Майкл Грант - Крушение Римской империи

Прекрасно сказано. Но совершенно отвлекает внимание от необходимости предпринять самые решительные шаги, чтобы предотвратить неотвратимо нависшее крушение любимого Рима.

Сидоний нанес свой второй визит в город в 467 г., за девять лет до того, как западный мир перестал существовать. И что же он обнаружил? Он нашел все в превосходном порядке. Когда он взирал на римлян, наслаждавшихся своими праздниками, ему казалось, что античные институты совершенно не тронуты временем. Он ни увидел, ни почувствовал ни малейшего признака приближающихся зловещих изменений в стране.

Повторим еще раз: в воздухе Рима не носилось никаких ощущений потребности в спасении погибавшей Империи, ни даже чего-то большего, чем видимость небольших недостатков. Эта слепая приверженность идеям прошлого занимает видное место среди основных причин крушения Рима. Если вас убаюкивают эти традиционные миражи, то и нет нужды вообще предпринимать какие-то первоочередные шаги во спасение.

Глава 13

БОРЬБА ДВУХ МИРОВ

Если язычники и воспитанники их системы образования оказались неспособны принять вызов кризиса из-за чрезмерно консервативного отношения к внешнему миру, то видные церковники и богословы, люди высокого интеллекта и мужественного характера, которые в прежние времена непременно служили обществу, в большинстве случаев оказались несостоятельными в иных, не менее серьезных вопросах: они отбивали охоту служить государству — ни на мирной, ни на военной стезе.

Это было достаточно естественно в старину, когда государство преследовало христианство. Их чувства в тот период были обобщены Оригеном: «Мы, христиане, защищаем Империю нашими молитвами; мы солдаты духовной сферы, куда более эффективные, чем любые другие, служащие в римских легионах». Его более радикальный современник Тертуллиан выдвигал аргументы в том же духе, например, что солдат — христианин в римской армии, отказавшийся надеть на голову венок во время языческого праздника, должен быть полностью оправдан, даже если после этого отказа он будет посажен в тюрьму, а его единоверцев будут преследовать. Конечно, призыв «подставить другую щеку», приписываемый Иисусу, вообще затруднял христианам службу в римской армии, и были многочисленные случаи, когда люди, приняв христианство, чувствовали невозможность продолжения дальнейшей воинской службы.

Не более привлекательной для христиан была и гражданская служба. Дело в том, что библейская заповедь: «Не служи двум господам, Богу и Маммоне» воспринималась как отождествление Маммоны и императора. «Ничто нам более не чуждо, чем государство», — провозглашал Тертуллиан. А церковный собор, проходивший в 306 г. в Иллиберии (Элвира) в Испании, заявил, что ни один верующий, назначенный на официальный пост, не имеет права появляться в церкви в течение всего периода пребывания на этом посту.

Нечто удивительное есть в том, что после того, как Империя приняла христианство, церковь и ее лидеры, теперь уже партнеры императора, продолжали пребывать в своем прежнем убеждении о невозможности совмещения государственной службы с религией. Например, в 313 г. городской совет Арелата (Арль) в Галлии объявил, что те, кто захочет заниматься политической деятельностью, будут исключаться из религиозной общины. Это следовало из давнишнего письма папы к галлам, в котором говорилось, что тот, «кто приобщился к светской власти и занялся светским правосудием, не может быть свободен от греха». В результате, ряд пап, включая Сириция и Иннокентия I, отлучали тех, кто занимал административные должности, от церкви, объясняя, что такая работа в правительстве, будучи сама по себе не греховной, тем не менее чрезвычайно опасна для человеческой души.

Более того, это вето до сих пор распространялось, как и в давнее время, на тех, кто служил в армии. Действительно, в это время христианские лидеры, несмотря на свои новые тесные связи с правительством, продолжали часто и открыто выступать против воинской службы. Афанасий однозначно восхвалял христианство, поскольку только оно ввело истинно пацифистский порядок, по которому единственным врагом, с которым надо бороться, был дьявол. Базил из Цезареи очень жестко связывал такое отношение с практической жизнью, заявляя, что солдат, убивший человека при исполнении своих служебных обязанностей, виновен в убийстве и должен быть отлучен от церкви. Даже папа Дамас, несмотря на свой тесный союз с государством, благословлял солдат-христиан, которых судил военный суд за то, что они бросили оружие. Св. Мартин из Тура просил отпустить его из армии, потому что «Я солдат Христа, мне не позволено воевать». Когда он был обвинен в малодушии, говорят, ему приказали стоять во время боя перед строем, имея в качестве оружия только крест. Но затем, согласно легенде, враги немедленно сдались, так что этот жест оказался излишним.

