Андрей Буровский - Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси.
«Приятно предположить, что, наверное, галльский язык не так уж сильно отличался от латыни…» — предполагает авторитетный научно-популярный труд, изданный при финансовой поддержке французского посольства [106. С. 66]. Конечно, не утверждает истину в последней инстанции, как Олжас Сулейменов, а предполагает. И сказано как бы почти шутливо, как бы и не всерьез… Так, на уровне ни к чему не обязывающего «может быть». Но ведь проблема та самая.
Если всерьез говорить о заклятых южных друзьях Южной Руси… То разве русские и половцы строили единое государство? Финноугорские и балтские племена участвовали в строительстве Руси, но вот тюркские — никогда. Славянские племена полян и древлян, славяно-финские вятичи платили дань хазарам, венгры и печенеги чуть не взяли Киев; печенеги и половцы разоряли города Южной Руси… Все это было — но вроде как-то трудно считать набег или даже взятие города участием в строительстве общего государства.
Если даже торки, печенеги, черные клобуки, бродники, особенно половцы, «оседали на землю» и становились частью Руси — ниоткуда не видно, что они играли какую- то особую, хоть в чем-то исключительную роль…
Вновь узнала Русь, похолодев,Топот половецкого набега.
Варяги были не лучше? Наверное. Но ни в летописях, ни в литературе Древней Руси — ни в едином произведении! — нет ни словечка про «топот варяжского набега». Ни одного упоминания «поганых варягов» или «горе с севера». То ли варяги все же вели себя иначе, то ли воспринимались иначе.
Про печенегов и половцев хотя бы нет поговорок типа «незваный гость хуже татарина». Поговорка политически некорректная, что тут и говорить — но ведь и она характерна. Не сказано ведь — «незваный гость хуже варяга».
«О каком-то культурном взаимодействии Руси и татарщины можно говорить, опять-таки лишь закрыв глаза на длинный ряд красноречивых свидетельств… что русское национальное самосознание вырастало не на почве тяготения к татарщине, а прямо наоборот, на почве возмущения татарским игом и сознательного отталкивания от татарщины, как от чужеродного тела в русской жизни. Это чувство объединяло всех русских людей от простой деревенской женщины, пугающей своего ребенка «злым татарином», до монаха-летописца, именовавшего татар не иначе как «безбожными агарянами», и до любого из князей, неизменно заканчивавшего все свои правительственные грамоты выражением надежды на то, что Бог «переменит Орду». Куликовская битва, завоевание Казанского ханства воспринимались народным сознанием как великие акты национально-религиозного значения. И вот всю эту подлинную историческую действительность нам хотят подменить какой-то трогательной русско-татарской идиллией!»[107. С. 34].
К сказанному Андреем Кизеветтером можно добавить еще одно: никакой другой народ не отразился в народном сознании страшнее и хуже, чем татары. Причем речь идет явно не об этносе казанских татар, даже не о крымских татарах, «прославленных» страшными набегами и уводом в рабство людей. По тексту фольклорных песен очень хорошо видно, что речь идет о татарах — сборщиках дани, баскаках, чиновниках Золотой Орды:
Нету дани — он коня возьмет;Нету коня — татарин дитя возьмет,Нет дитя — он жену возьмет.Нет жены — самого головой возьмет
[108. С. 7].
Эта «веселая» песня — одна из многих, а ведь ни шведский «потоп» XVII века, ни века противостояния с Литвой и Польшей, ни две мировые войны с германцами, ни набеги варягов не впечатались так жутко в народное русское сознание. Нет в народной памяти ни поляка, ни немца, ни шведа, — беспощадного сосальщика дани, жестокого, беспощадного в принципе врага.
Ни выход к Балтике в начале XVIII века, ни взятие Варшавы в 1795 году, ни даже взятие Берлина в 1945 году — ничто никогда не поднималось до такого уровня значимости, как взятие Казани или Крыма: до уровня религиозной победы над «погаными», борьбы сил добра и зла.
Таковы факты.
Выдумывая русско-татарскую идиллию и культурную смычку, евразийцы были вынуждены игнорировать историю реальной Руси-России, ее фольклор и этнографию. Тот русский народ, который поскреби — и найдешь татарина, от начала до конца выдуман ими, а факты, противоречащие выдумкам, отрицаются или замалчиваются.
Тогда откуда же эта идея русско-степной дружбы, упорно всплывающая вопреки всякой реальности? А оттого, что очень хочется. Ведь даже утверждения «наших евразийцев» о половецкой крови в жилах князей Древней Руси — и то не имеют оснований. Они правы в том, что кровь династии, родственные связи монархов — это очень важно для средневекового человека. Под видом личных связей тут складываются важнейшие политические союзы, завязываются узлы международной политики. Некоторые из князей Древней Руси и правда женаты на половчанках. Но посмотрим, насколько это типичное явление?
