Истинная правда. Языки средневекового правосудия - Ольга Игоревна Тогоева
Тем не менее образ самой библейской героини в эпоху Средневековья не был столь однозначным, как могло показаться на первый взгляд. Католическая церковь действительно всегда почитала Книгу Юдифи канонической, и хотя ее текст дошел до нас в трех разных вариантах, общим местом всегда оставалось убийство предводителя вражеского войска хитрой женщиной и освобождение осажденного города. В «классической» версии Олоферн, генерал Навуходоносора, царя Ассирии, осаждал Ветулию, родной город Юдифи. В еврейских мидрашах (комментариях Библии) полководец подступал к стенам Иерусалима. В некоторых византийских источниках он становился военачальником Дария и вновь осаждал Иерусалим[486].
История Юдифи слишком хорошо известна, чтобы приводить ее здесь подробно. Напомню лишь, что молодая женщина изначально стремилась соблазнить Олоферна, заставить его возжелать ее – чтобы остаться с ним наедине и убить, добыв таким образом победу для своего народа. Однако двусмысленность ее поведения (обман, на который она сознательно пошла, и, возможно, плотский грех) ставила под сомнение чистоту ее помыслов и благородство достигнутой цели. Именно с такой точки зрения рассматривала Книгу Юдифи талмудическая традиция, не включавшая ее в число канонических. В некоторых мидрашах Олоферн (иногда он был назван Селевком) прямо предлагал Юдифи переспать с ним, а она отвечала, что за этим и пришла и ей нужно только помыться. Когда же она возвращалась в Иерусалим, стража не пускала ее, подозревая, что в лагере врагов она завела себе любовника[487].
Именно талмудическая традиция оказала влияние на трактовку этой истории Оригеном, который излагал ее так: героиня Ветулии заключила с Олоферном договор, что совершит омовение, а затем вернется и переспит с ним[488]. Из того же источника позаимствовал сведения для своей хроники и византийский историк V в. Иоанн Малала. Для него отношения Юдифи и Олоферна были очевидны: полководец не мог не влюбиться в молодую красивую женщину; она ответила ему взаимностью и делила с ним постель в течение трех дней, после чего отрубила ему голову[489].
Сдержанность евреев в отношении Книги Юдифи признавал и св. Иероним, однако в своем переводе Библии он попытался сгладить впечатление, производимое поступком героини, подчеркнув его разовый характер[490]. С Вульгаты, как представляется, и началась постепенная идеализация событий, произошедших в лагере Олоферна: Юдифь из бесстрашной женщины начала превращаться в безупречную. Именно так представлял ее себе Рабан Мавр, написавший в 834 г. комментарии к библейскому тексту и сделавший главным отрицательным персонажем этой истории слугу Олоферна Вагао, якобы всячески подталкивавшего Юдифь к грехопадению; она же, вверив себя Всевышнему, демонстрировала исключительную добродетель[491].
Таким образом, в культуре средневековой Европы на самом деле оказались заимствованы и продолжали развиваться две традиции восприятия библейской героини. С одной стороны, Юдифь видели в образе Церкви или Богоматери – спасительницы избранного народа, чьи моральные качества не ставились под сомнение[492]. С подобной точкой зрения мы сталкиваемся, к примеру, у Рабана Мавра[493], в Glossa ordinaria XIII в.[494] или во французском сборнике поучительных «примеров» начала XIV в. Ci nous dit[495]. С другой стороны, на некоторых средневековых авторов, безусловно, оказали влияние еврейская и византийская традиции, рассматривавшие Юдифь как падшую женщину, добившуюся победы над Олоферном не слишком законным путем[496].
Интересно, что такое понимание библейской истории было особенно характерно для конца XIV–XV в.[497] Так, в «Кентерберийских рассказах» Джефри Чосера поступок Юдифи получал крайне негативную оценку, что подчеркивалось ее противопоставлением с Девой Марией[498]. Часть «Мистерии Ветхого Завета», посвященная той же библейской героине, почти дословно повторяла пассаж из Оригена[499]. В «Мистерии о Юдифи и Олоферне» двусмысленные отношения главных героев обыгрывались буквально в каждой фразе[500], а сцена в палатке не оставляла никаких сомнений в поведении молодой женщины: Вагао утверждал, что этой ночью хозяин и его гостья «сделают себе симпатичного маленького Олоферна»[501], а Юдифь сообщала, что, хотя ей, возможно, и грозит диффамация, сердце она отдаст своему избраннику, и предлагала немедленно улечься в постель[502].
«Плохая» Юдифь действительно вполне подходила на роль блудницы – освободительницы города, как описывала ее в свое время О.М. Фрейденберг: «Как же не вспомнить Юдифи? Правда, библейский миф старается изобразить ее непорочной, но для нас уже совершенно ясна вся линия параллельных образов, сколько бы их ни затушевывали впоследствии: это спасение через акт производительности и пиршества»[503]. На такую интерпретацию ее образа указывала, на мой взгляд, и еще одна интересная тема – тема женщины-города, знакомая многим культурам, но особенно хорошо изученная на библейском материале.
Как известно, Библия наделяла город женской сущностью, называя его «матерью», «вдовой» или «блудницей»[504]. В эту последнюю город превращался, отказавшись от веры своих отцов[505], что и грозило Ветулии, когда под ее стенами появлялись войска Навуходоносора: она была готова сдаться – т. е. стать проституткой. В данном контексте конфликт Юдифи и Олоферна носил, безусловно, религиозный характер: узнав о решении старейшин открыть ворота, молодая женщина отправлялась в лагерь врага, где сознательно принимала на себя роль блудницы, одерживала победу и освобождала родной город от необходимости принять чужого бога. В этом противостоянии, как мне представляется, Юдифь подменяла собой весь город, исполняя его предназначение. Иными словами, ее образ никогда не мог восприниматься как исключительно положительный – он всегда оставался двойственным[506].
Интересно, что та же двойственность проскальзывала и в откликах современников событий на деяния Жанны д’Арк. Так, Генрих фон Горкум в De quadam puella отмечал, что Орлеанская Дева, переодевшись в мужской костюм, поступила даже хуже Есфири и Юдифи, которые при всей соблазнительной роскоши своих нарядов сохранили все же женское платье[507]. История библейской героини (правда, в несколько завуалированном виде) была использована и Жаком Желю, пытавшимся предупредить дофина Карла от встречи со странной, никому не известной девушкой. Архиепископ Амбрена писал, что доверять женщинам в принципе крайне опасно, и приводил в качестве примера императора Александра, к которому явилась некая королева, рассчитывавшая завоевать его любовь, дабы затем убить его[508]. Желю полагал, что Жанной могут двигать похожие мотивы, и всячески настаивал, чтобы Карл не оставался с ней наедине и не подходил к ней близко[509].
Библейская история была,
