Николай Суханов - Записки о революции

Рассказ этот произвел удручающее впечатление не только на нас с Мартовым. На трибуну вышел член Военно-революционного комитета Сухарьков, который заявил, что комитет никого не уполномочивал цензуровать «Известия». Ретивость Бонч-Бруевича вновь смутила большевистских генералов. Напротив, серой массе это пришлось очень по вкусу.

– А ежли статья контрреволюционная? – полуобернувшись в нашу сторону, проворчала одна из серых фигур, сидевших в первом ряду.

Это было им по вкусу. Со дня рождения у этой массы не было иного средства воспитания, кроме царской нагайки. Народные недра ничего не знали, кроме нее. И все государство представлялось им с младенческих лет в образе урядника и околоточного. Теперь они сами становились государственной властью. Они уже входили в свою роль, а революция уже вкушала ее прелести.

В ночь на 25 октября, когда Временное правительство по халатности не было бескровно ликвидировано; когда повстанцы только что прозевали свой телефон и телеграфное агентство; когда еще существовала вся буржуазная пресса и могла завтра в миллионе экземпляров напечатать для столицы решительно все, что угодно, – в эту ночь в форме маленькой гадости в типографии «Известий» мы увидели прообраз будущего универсального, но совершенно бессмысленного насильничества большевистской власти. Это произвело удручающее впечатление.

Прения продолжались. На трибуну вышел Мартов. Его небольшая речь была никуда не годной. Меньшевики и интернационалисты «не противятся» (!) переходу власти к демократии. Но они протестуют против большевистских методов. А что они предлагают? Предлагают принять резолюцию, принятую сегодня Предпарламентом…

Далее, левый эсер Колегаев говорил о том, что одним большевикам власть вручить нельзя, так как за ними нет крестьянства: крестьянство идет за левыми эсерами и их Центральный Комитет уже собирает Всероссийский советский съезд крестьян… Нам, кстати сказать, не мешает запомнить это обстоятельство.

Дан в заключительном слове сорвал свою злобу и отчаяние; его угрозы и его пророчества сулили большевикам все египетские казни. А затем ЦИК была принята резолюция – последняя в его жизни и в истории советского правления меньшевиков и эсеров. Резолюция говорит, что вооруженные столкновения на улицах развязали бы руки хулиганам и погромщикам, привели бы к торжеству контрреволюции: обрекли бы на голод армию и столицу и подвергли бы Петербург опасности военного разгрома: поэтому рабочие и солдаты должны сохранять спокойствие. А для борьбы с выступлениями необходимо создание «Комитета общественного спасения» из представителей города, солдатских, профессиональных и партийных организаций. В то же время собрание констатирует, что движение имеет глубокие политические корни, поэтому оно обещает «со всей энергией продолжать борьбу за удовлетворение народных нужд, а в частности – за мир и землю».

Панацея в виде «Комитета спасения», очевидно, выдвинута потому, что завтра ЦИК должен был сложить полномочия, а его лидеры сойти со сцены. И вот сегодня он пишет это завещание, полное глубокой государственной мудрости. Неужели авторы серьезно могли думать, что хоть один солдат или рабочий Петербурга примет всерьез их обещания и советы?

– Ладно… Слыхали… Слушали и терпели восемь месяцев…

Собрание закрылось часа в четыре утра.

А пока глубокой ночью так разговаривали промежуточные группы, оба враждебных штаба не спали. Один действовал, другой пытался действовать… В двенадцать часов ночи в Гельсингфорсе была получена телеграмма Свердлова: «Присылай устав». В тот же миг закипела работа. В каких-нибудь два часа были сформированы эшелоны. Вместо обещанных 1500 в Петербург уже катило 1800 вооруженных матросов с пулеметами и боевыми припасами.

