Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский
Трудность заключалась в том, что Орда умело вбивала клин между русскими князьями. Вот, кажется, уже вбит клин между ним, Дмитрием, и рязанским Олегом...
В прошедшую зиму Рязань как-то попритихла, не подавала о себе никаких знаков, будто что-то выжидала, выгадывала. В начале весны прошел слух Олег в сговоре с Мамаем! Зловещий слушок, неприятный, но разведка его не подтвердила, и Дмитрий Иванович на какое-то время успокоился. Приезд Епифана вызвал новые подозрения. Следом за разведывательной сторожей Андрея Попова были посланы в Дикое поле ещё две сторожи, а непосредственно в стан Мамая - посольство боярина Захара Тютчева, имевшее целью не только попытаться добиться от Мамая замирения, но и получить сведения о силе Мамая и о том, есть ли у него союзники и кто именно. Вот Захар Тютчев и сумел получить сведения: Олег в единачестве с Мамаем.
В таком случае - как понимать Олега, предупредившего Дмитрия Ивановича об угрозе Мамая и Ягайлы? Загадочное поведение Олега тревожило московских правителей. Как быть, коль он и в самом деле прислонился к Мамаю? Как оторвать его от Мамая? Что предпринять для того?
Рядом с князем молился Тимофей Васильевич Вельяминов - тоже дородный и крупный телом, но уже седой - герой Вожской битвы, тот самый, что командовал полком правой руки в битве с Бегичем. Нет-нет, да и скосит глаза на князя: зачем позвал? Нынче у всех на уме одно - Мамай. Тимофей Васильевич спокоен - его коломенский полк наизготовке, он дал указание усилить сторожение на пограничье с Рязанской землей, приказал ловить всех, кто переправится с рязанского берега на московский, и допрашивать дотошно, вплоть, коль на то потребуется, до применения пыток. Но в голове коломенского наместника мелькала порой и другая мысль: может быть, князь недоволен им и задумал отдать богатую Коломну в кормление другому боярину? Тогда - за что такая немилость? Ведь, кажется, служил верно и честно...
После моления, после завтрака князь и воевода сидят друг против друга. Но теперь уже князь иной - губы сложены в твердую складку, в ней воля и властность, а взгляд - проницательный, даже и как бы взыскующий.
В какой-то миг великому боярину становится на душе неуютно. Нет, вины за Тимофеем Васильевичем никакой нет, и все же... Ибо известно, каким, несмотря на его великодушие и простоту, легкий, часто веселый, даже отходчивый характер, каким суровым может быть в иной час Дмитрий Иванович, и как тяжела бывает его рука, когда он употребляет свою власть на пользу московского дела!
Эту его суровость испытала на себе и родня Тимофея... Несколько лет назад умер его брат Василий Васильевич, тысяцкий. Должность тысяцкого вторая после князя. Он ведает и городским ополчением, и судом, и градостроительством, и многим другим, без чего городу не жить и не развиваться. Ожидалось, что тысяцким станет старший сын почившего, Иван. По наследству. Ибо и прапрадед, и прадед, и дед Ивана были тысяцкими.
Но князь, видимо, опасаясь растущего могущества Вельяминовых, упразднил должность тысяцкого - дабы не подвергнуть опасности великое московское дело, требующее единовластия.
Оскорбленный Иван задетую честь почел выше московского дела, бежал сначала в Тверь к князю Михаилу, затем к Мамаю в Орду, науськал того и другого на Дмитрия Ивановича, и кончилось все тем, что Иван был пойман и принародно казнен на Кучковом поле - в назидание другим.
Дядья Ивана, в том числе и Тимофей, его младшие братья Микула и Полиевкт не озлились, не воспылали ненавистью к князю, - осознали, как был опасен поступок Ивана. В свою очередь и князь не оставлял без внимания родственников казненного, давал им в кормление богатые города, щедро оплачивал их службу.
Миг неуютности был именно мигом, потому что взор черных глаз князя вновь окрасился привычной озабоченностью. Возложив большие крепкие руки на подлокотники кресла, он повел разговор не то что в приказном или взыскующем тоне, а в просительном. А когда Дмитрий Иванович не приказывал, а просил, то это было знаком того, что речь - о сугубо важном.
Просьба заключалась в том, чтобы Тимофей Васильевич, опытнейший воевода, не оставляя своих наместнических обязанностей в Коломне, спешно занялся сбором пеших ратей по всей Московской земле. Ему не надо было пояснять, сколь важным было поручение. Стало известно, что под руку Дмитрия Ивановича согласились встать более двадцати русских князей. Однако совокупная численность предполагаемого русского войска далеко не достигала числа конных всадников Мамая. Недостаток конного войска следовало восполнить пешими ратями.
