Фёдор Раззаков - Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди
Из театральных премьер назову следующие: 9-го в ЦТСА — "Ночью без звезд" А. Штейна с участием Игоря Ледогорова, Ольги Дзисько и др.; 15-го там же — "Третья встреча" М. Ганина.
Эстрадные представления: продолжаются выступления ленинградского Театра миниатюр под управлением Аркадия Райкина, который показывает спектакль "Избранное-73" на сцене Государственного театра эстрады 1-го, 5-го, 6-го, 9-го 13-го 14-го февраля. Кроме этого, в Москве выступают: 3-го в "Варшаве" — Мария Лукач; 7-9-го в ГЦКЗ — японский вокальный квартет "Дак Дакс"- 15-го в ЦДКЖ — ВИА "Музыка". Кстати, о ВИА. К 1974 году количество профессиональных ВИА в Советском Союзе перевалило за несколько тысяч, а число самодеятельных и вовсе не поддавалось счету: они имелись в каждой школе, ПТУ, институте, клубе и т. д. и т. п. Репертуар практически всех коллективов базировался на песнях советских композиторов, разбавленных парой-тройкой зарубежных хитов. Эта похожесть ВИА часто была поводом к разным критическим публикациям в отечественной прессе. Так, 11 февраля в "Вечерней Москве" была помещена заметка В. Познанского под названием "Ох, гитары, гитары". Приведу небольшой отрывок из нее:
"Даже лучшим ансамблям присущ недостаток: они похожи друг на друга, как братья-близнецы, за исключением, пожалуй, "Песняров" и "Дружбы". Похожесть начинается с внешнего вида участников ансамблей: молодых людей в нарочито небрежных костюмах, с длинными волосами и бородками. Но дело, естественно, не в этом: почти одинакова и манера поведения артистов на сцене — отбивание такта ногой, подтанцовка где надо и не надо, развязный, ничего не добавляющий жест, мятая, алогичная подача текста песен, и так порой не очень выразительного…"
Из зарубежных гастролеров, гостивших тогда в Москве, назову японский вокальный квартет "Дак Дакс" ("Черные утки"), которые выступили 7–9 февраля на сцене ГЦКЗ "Россия". Как мы помним, в начале месяца они присутствовали в Токио на дне рождения Льва Лещенко, после чего вместе с ним приехали в Москву. Но у самого Лещенко в те дни настроение было отнюдь не концертное: у него происходили серьезные нелады на личном фронте. Если быть точнее: его семейная жизнь с певицей Аллой Абдаловой встала на грань развода. Вот как об этом вспоминает сам артист:
"Алла работала в оркестре Утесова, а я был штатным исполнителем на Гостелерадио, что существенно влияло на ритм нашей семейной жизни. Я просто физически ощущал, как мы с Аллой все больше и больше отдаляемся друг от друга. Кроме того, в начале 70-х у меня уже появилась определенная популярность. Это также накладывало на наши отношения с Аллой оттенок некой соревновательности, если учесть, что она отличалась вполне естественным для певицы артистическим честолюбием. И в этом смысле ей, вероятно, было уже мало той вполне приличной зарплаты, которую она имела в оркестре Утесова. Ей хотелось чего-то гораздо большего…
Вот почему я с тех пор говорил и говорю, что больше никогда не свяжу свою судьбу с актрисой. Семья, в которой разгорается творческий антагонизм, уже не семья. Для Аллы все это усугублялось еще и сознанием того, что во время учебы в ГИТИСе она подавала очень большие надежды, в ней видели большую звезду. И вот сама жизнь, как это чаще всего и бывает, все расставила по своим местам. Я стал известным, узнаваемым и часто приглашаемым певцом, в то время как Алла оставалась примой в масштабах одного лишь утесовского коллектива (что, конечно же, больно задевало ее самолюбие). Я, чувствуя это, пытался как-то смягчить остроту ситуации. Записал с ней, скажем, дуэтом на радио песню Александры Пахмутовой "Старый клен", затем одну из песен Марка Фрадкина…
Но тем не менее атмосфера в нашем доме становилась все более напряженной. Вот-вот должна была разразиться гроза. И когда я вернулся из гастрольной поездки в Токио, она разразилась. У нас с Аллой состоялся очень серьезный разговор, после чего я ушел из дома — из квартиры ее сестры на проспекте Мира и стал жить у себя в Сокольниках…"
А теперь из Москвы перенесемся на юг, в курортную Алупку, где в эти дни разворачиваются весьма драматические события. 17 февраля в дежурную часть тамошнего РОВД по телефону поступило сообщение, что на территории Милютинского парка в районе пансионата "Ижевский" в кустах обнаружен труп неизвестной женщины со следами насильственной смерти. К месту происшествия тут же выехала оперативная группа. При осмотре трупа и прилегающих окрестностей выяснилось следующее. Женщина убита ударом тяжелого предмета по голове в нескольких десятках метров от места обнаружения. Затем труп волоком оттащили в сторону. Из одежды на трупе отсутствовали рукав от пальто и трусы, что наводило, на мысль о сексуальном характере преступления (факт изнасилования экспертами подтвердился). Вскоре установили и личность погибшей. Это была санитарка санатория имени Семашко Анна Березовская, 1924 года рождения, проживавшая на улице Зеленой, дом 12.
