильгельма в Париж с миссией добиться от Франции сокращения тяжелых военных контрибуций, наложенных на Пруссию по Тильзитскому миру (7 июля 1806 года).
Сопровождать принца во время этой малоперспективной миссии было предложено Александру фон Гумбольдту. Прусский король, останавливая на нем свой выбор, полагался на его популярность во Франции и на его парижские связи, а также помнил о его незаурядных дипломатических способностях, проявленных еще в бытность им обербергмейстером. Гумбольдт принял это поручение без особых колебаний, так как в Париже у него еще оставалась уйма дел по изданию отчета об американском путешествии.
Переговоры оказались трудными, унизительными и безуспешными. 8 сентября 1808 года Наполеон навязал Пруссии новую контрибуцию в размере 140 миллионов франков, продолжал интриговать, чтобы помешать работе комиссии по реорганизации прусской армии, куда входили Шарнхорст, Гнейзенау, Грольман и Бойен, стремясь ограничить численность прусского войска сорока двумя тысячами солдат, а также пускал в ход все свое влияние, чтобы добиться ухода в отставку фон Штейна (что и произошло 24 ноября 1808 года).
В конце концов принцу Вильгельму пришлось ни с чем возвратиться в Берлин. Гумбольдт же испросил разрешения остаться в Париже и получил его: в Берлине работать над отчетом было почти невозможно.
Как рассказывал Варнхаген фон Энзе (прибывший в Париж в свите одного австрийского генерала), Гумбольдт в роскошных залах резиденции австрийского посланника, графа Меттерниха, показался ему похожим на «сверкающий метеор, сопровождаемый взорами удивления…». «Редко выпадает человеку, — замечал он, — такое глубокое и всеобщее уважение, такое искреннее одобрение со стороны самых разных общественных групп, такая живая заинтересованность всех власть имущих». «Наполеон его не любил, поскольку он был известен как человек свободомыслящий и в своих взглядах несгибаемый; однако император, его двор и высокопоставленные государственные чиновники никогда не отрицали то глубокое впечатление, которое в лице смелого путешественника производили на них мощь науки и исходящий от нее свет. Ученые всех стран гордились своим высоким собратом, все немцы — соотечественником, а все вольнодумцы — единомышленником… Во всем: и в научной деятельности, и в практических делах, и в одиноком дерзании духа, и в шумной светской суете — всегда являть собой выдающуюся и независимую фигуру, в любых обстоятельствах настолько оставаться самим собой, как это удавалось Гумбольдту, дано редко кому из нас, и мне лишь очень нечасто встречался человек, который так же упорно, самоотверженно и плодотворно всю свою жизнь трудился бы на благо человечества», — писал Варнхаген.
Что же касается Бонплана, то с момента своего возвращения из Америки он стал постоянным помощником императрицы Жозефины, которая увлекалась экзотическими растениями и, к немалой досаде Наполеона, тратила на них кучу денег, разводя в теплицах и садах своей загородной резиденции в Мальмезоне диковинные деревья и цветы.
Точности ради следует сказать, что не только эти редкие и причудливые растения воплощали для Бонплана всю прелесть и очарование тропиков; не меньшее удовольствие он получал, очевидно, и от общества темпераментной и ослепительно прекрасной креолки родом с острова Мартиника, в 1796 году ставшей женой Наполеона после смерти своего первого супруга, генерала Богарне.
В 1809 году Бонплан стал интендантом императорских садов Мальмезона. Он исподволь и ненавязчиво подогревал страсть Жозефины к тропической флоре, вместо того чтобы следовать воле императора и удерживать свою повелительницу от опрометчивых шагов и дорогостоящих капризов. Вряд ли стоит после этого удивляться, что ботаник императрицы все больше и больше впадал в немилость у императора; ко всему прочему Наполеон видел в нем доверенное лицо женщины, которая, как видно, не собиралась дарить императору французов законного наследника и из-за этого теперь, когда он достиг вершив славы, стала казаться ему неравной партией. Вскоре брак их был расторгнут, и место Жозефины заняла австрийская эрцгерцогиня Марня Луиза, дочь Франца I, претерпевшего от Наполеона массу унижений. Бонплан сопровождал Жозефину Богарне в изгнание и оставался при ней до самой ее кончины, имевшей место в мае 1814 года, а спустя некоторое время он женился на одной из ее честолюбивых питомиц. В течение последующих двух лет он не раз наведывался к Джозефу Банксу и другим английским ботаникам, пока у него окончательно не созрел давно вынашиваемый им план возвращения в Новый Свет.
Бонплана манила не только флора Южной Америки, но и неповторимая атмосфера возрождающегося континента, где на девственных землях молодых государств, казалось, становилось политической реальностью то, за что боролись французы еще в 1789 году. В конце 1816 года он отправляется с женой в Буэнос-Айрес навстречу жизни, полной всяческих испытаний и невзгод, полукочевой и вечно неустроенной. Над отчетом об американской экспедиции вместо него теперь трудился главным образом Карл Сигизмунд Кунт, сначала под руководством Внлльденова, а после смерти последнего (в 1812 г.) — под присмотром самого Гумбольдта.
Чем дальше продвигалась вперед разработка научной части отчета, тем все яснее и яснее становилось Александру, что публикуемые им материалы носят, увы, сугубо специальный характер, что они ориентированы на крайне узкий круг ученых и что из богатейших россыпей его записок и дневников слишком многое оставалось неиспользованным, причем именно то, что могло бы как раз заинтересовать широкую общественность. Например, его путевые впечатления, разного рода наблюдения или «мысли мимоходом» по поводу природы, климата, почвы, условий жизни людей в Новом Свете, их быта и нравов. Поэтому вслед за «Картинами природы» от решает выпустить книгу путевых заметок, рассчитанную именно на широкого читателя. Забегая вперед, можно сказать, что работа над путевыми заметками тоже затянулась надолго и в конце концов осталась незавершенной.
Он уже начал работать над новой книгой, когда ему представилась возможность занять видную должность в Берлине. Его брат Вильгельм в феврале 1809 года — отчасти против своей воли — стал тайным государственным советником и директором управления культуры и образования в министерстве внутренних дел: несмотря на происки придворной юнкерской камарильи, поддерживаемый лишь считанными единомышленниками-чиновниками, сторонниками отправленного в изгнание барона фон Штейна, он начал осуществлять широкую реформу системы школьного образования и ценой упорных усилий добился высочайшего постановления об учреждении в Берлине университета. Вильгельм очень хотел и надеялся привлечь младшего брата к числу ученых-основателей этого университета. Однако Александр никак не мог решиться бросить свой отчет на полдороге.
