Аркадий Стругацкий - Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг.
Званцев стоял под дождем и думал, что еще можно сказать этому человеку, засыпающему на ходу. Михайлов стоял боком к нему и, запрокинув голову, что–то глотал. Потом Михайлов сказал:
— Спасибо, ребята, я совсем падаю. У вас здесь все–таки дождь, прохладно, а у нас все просто валятся с ног, один за другим, поднимаются и опять валятся… Тогда уносим…― Он все еще говорил невнятно.
— Ничего, последняя ночь…
— Девятая,― сказал Михайлов.
— Десятая.
— Неужели десятая? У меня голова как чугун.― Михайлов повернулся к Званцеву. ― Извините меня, товарищ…
— Океанолог Званцев,― сказал Званцев в третий раз.― ТоварищМихайлов, вы должны нас пропустить. Мы только что прилетели с Филиппин. Мы везем академику информацию, очень важную информацию. Он ждал ее всю жизнь. Поймите, я знаю его тридцать лет. Мне виднее, может он без этого умереть или нет. Это чрезвычайно важная информация.
Акико вылезла из машины и встала рядом с ним. Оператор молчал, зябко ежась под плащом.
— Ну хорошо,― сказал он наконец.― Только вас слишком много.― Он так и сказал: «Слишком много».― Пусть идет один.
— Ладно,― сказал Званцев.
— Только, по–моему, это бесполезно,― сказал Михайлов.― Каспаро не пустит вас к академику. Академик изолирован. Вы можете испортить весь опыт, если нарушите изоляцию, и потом…
— Я буду говорить с Каспаро сам,― перебил Званцев.― Проводите меня.
— Хорошо,― сказал оператор.― Пошли.
Званцев оглянулся на Акико. На лице Акико было много больших и маленьких капель. Она сказала:
― Идите, Николай Евгеньевич.
Потом она повернулась к людям в плащах:
― Дайте ему плащ кто–нибудь, а сами полезайте в машину.
Можно поставить машину поперек шоссе.
Званцеву дали плащ. Акико хотела вернуться в машину и развернуть ее, но Михайлов сказал, что двигатель включать нельзя. Он стоял и светил своим неуклюжим коптящим факелом, пока машину вручную разворачивали и ставили поперек дороги. Затем застава в полном составе забралась в кабину. Званцев заглянул внутрь. Акико снова сидела, свернувшись, на переднем сиденье. Товарищи Михайлова уже спали, уткнувшись головами друг в друга.
— Передайте ему…― сказала Акико.
— Да, обязательно.
— Скажите, что мы будем ждать.
— Да,― сказал Званцев.― Скажу.
— Ну, идите.
— Саёнара, Аки–тян.
— Идите…
Званцев осторожно прихлопнул дверцу и подошел к оператору:
— Пойдемте.
— Пойдемте,― откликнулся оператор совсем новым, очень бодрым голосом.― Пойдемте быстро, нужно пройти семь километров.
Они пошли, широко шагая, по мокрому шершавому бетону.
— Что у вас там делается? ― спросил оператор.
— Где ― у нас?
— Ну, у вас… В большом мире. Мы уже полмесяца ничего не знаем. Что в Совете? Как с проектом Большой Шахты?
— Очень много добровольцев,― сказал Званцев.― Не хватает аннигиляторов. Не хватает охладителей. Совет намерен перевести на проект тридцать процентов энергии. С Венеры отозваны почти все специалисты по глубокой проходке.
— Правильно,― сказал оператор.― На Венере им теперь нечего делать. А кого выбрали начальником проекта?
— Понятия не имею,― сердито сказал Званцев.
— Не Штирнера?
— Не знаю. Они помолчали.
— Мерзость, верно? ― сказал оператор.
— Что?
― Факелы ― мерзость, правда? Такая дрянь! Чувствуете, как он воняет?
Званцев принюхался и отошел на два шага в сторону.
— Да,― сказал он. От факела воняло нефтью.― А зачем это? ― спросил он.
— Так приказал Каспаро. Никаких электроприборов, никаких ламп. Мы стараемся свести все неконтролируемые помехи к минимуму… Кстати, вы курите?
— Курю.
Оператор остановился.
— Дайте зажигалку,― сказал он.― И ваш радиотелефон. Есть у вас радиотелефон?
— Есть.
— Дайте все мне.― Михайлов забрал зажигалку и радиотелефон, разрядил их и выбросил аккумуляторы в кювет.― Извините, но так надо. Здесь на двадцать километров в округе не работает ни один электроприбор.
— Вот в чем дело,― сказал Званцев.
— Да–да. Мы разграбили все пасеки вокруг Новосибирска и делаем восковые свечи. Вы слыхали об этом?
— Нет.
Они снова быстро пошли под непрерывным дождем.
— Свечи тоже мерзость, но все–таки лучше, чем факелы. Или, знаете, лучина. Слыхали про такое ― лучина?
— Нет,― сказал Званцев.
