Филипп Эрланже - Диана де Пуатье
За несколько лет благодаря ее деятельной энергии замок приобрел тот оригинальный вид, который не прекращает до сих пор вызывать восхищение. Филибер Делорм перекинул через Шер арки знаменитого моста, Бенуа Ги, господин де Карруа, разбил итальянский цветник, который расстилается на северо-восток от замка и носит имя Дианы. Мадам окружила особой заботой свои цветы, фруктовый сад, огород. Услужливые придворные, например, архиепископ Турский, посылали ей мускусные розы, луковицы лилий и такие драгоценные редкости, как дыни и артишоки. Было посажено сто пятьдесят шелковиц для выращивания шелковичных червей. С любовью взращивали виноградники, которые Тома Бойе привозил из Орлеана, Арбуазы, Бона и Анжу. Мадам наслаждалась дегустацией Арбуазского вина.
К 1559 году осталось лишь соорудить галерею на мосту и обустроить правый берег реки, но в этот момент судьба смешала все планы.
К счастью, Диана не стала так долго ждать, чтобы обустроить свой сад Армиды, феерическое убежище, где в полную силу развернулись ее чары. С 1546 года она подумывала о постройке скромного дома в Ане, рядом с заброшенным замком Брезе. В то же время она не собиралась ни разрушать старый дом, ни отдалять воспоминания о своем муже. Выбранный ею архитектор, Филибер Делорм, получил приказ бережно отнестись к старым постройкам, возводя новые, что вынудило его провести серьезные работы по наращиванию земляной насыпи, чтобы осушить болото, отрегулировать состав почвы и оздоровить ее.
Смерть Франциска I внезапно дала возможность этим только что намеченным планам реализоваться с огромным размахом. И работа тотчас же началась. В 1548 году Филибер Делорм, ставший аббатом Иври, положил первый камень фундамента. К концу года он возвел основное здание, внутри которого образовался парадный двор. В 1549 и 1550 годах он построил часовню и правое крыло, в 1551-м — левое крыло и затем портал. В 1552 году строительство чуда Возрождения завершилось.
Уже были сказаны все хвалебные слова в адрес замка Ане, его «божественных пропорций», его удивительно точных очертаний, в адрес уже классического шедевра победоносной цивилизации. Создатели этого здания сослужили Диане отличную службу, но это могло бы быть вовсе не так, если бы ее прекрасный вкус не повлиял на вдохновение художников. Именно ее заслугой является то, что персонаж, созданный ее волей, сливался с гармонией этого дома, с его крытыми галереями, балконами, террасами, лепными украшениями, со сферическим куполом часовни, с водами, рыбными садками, с галереей, похожей на монастырскую, с павильонами, с керамическим настилом полов, с мраморными бассейнами, с витражами в серых тонах, с оранжереей, птичником, восхитительной библиотекой,128 деревянной обшивкой стен, относящей в прошлое декоративную живопись.
Сад, устланный вечной зеленью,И игривый фонтан с бессмертным источником.129
Уже при входе любой посетитель понимает, что оказался в месте, где уединяется божество. Надпись на мраморной доске, прибитой к воротам, гласит:
Phoebo sacrata est almae domus ampla Dianae
Verum accepta cui cuncta Diana refert.
Это просторное жилище Феб посвятил доброй Диане,
которая, в свою очередь, благодарна ему за все, что от него получила.
Циферблат больших часов, показывающих дни, месяцы и фазы луны, также украшен латинской надписью:
Cur Diana oculis labentes subjicit horas?
Ut sapere adversis moneat, felicibus uti.
Это означает (перевод XVIII века):
Диана видит, что время идет, и говорит израненным сердцам
«Ждите, она придет!»; а счастливым: «Наслаждайтесь!»
Символы здесь повсюду и в огромном изобилии, от лестницы в форме месяца, собак, оленей и мифологических знаков до монограмм, количество которых доводит до пресыщения ими. Это, безусловно, и было тем местом, где сказочные любовники, опьяненные друг другом, могли забыть о всем на свете.
Но нет, они ни о ком не забывали. Во многих случаях инициал Дианы превращался в греческую дельту, которая, представляя собой треугольник в виде заглавной буквы, являлась скромным чествованием Екатерины Медичи. Что же касается Великого Сенешаля, нельзя отрицать, что его вдова хранила память о нем. Монументальные камины имеют форму саркофагов, стекла витражей выкрашены в траурные цвета. Наконец, в нише рядом с воротами главного корпуса возвышается статуя Людовика де Брезе. Смерть, не доставляя ни малейшего неудобства, обеспечивала его частями и величие этого дома удовольствия.