Керенский же около полуночи принимал в Зимнем дворце депутацию от союза казачьих войск во главе с председателем Грековым. Депутация настаивала на борьбе с большевиками и обещала свое содействие при условии, что борьба будет решительной. Керенский очень охотно согласился: да, борьба должна быть решительной. Тогда сейчас же была составлена и послана телеграмма генералу Краснову на Северный фронт: немедленно двинуть на Петербург его конный корпус… Это был, как мы знаем, тот самый корпус, который некогда был испрошен Керенским у Корнилова, а затем был объявлен мятежным. Керенский ныне звал его опять. Но телеграмму кроме Главковерха на всякий случай подписал и Греков.

Впрочем, тут никакие подписи Зимнего дворца были не действительны. Без имени Совета, под знаменем Временного правительства, теперь никакие войска не могли быть мобилизованы на фронте для похода на Петербург. И Керенскому пришлось в этот решающий час снова мобилизовать верные силы Совета. Когда и как именно это произошло, я не знаю. Но ввиду явной недостаточности приказа Главковерха корпусному командиру в ночь на 25-е из Петербурга был дан параллельный приказ «звездной палаты» советскому человеку на фронте, комиссару Северного фронта Войтинскому. Только именем Совета, при ближайшем участии советского авторитетного лица можно было организовать разгром фронтовыми войсками революционной столицы.

В ночь на 25-е по прямому проводу с Войтинским беседовал Гоц. Он требовал немедленной посылки надежной армии против большевиков. Войтинский не был достаточно осведомлен о положении дел в Петербурге. И он спрашивал, дается ли приказ от имени ЦИК. Гоц попросил подождать, пока он переговорит, с кем надо (с Даном, Авксентьевым, Скобелевым?). Через несколько минут Гоц заявил по прямому проводу, что приказ дается именем президиума ЦИК… Войтинский немедленно стал действовать. Но возможностей у него было немного, выбора, в сущности, не было. Очень скоро для него «свет клином сошелся» на том же казачьем корпусе верного царского слуги Краснова.

Обо всем этом через несколько лет после событий мне рассказывал сам Войтинский. И необходимо как следует оценить всю историческую ценность этого свидетельства. Роль самого Войтинского тут сравнительно мало интересна. Но надо знать, кто именно сделал максимум для разгрома революционной столицы и законного представительства рабочих, крестьян и солдат. Это была «звездная палата». И действовала она путем подлога – именем Совета, которого заведомо не было за ней.

Временное правительство в эту ночь разошлось из Зимнего довольно рано, около двух часов. Может быть, Керенский отдохнул, но не больше часа. Он спешил в штаб…

Там были получены очень тревожные известия. Сейчас же было решено двинуть в дело казачьи части, расположенные в столице. Но пойдут ли?.. В 1, 4 и 14-й Донские казачьи полки была передана телефонограмма: «Во имя свободы, чести и славы родной земли выступить на помощь ЦИК, революционной демократии и Временному правительству». Подписали начальник штаба Багратуни и комиссар ЦИК Малевский.

Казаки, однако, приказа не исполнили. Собрали митинги и начали торговлю. А пойдет ли с ними пехота?.. Сейчас же компетентные люди разъяснили, что пехота за правительством и ЦИК ни в каком случае не пойдет. Тогда полки заявили, что представлять собой живую мишень они не согласны и потому от выступления «воздерживаются».

В штабе на эти полки не особенно и надеялись. Это видно уже из текста приказа: во-первых, приказ агитирует, а во-вторых, неограниченное правительство робко прячется за ЦИК… Но эти полки были во всяком случае последней надеждой. Наличные юнкера или ударницы, собранные все вместе, может быть, годились для защиты какого-нибудь одного пункта. Но для защиты всего города их было недостаточно.

Да и надежны ли столичные привилегированные, старорежимные юнкера? Павловское училище также отказалось выступить: юнкера боялись расположенного по соседству гренадерского полка (который, несомненно, боялся их еще больше).

Из окрестностей не пришла ни одна часть. Сообщили, что половина броневиков перешла на сторону Смольного; остальные – неизвестно… Город был без защиты.

5. 25 октября

Решительные операции Военно-революционного комитета начались около двух часов ночи…