— Есть такая песня: «Догорай, моя лучиночка». Я всегда думал, что лучина ― это какой–то генератор.
— Теперь я понимаю, откуда этот дождь,― сказал Званцев помолчав.― То есть я понимаю, почему выключены микропогодные установки.
— Нет, нет,― сказал оператор,― микропогодные установки ― это само собой, а дождь нам гонят специально с Ветряного Кряжа. Там есть континентальная установка.
— Зачем это? ― спросил Званцев.
— Закрываемся от прямого солнечного излучения.
— А разряды в тучах?
— Тучи приходят пустые, их разряжают по дороге. Вообще опыт получился гораздо грандиознее, чем мы сначала думали. У нас собрались все специалисты по биокодированию. Со всего мира. Пятьсот человек. И все равно мало. И весь Северный Урал работает на нас.
— И пока все благополучно? ― спросил Званцев. Оператор промолчал.
— Вы меня слышите? ― спросил Званцев.
― Я не могу вам ответить,― сказал Михайлов неохотно.― Мы надеемся, что все идет как надо. Принцип проверен, но это первый опыт с человеком. Сто двадцать триллионов мегабит информации, и ошибка в одном бите может многое исказить.
Михайлов замолчал, и они долго шли не говоря ни слова. Званцев не сразу заметил, что они идут через поселок. Поселок был пуст. Слабо светились матовые окна коттеджей, а в окнах было темно. За ажурными изгородями в мокрых кустах чернели кое–где распахнутые ворота гаражей.
Оператор забыл про Званцева. «Еще часов шесть, и все будет кончено,― думал он.― Я вернусь домой и завалюсь спать. Великий Опыт будет закончен. Великий Окада умрет и станет бессмертным. Ах как красиво! Но пока не придет время, никто не скажет, удался ли опыт. Даже сам Каспаро. Великий Каспаро, Великий Окада, Великий Опыт! Великое Кодирование.― Михайлов потряс головой ― привычная тяжесть снова ползла на глаза, заволакивая мозг.― Нет–нет, надо думать. Валерио Каспаро сказал, что надо начинать думать уже сейчас. Все должны думать, даже операторы, хотя мы слишком мало знаем. Но Каспаро сказал, что думать должны все. Валерио Каспаро, в просторечии Валерий Константинович. Забавно, когда он работает, работает и вдруг скажет на весь зал: «Достаточно, посидим немного, тупо глядя перед собой!» Эту фразу он где–то вычитал. Если в этот момент спросить его о чем–нибудь, он скажет: «Юноша, вы же видите. Не мешайте мне сидеть, тупо глядя перед собой…» Опять я не о том думаю! Итак, прежде всего поставим задачу. Дано: комплекс физиологических нейронных состояний (говоря по–простому ― живой мозг) жестко кодируется по третьей системе Каспаро–Карпова на кристаллическую квазибиомассу. При должной изоляции жесткий код на кристаллической квазибиомассе сохраняется при нормальном уровне шумов весьма долго,― время релаксации кода составляет ориентировочно двенадцать тысяч лет. Времени достаточно. Требуется найти: способ перевода кода биомассы на живой мозг, то бишь на комплекс физиологических функционирующих нейронов в нуль–состояниях. Кстати, для этого требуется еще и живой мозг в нуль–состоянии, но для такого дела люди всегда находились и найдутся ― например, я… Эх, все равно не разрешат. О живом мозге Каспаро и слышать не хочет. Вот чудак! Сиди теперь и жди, пока ленинградцы построят искусственный. Вот… Короче говоря, мы закодировали мозг Окада на кристаллическую биомассу. Мы имеем шифр мозга Окада, шифр мыслей Окада, шифр его «я». И теперь требуется найти способ перенести этот шифр на другой мозг. Пусть искусственный. Тогда Окада возродится. Зашифрованное «я» Окада снова станет действующим, настоящим «я». Вопрос: как это сделать? Как?.. Хорошо бы догадаться прямо сейчас и порадовать старика. Каспаро думает об этом четверть века. Прибежать к нему в мокром виде, как Архимед, и возопить: «Эврика!»» ― Михайлов споткнулся и чуть не уронил факел.
― Что с вами? ― сказал Званцев.― Вы опять засыпаете?
Михайлов посмотрел на него. Званцев шагал, подняв капюшон, засунув руки под плащ. Лицо его в красном бегающем свете казалось очень длинным и очень жестким.
― Нет,― сказал Михайлов.― Я думаю. Я не сплю.
Впереди замаячила какая–то темная груда. Они шли быстро и скоро догнали большой грузовик, который медленно тащился по шоссе. Званцев не сразу понял, что грузовик идет с выключенным двигателем. Его волокли два здоровенных мокрых верблюда.
― Эй, Санька! ― крикнул оператор.
Щелкнула дверь кабинки, высунулась голова, повела блестящими глазами и скрылась.
— Чем могу? ― спросили из кабинки.
— Дай шоколадку,― сказал Михайлов.
— Возьми сам, не хочется вылезать. Мокро.
