Георгий Фёдоров - Дневная поверхность
Внимательно в сильную лупу рассмотрел я кусочек глины с буквами. Нет, это не отпечатки букв на глине. Просто папирус превратился в прах, и сохранились лишь исписанные буквами части его на кусочке глины. Чернила оказались водостойкими…
По окончании консервации папирус вынули из склепа; в Бухаресте я ещё раз укрепил папирус. Удалось даже расслоить и разгладить часть свёрнутого в трубку свитка.
— А где же теперь папирус? — Спросил я.
— Здесь, — ответил Михаил Александрович и раскрыл три лежавшие на столе белые коробочки.
Тщательно переложенные марлей, в них покоились темно–жёлтые и коричневые кусочки папируса и даже целая трубочка свитка. На некоторых кусочках можно было рассмотреть чёрные греческие буквы, на других они едва угадывались, на третьих были незаметны даже в сильную лупу.
— Румынские товарищи, — сказал Михаил Александрович, — попросили меня взять папирус в Москву, чтобы завершить консервацию и при помощи всех технических средств нашего музея прочесть и зафиксировать надпись. Вот и все. Это был самый исключительный случай в моей практике.
Я с трудом оторвал взгляд от папируса, спасённого для науки золотыми руками, знаниями и волей Михаила Александровича.
…Прошли месяцы напряжённого труда. Извлечённый из склепа папирус был развернут, подвергнут тщательной реставрации и окончательной консервации.
Теперь перед учёными–палеографами и реставраторами стоит вторая важнейшая задача — восстановить полностью, насколько это окажется возможным, текст. Обыкновенное фотографирование папируса с применением самых различных мощностей и углов освещения не принесло желаемых результатов. Ничего не дали съёмки и в отражённых ультрафиолетовых лучах. Слишком стёртыми оказались многие буквы текста. Были использованы все современные достижения музейной техники. И вот, наконец, при многократных съёмках в инфракрасных лучах начали отчётливее выступать полустёртые, еле заметные буквы и следы от букв. Тайна папируса начинает раскрываться. Но много ещё пройдет времени, много будет затрачено труда, прежде чем весь текст, написанный на папирусе, будет выявлен и сфотографирован. И тогда перед учёными встанет третья важнейшая задача — кропотливая работа над расшифровкой и прочтением текста более чем двухтысячелетней давности.
Пока можно высказать только некоторые предположения.
Склеп, в котором был найден папирус, расположен в некрополе у древнегреческой колонии Галлатии. Человек, погребённый в склепе с золотым лавровым венком на голове и со свитком папируса в правой руке, был знаменитым греческим историком, известным под именем Димитриоса Галлатийского. На труды его не раз ссылались древние учёные, описывавшие побережье Чёрного моря. Никто не знал точно, когда и где жил Димитриос, где он умер…
А может быть, это был человек, оказавший какие–то огромные услуги жителям колонии, совершивший ради них замечательные подвиги и за это увенчанный лаврами, а на папирусе начертано описание его подвигов и заслуг…
Впереди ещё долгая, тщательная работа. Но можно быть уверенным в том, что она завершится успехом. Опытные, знающие, упорные люди занимаются этим благородным и важным делом.
…Так редчайший документ, обнаруженный в античном склепе, оказался не только драгоценной реликвией прошлого, но и не менее ценным свидетельством братской дружбы и взаимопомощи учёных социалистических стран.
ТАЙНА ЧЕРНОГО ГОРОДА
Сразу, как только мы переехали мост, ухабистая дорога резко и круто, под углом градусов в тридцать, взмыла кверху. Наш новый шофёр остановил машину и с недоумением посмотрел на меня.
— Давай, Саша! — Донёсся из кузова голос Павла. — Включай передок. Не стесняйся!
Саша машинально завел мотор, а потом, спохватившись опасливо спросил:
— А ещё покруче дороги нет?
— Это единственная. Мы по ней не первый год ездим.
А что, страшно?
— Да нет, — с достоинством ответил Саша. — Просто на дорогу не похожа.
Он и в самом деле включил дополнительную передачу, и наш «ГАЗ–63», рыча, полез по узкой, пробитой в коренном берегу дороге все выше и выше, все круче и круче. А вокруг, раздвигая каменный занавес оврага, разворачивалась никогда не надоедавшая нам панорама: медное, извивающееся тело Днестра, рассечённое узким лезвием моста, белоснежные громады известкового карьера, под которыми висят серые облака взрывов, просвечивающие сквозь густую зелень синие и белые коробочки домов, тонкая блестящая нитка железной дороги на дне оврага.
