Жан-Франсуа Бретон - Повседневная жизнь Аравии Счастливой времен царицы Савской. VIII век до н.э. - I век н.э.

Так, посуды, найденной в могилах, конечно, хватает. Но где же хотя бы только следы элементов менее долговечных, а именно — пищи, которая могла бы вместе с посудой сопроводить усопшего в его путешествии в загробную даль? Помещенные в саркофаг предметы воссоздают, причем, скорее всего, в уменьшенных размерах, ту вещную среду, в коей покойный пребывал до своей кончины. Однако самой распространенной «мебелью» саркофагов остаются… стелы с именем покойного и, предположительно, с его изображением. Вместе с тем никак нельзя считать доказанным, что изображения на аравийских стелах (как и на подобных им у западных семитов) в самом деле передают действительный или хотя бы только обобщенно-идеализированный облик покойного.

Из всех терминов, обозначающих могилу, наиболее распространенный, по крайней мере в Тамне, — это «м'мр» («последнее жилище»). Семья почитает усопшего, сооружая для него, по возможности, долговечное «последнее жилище», в котором он пребудет и из которого ни в какое путешествие не пустится. Ничто в надписях не указывает на наличие веры в то, что духовное начало человека (его «душа» — «нафс») сможет отделиться от своей телесной оболочки. «Последнее жилище» — это жилище вечное, не оставляющее надежды на какое бы то ни было иное.

Мавзолеи и прочие каменные гробницы воздвигнуты, очевидно, лицам высокого имущественного положения. Выходцев из менее обеспеченных слоев ожидало погребение в речных наносах. Хотя такого рода могилы оставляют мало следов на поверхности, некоторые из них были тем не менее обнаружены и отрыты в Хадрамауте. Самый большой из известных некрополей простирается к югу от города Райбун{18}. А наиболее, пожалуй, причудливый способ погребения состоит в следующем: для тела вырывается небольшой — и по глубине, и по длине — ров; при погребении он, естественно, засыпается, но это не все: по всему телу покойного проделаны скважины, ведущие к нему с поверхности; эти отверстия или «колодцы» заложены сверху каменными плитками; иногда ров могилы оказывается короче тела — тогда (не всегда!) оно укладывается в него с согнутыми ногами. Предметы, извлеченные из погребений такого типа — железный кинжал, морские раковины, кожаный бурдюк, браслеты из железа, — свидетельствуют о скромном социальном и имущественном положении погребенных.

Множество могил этого же типа отмечено в вади Дура, к востоку от вади Марха. Все это — погребения очень скромные. Вообще тела покойных укладывались прямо в землю, а у головы, в качестве единственного загробного имущества, ставились два небольших горшка — один алебастровый, другой керамический. В некоторых, сравнительно более «богатых», могилах к этому обязательному минимуму еще добавляются: бронзовая разливательная ложка, осколки меча да вазы с волнистыми краями. Однако в некрополе Хаджпр аз-Зубиййа прямо в ров, без гроба, закапывались персоны высокого социального ранга — с их оружием, посудой из бронзы, стекла и алебастра{19}. Эти погребения, будучи покрыты наслоениями толщиной в несколько десятков сантиметров, вновь потом откапывались, чтобы соорудить на них новые, во всем подобные нижележащим. Этому любопытному обычаю вряд ли следовали южноаравийские горожане; скорее всего, он укоренился в кочевой среде.

Верблюды играли ведущую роль в экономике Южной Аравии, однако до самого последнего времени археологи ни разу не натыкались на верблюжьи могилы. Однако было известно, что такая практика — хоронить издохших верблюдов — получила в III тысячелетии довольно широкое распространение в Омане, а затем, уже к концу I тысячелетия до н. э., продолжала продвигаться вдоль побережья Арабо-Персидского залива. Ныне же успело набраться достаточное количество свидетельств того, что верный верблюд перешагивал бок о бок с человеком и порог, отделяющий жизнь от смерти. Эти погребения — одна из самых характерных черт погребальных обычаев у южных аравитян.