Паулин, епископ Нолы, поддерживал эти аргументы против службы в армии, сравнивая ее с ношением доспехов Богом.

…Отвратись от этого мира и воинской службы, ведь библейские авторитеты утверждают, что друг этого мира — враг Господа. Солдат с мечом — это служитель смерти. Когда он проливает кровь — собственную или своего врага — это возмездие за его службу.

Он будет виновен в смерти, будь то его собственная смерть или его грех, потому что солдата на войне, сражающегося не столько за себя, сколько против других, либо побеждают и убивают, либо он сам побеждает и убивает. Он не может стать победителем, если первый не прольет кровь.

Для тех, кто защищал сотрясавшийся общественный строй, в этих строках нет и признака одобрения. Неизвестному автору книги О воззвании ко всем народам в пятом веке осталось выразить не только всеобщую веру в то, что варвары являлись орудием божьего наказания, но и надежду на то, что римские армии падут в борьбе против врага, чье «оружие не только разрушает мир, но и усиливает привлекательность христианства».

Когда такие взгляды высказывались священниками и богословами, трудно было ожидать, что их прихожане проявят большой энтузиазм по отношению к армии и ее задачам, какими бы важными они ни были; таким образом способность Империи противостоять своим врагам подрывалась. Пацифизм можно проповедовать только при отсутствии потенциальных внешних врагов, чем античный Рим не мог похвастаться.

Другая угроза лояльному отношению к защите государства была еще более коварной. Она исходила от Августина, обладавшего одним из самых мощных интеллектов своей и любой другой эпохи и оставившего нам многочисленные и содержательные сочинения. Нельзя точно сказать, был ли Августин пацифистом. Он указывал, что заповедь «подставь другую щеку» может рассматриваться только как метафора, поскольку буквальное ее восприятие может оказаться фатальным для благополучия государства. Он верил, что войны порой являются печальной необходимостью, и говорил, что в любом случае Иисус никогда не призывал солдат не служить и не сражаться. Нет, Августин отбивал охоту к государственной службе более коварными методами. Как монахи подрывали Империю своим физическим уходом из общественной жизни, так и он подрывал ее духовной изоляцией: государство, которому мы должны страстно служить, это не Римская империя, а некое идеальное, божественное общество.

Его работа Civitas Dei, переведенная как «О граде Божием», хотя это скорее означает «община» или «общество», является большей частью сочинением богослова, а не исследованием политика. Тем не менее содержательные страницы этой книги убедительно свидетельствуют о влиянии Августина на политические события того времени. Платон описал такой идеальный город — предшественник города Августина. Он был «возведен где-то на небесах», чтобы стать образцом для реальных общин на земле. Во времена поздней Греции философы-стоики воображали себе мир в виде единого общества, космополиса, который сам по себе является потенциальным Городом Бога на земле, поскольку каждый в нем обладает своей долей божественного разума. Затем и философ-мыслитель, Посидоний, использовал эту доктрину для обоснования преимуществ Римской империи, в которой он видел единственный реальный космополис.

Св. Павел также писал, что умы врагов Христа заняты земными проблемами, тогда как сторонники Христа на земле «в противовес этому являются гражданами небес». Он обосновывал необходимость подчинения людей земным властям тем, что они учреждены Богом, находятся у него на службе, так что те, кто восстает против них — выступает против божественной власти. В том же самом духе в Евангелиях записано многократно обсуждавшееся изречение Иисуса «Отдайте Кесарю кесарево, а Богу — богово.

После вступления на престол Констанция II его сторонники были уверены, что слова Иисуса и Павла, требовавшие покорности земным властям, стали особенно уместными, потому что единство божественного и земного, провозглашенное По-сидонием, начало действительно осуществляться под покровительством правящего императора. Затем Феодосии I, установив всеобъемлющий союз между государством и церковью, казалось, завершил этот процесс, а официальная доктрина теперь утверждала, что служение христианскому правительству есть служение Богу.