Глава 7
КТО НА КОМ СТОЯЛ,ИЛИ ЧЬЯ ЖЕ ЭТО ВСЕ-ТАКИ ДИНАСТИЯ?!
Старый холостяк слышит каждую ночь из-за стенки своей «хрущевки»:
— Чья же это попочка?! Ну чья же это попочка?! Наконец он не выдерживает и начинает колотить кулаками в стену:
— Да выясните вы наконец, чья это попочка, и дайте мне поспать спокойно!
АнекдотНачнем изучать родословную правящей династии с самого начала. Сам Рюрик, его сын или внук Игорь-Ингвар, жена Игоря Хельга-Ольга — все чистокровнейшие скандинавы, пробы некуда ставить.
Соответственно и Святослав — скандинав, варяг, хотя и со славянским именем.
Владимир… Варяг по отцу, он происходит вроде бы от некой Малуши, и имя это как будто славянское. Была Малуша якобы рабыней, и потому был Владимир «рабичич» — то есть сын рабыни. Потому и отвергла его гордая Рогнеда, дочь полоцкого князя, предпочла Владимиру его брата по отцу, Святополка: он-то был сын женщины благородной. «Не хочу разувать сына рабыни!» — сказала Рогнеда: в славянский свадебный церемониал входило и разувание женой мужа, в знак ее супружеской покорности.
Впрочем, говорят о бедной Малуше и совсем другое: например, что Владимир Святой — это еврей по матери, имя его матери Малуши означает на иврите «дочь царя» и сам он никакой не рабичич (сын рабыни), а «раввинич» [109. С. 53–54].{36}
Бред бредом, но ведь даже этот бред показывает, как мало мы знаем: сколько самых невероятных глупостей можно навертеть вокруг немногочисленных имен и личностей из летописей и легенд.
Есть и другая, куда более убедительная версия имени Малуши; состоит она в том, что мать Владимира Малуша — норвежка и ее имя — это славянская версия скандинавского имени Малфрид. Так ли это — трудно сказать, но во всяком случае, версия эта куда реальнее, чем «раввинич».
Итак, третий князь Руси Владимир — варяг то ли наполовину (если Малуша славянка), то ли варяг в той же степени, что и Рюрик.
Сын князя Владимира-Валдамара, князь Ярослав- Ярицлейв — варяг он то ли наполовину, то ли на четверть. И может быть, славянин на одну четвертую. Может быть.
До христианизации Владимира четверо из его бесчисленных жен были скандинавского происхождения, остальные были и касожками, и болгарками, и славянками… Любвеобильный он был, князь Владимир.
Но Ярослав — уже человек более приличный; по крайней мере официально у него нет гарема; Ярослав женат на Ингигерд, дочери шведского короля Олафа, — и процент варяжской крови в жилах его двенадцати сыновей опять повышается… ведь все они — от варяжки Ингигерд.
С варягами роднились и после Ярослава: у одного из внуков Ярослава была шведская жена, а норвежские короли дважды женились на русских принцессах.
Причем после гибели Гаральда Норвежского под Гастингсом в 1066 году его вдова Елизавета Ярославна не уехала из Скандинавии: она вышла замуж за короля Дании Свейна II.
Спустя сто лет Сигурд Норвежский берет в жены дочь князя Мстислава со скандинавским именем Малфрид. А после смерти Сигурда Норвежского его вдова Малфрид Мстиславовна тоже вышла замуж за датского короля Эрика Эймуна.
Еще у одного датского короля, Вольдемара I, тоже была русская жена.
Гита-Эдгита, дочь последнего саксонского короля Англии Гарольда, — ее варяжкой никак не назовешь. С ее отцом воевали как раз варяги, близкие родственники Ярослава — его зять, тоже Гаральд.
Но сама Гита-Эдгита стала женой Владимира Мономаха тоже не без участия скандинавов-варягов! Муж тетки Владимира пал под Гастингсом, чтобы отнять престол у Гарольда Саксонского. Победители разделили между собой побежденных, как скот, и делали с ними что хотели — в самом буквальном смысле слова. Такая же судьба ожидала и Гиту — но вдова Гарольда успела бежать в Данию. Датчане дали приют семье погибшего короля, вырастили сироту и выдали замуж — за владыку достойного, известного, но, с другой стороны, живущего достаточно далеко.