Первая версия, которая возникла у сыщиков, — убийство совершено с целью изнасилования. Опросили сослуживцев погибшей, которые видели, как она поздно вечером 16 февраля уходила домой из санатория, а также людей, которые случайно могли оказаться в парке и заметить что-то подозрительное. Однако ни одно из этих показаний не смогло приблизить сыщиков к разгадке преступления. Сослуживцы рассказали, что Березовская покинула рабочее место в хорошем расположении духа, а свидетель из числа случайных — сторож санатория, хотя и рассказал о подозрительном мужчине в плаще серого цвета, без головного убора, который крутился возле учреждения, однако ничего более конкретного про него сказать не смог.
Между тем в другом черноморском курортном городе — Сочи — 18 февраля родилась будущая звезда отечественного тенниса — Евгений Кафельников. Отец новорожденного сам некогда был спортсменом-любителем, поэтому сразу стал думать, в какой вид спорта отдать своего отпрыска. Поможет ему в этом его старый приятель Валерий Песчанко: это он подметит, что у парня есть неплохие задатки теннисиста. Однако произойдет это через пять лет, а пока Женя Кафельников даже "агу" сказать не может.
В том же феврале отцом стал популярный киноактер Георгий Тараторкин — у него родился сын Филипп. Вот как сам актер вспоминает об этом:
"Я чуть с ума не сошел от счастья, когда у меня родился сын. Он нам дался непросто, Катя (речь идет о жене актера, дочери тогдашнего 1-го секретаря Союза писателей СССР Г. Маркова. — Ф. Р.) тяжело переносила беременность. К тому же мы жили на два города: я играл в ленинградском ТЮЗе, она, окончив Щукинское училище, поступила работать в ТЮЗ московский… Узнав о рождении сына, я на нервной почве первый и единственный раз в жизни сам испек печенье. Причем я специально позвонил школьной подружке в Ленинград, чтобы она рассказала, как это делается. Нашел какую-то обувную коробку и, постелив в нее салфетки, аккуратно выложил печенье… Февраль. Мороз. Я передал коробку и ждал на улице, когда Катя выглянет в окно. Но вдруг сразу несколько кормящих матерей в распахнутых рубашечках буквально вывалились из окон и давай кричать: "Рецепт напиши!" Я был польщен…"-
19 февраля в "Советской культуре" было помещено интервью видного советского литератора Сергея Михалкова журналу "Шпигель", где тот высказывает свою точку зрения на выдворение из страны Александра Солженицына. Приведу несколько пассажей из этой любопытной публикации. С. Михалков, в частности, сказал: "Вы спрашиваете, боимся ли мы Солженицына. Мы его не боимся, но он нам надоел… Убежденный коммунист не может стать антикоммунистом. Коммунистом Солженицын никогда не был… Об этом убедительно говорит его истинное лицо. Ошибкой было не исключение Солженицына из Союза писателей СССР, а его преждевременный прием в члены союза…
Мы были свидетелями его морального и гражданского падения, и нет сомнения в том, что рано или поздно мы явимся очевидцами его неминуемого, бесславного забвения…"
В среду, 20 февраля, из Союза писателей исключили писателя Владимира Войновича (состоял в нем с 1962 года), который давно трепал нервы власти, а тут еще имел смелость поднять свой голос в защиту Солженицына. Самого Войновича на том заседании не было, поскольку он лежал дома с воспалением легких. Когда утром ему позвонил из СП тамошний начальник Ильин, он так и сказал ему: не приду, потому что болен. Ильин обрадовался: хорошо, мы перенесем заседание на более поздний срок. "Не надо! — ответил Войнович. — Когда я выздоровею, я тоже не приду". Ильин начал его умасливать: "Мы помним, что вы хороший писатель, мы не хотим с вами расставаться. Мы хотим с вами только поговорить, а исключать не будем. В крайнем случае объявим вам выговор". Но Войнович был непреклонен. В итоге заседание состоялось без него и никакого выговора ему не объявили — сразу исключили.
Многие члены Союза писателей сочувствовали Войновичу. Правда, предпочитали делать это молча, так сказать, мысленно. Выступать против в те годы было так же опасно, как стоять под стрелой строительного крана: могло и зашибить. Но всё же смельчаки находились. Например, первым человеком, кто не побоялся навестить Войновича в тот же день, 20 февраля, оказался Булат Окуджава. Он сначала позвонил ему по телефону, поинтересовался, как дела, и пообещал забежать по дороге в гости. Через полчаса он действительно явился, да еще не с пустыми руками — принес коробку с медицинскими банками, которые тут же и были поставлены больному. Надо ли объяснять, что в ту минуту организму Войновича были не столь дороги сами банки, сколь дружеское участие того, кто их ставил.