Пешие рати представляли для ордынцев очень неудобный противовес. Ордынские конники научены ловко воевать против тяжеловооруженной конницы. Отлично владея искусством стрельбы из луков, ордынцы осыпали неприятеля стрелами, ранили коней, всадников выдергивали из седел арканами или крюками. Но когда на их пути вставала фаланга пеших, ощетиненная длинными копьями, то кони ордынцев, напарываясь на щетину копий, начинали метаться и создавали такую сумятицу, от которой сникал воинственный пыл наездников.
Тимофей Васильевич с должным чувством ответственности воспринял поручение князя и уж готов был откланяться, когда князь обратился к нему с вопросом:
- А теперь, Тимофей Васильевич, обскажи-ка мне, спокойно ль на Окском побережье? Что тебе ведомо о действиях князя Ольга Рязанского?
- На Окском рубеже пока тихо-мирно, - поведал Тимофей Васильевич. Единственное, на что следовало обратить внимание - рязанцы укрепили сторожу. Замечены случаи, когда некоторые из рязанских сторожевых норовят переправиться на московский берег под разными предлогами (Тимофей Васильевич вспомнил историю с рязанским ратным, объявившемся на московском берегу под предлогом посещения невесты). Но московиты начеку. Ловят их и пытают...
- Вот этого как раз и не надо делать, - заметил князь. - Боже упаси задирать рязанцев... Не гневи Ольга. Он у меня, как гвоздь в пятке!
- Лис он и есть лис! Тебя известил об угрозе Мамая и Ягайлы, а сам их заединщик! Поверь мне, князь Дмитрий Иванович, у меня руки чешутся наказать его, и я лишь жду твоего приказа...
- Полк держи наизготовке, но не задирайся. Лучше прикажи убрать завалы, кои образовались от рухнувшего собора...
Упомянутый князем рухнувший собор в Коломне был недостроенный каменный Успенский собор на площади, где стоял князев дворец, в коем была сыграна свадьба Дмитрия Ивановича и Евдокии Суздальской. Вельми хорош был бы собор, величием и красотой ровня Успенскому собору во Владимире. Обвал сотряс кремлевский холм и ближние дома, вогнав в великий страх горожан. Когда поднявшийся над местом обвала столб пыли осел, обнажив обломчатый остов, сжалось сердце у жителей - как бы не к добру сие...
- Завалы почти убраны, - сказал Тимофей Васильевич.
- Вот и добре. Град должен быть очищен.
В скором времени предстоял сбор русских войск в Коломне: вот для чего должен был быть очищен град. В Коломне будет решаться вопрос: идти ли на Мамая прямиком, либо в обход Рязанской земли. Тимофей Васильевич по достоинству оценил план по опережению противника, также как и оценил замысел князя любым способом разорвать единачество Олега и Мамая, коль таковое имелось и в самом деле.
В тот же день Тимофей Васильевич приступил к трудоемкой работе сбору пеших ратей; заодно направил своего помощника в Коломну с наказом немедля отпустить безо всякого выкупа всех пойманных на московском берегу рязанских сторожевых. Так, среди прочих, был отпущен и Павел Губец.
Глава четырнадцатая
У кого благословиться?
Как всегда перед войной, московский люд заволновался, и его волнение передалось животным и даже таким тварям, как крысы - те кишели в сточных канавах, мусорных ямах, подмостьях, дрались прямо на глазах прохожих. Некоторое успокоение в жизнь населения внесло прибытие в Москву и её окрестности все новых воинских отрядов - из Ростова, Ярославля, Белозерска, Костромы, Владимира, Устюжны, Оболенска, Переяславля, Мурома, Новосильска, Стародуба...
Кажется, Русь никогда ещё не выставляла такого количества ратей.
Московское дело давало плоды; Дмитрий Иванович, как никогда, почувствовал себя не просто русским, а общерусским князем. Он был спокоен. Но при всем своем внешнем спокойствии, как будто даже и отстраненности от кишащей вкруг него жизни, начисто лишенный суеты и мелкодерганья, Дмитрий Иванович являл собой сгусток энергии, которая передавалась воеводам, боярам, слугам - всем окружающим посредством немногих емких слов, скупых жестов и выражения его дивных темных глаз, исполненных то искрящейся радости и упругого блеска, то печали и удрученности, то сдержанного гнева. В них отражалось сложное сплетение мыслей и всех оттенков чувств, коими была полна его напитанная народными духовными соками душа. Он, сильный телом и характером, был той осью, на которой крутились колеса тяжкой и громоздкой телеги, предназначенной своим движением смять и опрокинуть Мамаеву Орду.