Но вот машина тяжело перевалила через последнюю кручу. Четырёхсотметровый подъем остался позади, и мы въехали на коренной берег.
Саша заметно повеселел, да и машина легко и быстро покатила по ровному плато среди кукурузных и табачных полей.
Затем ландшафт снова изменился. Низкие, пологие холмы, узкие лощины, разбегающиеся в разные стороны и снова слипающиеся друг с другом. Слева показался темно–зелёный Алчедарский лес. Он плавно спускался с холмов к полевой дороге. Видна была густая тень под кронами вековых дубов и буков. От этого, казалось, стало прохладнее. Повеяло свежестью и острым, горьким запахом опавшей листвы. Даже сам воздух, такой безжизненно раскалённый, пыльный, нейтральный на берегу, стал пахучим, плотным и ёмким.
Неяркая, неброская красота. Мягкие переливы зелени от светлых тонов молодых стеблей кукурузы, изумрудных виноградных кустов до чеканной тёмной дубовой листвы.
Городище возникло внезапно. На мысу у слияния двух лощин показался крутой изгиб вала, мощным кольцом огибавший плато. Оно сразу преобразило все вокруг. Оно наполнило эту тихую долину гордой памятью тысячелетий, придало смысл всему окружающему.
Машина почти у самого подножия городища резко свернула влево и вверх к лесу. Здесь, среди молодых деревьев опушки, у высокой мачты с флагом экспедиции раскинулись палатки, под навесом дымила лагерная кухня, стояли алюминиевые столы архитекторов и чертёжников, длинный обеденный дощатый стол, окружённый брезентовыми стульями и лавками…
Такая знакомая до мельчайших деталей картина, и всё же каждый раз, когда я возвращался в Алчедарский лагерь, радостное предчувствие охватывало меня.
Лагерь жил обычной жизнью. Пока Витя и Павел разгружали бутыли с муравьиной, серной и соляной кислотами, банки с едким натром и другие припасы для нашей походной лаборатории, я пошёл к городищу посмотреть, что нового на раскопках. У подножия вала тонкой струёй лилась и лилась чистая, холодная родниковая вода. Она лилась так, наверное, уже много сотен лет, и древние обитатели городища, как и мы сейчас, пили эту воду. Только тогда вода не была заключена в железную трубу, да не стоял возле родника монумент из красного гранита с надписью: «Славянское городище Алчедар. Находится под охраной государства». Впрочем, монумент был поставлен только два года назад, когда наши раскопки позволили определить, какой это ценный памятник.
Возле родника две девушки мыли обломки древней керамики. Вымытые фрагменты сушились в тени на листах фанеры. Я поздоровался.
Русоволосая Ленуца, с притворной скромностью опустив глаза, спросила:
— Георгий Борисович, почему у Павла Петровича сегодня такая плохая керамика?
— Чем плохая, Ленуца?
— А вот раньше на всех раскопах была красивая с полосочками, и у Павла Петровича тоже. А сегодня у него какие–то кособокие горшки, толстые. Прямо мыть не хочется. Все в трещинах. А обожжены–то как! Будто их не гончар, а пьяный орарь в печке жёг!
Соня, проворно мывшая керамику рядом с Ленуцей, прыснула, покраснела и закрыла лицо рукавом. А Ленуца сохраняла невозмутимую серьёзность. Я осмотрел черепки и ответил:
— Да, ты прямо открытие сделала! Эти горшки действительно изготовил не гончар, а простой крестьянин. Только не пьяный, а неумелый. Он лепил их руками, а не формовал на круге. И обжигал действительно в обычной печке, а не в горне. Это потому, что, когда он жил, ещё не было гончаров.
Выходит, что люди здесь поселились лет на двести — триста раньше, чем построили городище. Вот в десятом веке, когда городище построили, тогда уже всю посуду делали гончары. Это ты молодец, что заметила разницу в посуде.
Когда и поднимался по крутому склону вала, только что кончился пятиминутный перерыв. На гребне показался Георге. Вытянув вперёд правую руку, он крикнул: «Сус!» («Наверх!») По этой команде человек тридцать обнажённых по пояс, загорелых здоровяков поднялись на насыпь вала и стали на квадраты.
— Георгий Борисович! — Увидев меня, закричал Георге. — Вал прорезан на глубину почти пять метров. Скоро подойдем к основанию насыпи.
— Что в насыпи?
— Пока никаких конструкций. Вообще почти ничего нет. Только отдельные фрагменты древнерусской керамики.
— Сейчас особенно важен каждый фрагмент, — сказал я, поднявшись на гребень. — По фрагментам, которые будут найдены в нижней части основания насыпи, можно будет определить время сооружения вала.