Примерно три десятка верблюжьих могил — одни в Райбуне, другие на Высоких Землях Хадрамаута, в местностях Балас и Баат — по большей части восходят либо к последним векам до нашей эры, либо к первым — нашей. Они стали составной частью погребальной практики как кочевых, так и оседлых племен{20}. Речь прежде всего идет о захоронении цельных верблюжьих скелетов, положенных в двух позах. В первом случае они лежат на боку, с согнутыми ногами и шеей (вместе с головой), откинутой назад; во втором — верблюд погребался, стоя на коленях и с головой, повернутой всегда налево. Реже отрубленная голова помещалась между лапами животного. Иногда шея и таз отсутствуют: скорее всего, эти части тела были предварительно изъяты, чтобы потом пойти в пищу. Требовались, очевидно, большие усилия для того, чтобы придать телу умершего животного нужное положение и вырыть для него достаточно глубокую могилу.

Еще большее удивление вызывают верблюды, перед смертью обезглавленные. В семи могилах у Райбуна — верблюды с отсеченной и отделенной от корпуса головой, на месте которой иногда положен камень. Животное заводили в могилу, заставляли его встать на колени передних ног (задние связывались путами, а сухожилия на них, до смерти или после нее — это остается неизвестным, перерезались), после чего ему отрубали голову. Античные надписи об этом кровавом ритуале не говорят ровно ничего, а потому ради хотя бы только частичного раскрытия его смысла стоит обратиться к практике совсем недавних времен{21}.

При принесении животного в жертву, бедуины предпочитают верблюдов мелкому скоту. Возраст и пол жертвы не играют при выборе никакой роли, но важен ее окрас: белый верблюд в этом отношении ценится выше черного. Место, где жертва приносится, совершенно произвольно, однако глотку животного перерезают, повернув его голову всегда в сторону Мекки; кровь наполняет подставленные емкости и используется затем как краска для разного рода декоративных мотивов. Жертвоприношения происходят круглый год, соответственно ритму полевых работ, праздникам, требованиям хаджа, но также — и в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств: неотложных нужд, важных событий и т. д. Таким способом стараются заручиться благоволением и содействием со стороны местных и астральных божеств, духов рангом пониже и ряда мифических личностей. Покойники, следует заметить, исключены из этого мистического круга: «Жертвоприношения во имя умерших вовсе не выражают собой какого-то культа мертвых, но служат всего лишь жестом социального долга живых по отношению к усопшим»{22}. К сожалению, существование подобных же обычаев в последние века до нашей эры и в первые — нашей не подтверждается ни одним из дошедших до нас текстов.

Люди и их верблюды могли обрести место вечного отдохновения, одни вместе с другими, либо внутри одного и того же погребения, либо в погребениях, расположенных в непосредственном соседстве, либо, наконец, в пределах одного и того же кладбища. В первом случае усопший погребался в «колодце», а верблюд — над ним{23}. На животное смотрели как на собственность человека, и, в качестве таковой, оно хоронилось вместе со своим господином, делаясь тем самым одним из предметов погребального набора. Второй случай: могилы верблюдов непосредственно соседствуют с могилами их хозяев. Последний случай: верблюжьи могилы располагаются у подножия могил-пещер вдоль ряда утесов в окрестностях храма Майфа'ан{24}. Погребальный набор здесь, как и в могилах восточного Хадрамаута, состоит в основном из ножей, бритв, кинжалов и головных частей копья — все это пригодно для забоя животных. Вместе с тем тот же арсенал символизирует социальный ранг усопшего. Статус покойного измерялся также и числом верблюдов, сопроводивших хозяина в смерти{25}.

Сменяющие одна другую формы саркофагов отражают действительную эволюцию сравнительно с сабейскими и катабанитскими мавзолеями, а также — социально-политические изменения, пережитые Южной Аравией. Начиная со II века до н. э. кочевые племена арабского происхождения в самом деле чем дальше, тем больше оседают в больших вади. Там они постепенно переходят от кочевничества к оседлости, принося с собой не только иные способы выживания и образы жизни, но и весьма отличные религиозные представления. Их проникновение в Джауф, недвусмысленно удостоверенное многочисленными текстами, протекало, по всей видимости, более интенсивно, чем — в вади Байхан, Марха и Дура. О последнем свидетельствуют не тексты, а изменения в погребальных обычаях. На Высоких Землях пришлые племена играют постоянно возрастающую роль и в конце концов образуют новую конфедерацию, ядром которой служит племя Химьяр. В течение I века Химьяр распространяет, шаг за шагом, свое влияние на Сабу — верный знак ослабления племен, живущих на кромке пустыни. Наконец, вовлечение Южной Аравии в морскую торговлю открывает двери страны перед греко-римскими изделиями, чей стиль довольно быстро перенимается местными художниками и ремесленниками.