Мадам была алчной, но не жадной. Она не поскупилась ни на дорогую мебель, ни на произведения искусства, ни на золотые и серебряные изделия, ни на венецианское стекло, ни на шелка, ни на дамасскую сталь, ни на эмали, ни на столовое серебро. К ее услугам было огромное количество челяди.
Все было великолепно, изысканно, совершенно. Никогда еще богиня не находилась в столь волнительной обстановке. Но искали там именно ее, эту богиню, Цирцею. Нужно было, чтобы, удивляясь все больше и больше, попавший туда, наконец, обнаруживал ее, и чтобы ее появление вызывало еще большее удивление.
Диана это понимала. Она пригласила скульптора, который был если и не Жаном Гужоном,130 то, по крайней мере, одним из его соперников, и попросила у него чуда. Художник обратился к очарованию морской стихии. Его творением стал фонтан, «в котором неподвижная картина будет бесконечно оживать под влиянием движения этих прекрасных вод, их журчания, к которому она как будто прислушивается… Очаровательный гений этих мест так воссоздан в глубине этих теней, это не мифологическая Диана, а, скорее, фея-охотница, молодая, свежая и легкая, присевшая на минутку, будто чтобы передохнуть… Ее соблазнили, и она любит. Кого? Конечно, лес, или этого царственного оленя, к которому она склоняется, прижимая к груди растрепанный букет цветов. Кого же еще она любит? Благородную борзую, на которую она осторожно наступает, не желая ее побеспокоить, так нежно и очаровательно грациозно… Она обнажена и от этого еще более целомудренна. Девственна? Нет. Она вся в украшениях и богата. Вместо одежды на ней тонкий браслет на ее прекрасной руке и такой богатый убор на голове, что он стоит диадемы. Все мировое искусство заключено в ее прическе. Столько искусства, такое убранство, и она обнажена! Это изящная тайна. Эта Диана явно не столь непреклонна… Таков этот странный памятник, идеальный и реальный, шутливый, благородный, очаровательный настолько, что повлек за собой не одно крушение надежд, и до сих пор волнует сердца, обманывает время и хранит ее красоту вплоть до ее семидесяти лет, что я говорю… вплоть до наших дней».131
Как все это могло не околдовать несчастного Генриха II? Как он мог сомневаться в чуде, которое позволяло пышным цветом цвести гению его правления? Как только он отпивал из кубка, сделанного в форме груди его любовницы, мечты его юношества вновь окутывали его, и он соединялся с Химерой.
Во дворце неувядающей Юности в каждый миг происходило чудо, и существование в этом раю «было напоено дыханием вечной весны».
Герцогиня де Валентинуа
Правление Генриха II стало переломным моментом не только во внешней политике Франции XVI века — как посчитал герцог де Леви Мирпуа, — но и во всей ее истории от Средневековья до Нового времени. Мнения историков насчет участия самого короля в значительных событиях того времени расходятся, и особенно неоднозначна оценка этой деятельности.
Был ли сын Франциска I никуда не годным правителем, который бесславно погубил творение своих предшественников, отступил перед Испанией и подготовил почву для сорокалетней эпохи гражданских войн? Или он был достойным наследником Капетингов, принесшим своей стране установление естественных границ, завершение авантюрных военных экспедиций, обновление административного аппарата, триумф французского Возрождения?
Ни в его переписке, ни в его деяниях ничто не свидетельствует о его посредственных умственных способностях. Все современники Генриха осуждали его за слабохарактерность. Но в то же время было бы несправедливо считать его марионеткой, лишенной власти, идей и величия.
Не такой блистательный, как его отец, Генрих был также менее легкомысленным. Он не был способен разрабатывать революционные планы, как Франциск I и Луиза Савойская, но придавал огромное внимание тщательной и скрупулезной проработке всех дел.
«Его лояльность и старательность заставляли его строить различные планы и не позволяли легко их реализовывать. Он довольно долго над всем размышлял, хотя его мысли не были лишены прозорливости, и это не позволяло ему молниеносно оценивать ситуацию, а, напротив, призывало остерегаться поспешных решений. Страх того, что ему не хватает умения, препятствовал ему быть неумелым. Предписания, которые он дал кардиналу Дю Белле в 1547 году, доказывают его благоразумие: «Нужно рассматривать цель и обстоятельства происходящего, и задумываться об этом, ведь что-то предпринимать очень легко. Это и значит выполнить задуманное».132
