Борис Греков - Грозная Киевская Русь
Но и эта принадлежность к церковным людям не решает вопроса об экономической сущности изгойства, так как среди церковных людей имеются, как мы видим, и игумен, и игуменья, т. е. люди, возглавляющие монастыри, принадлежащие в большинстве случаев к верхним слоям общества. Наконец, как оказывается, изгои не обязательно люди церковные. В Церковном уставе перечислены подсудные церкви люди, в числе их, действительно, имеются и изгои.
Но мы гораздо чаще встречаем изгоев в княжеских имениях. кн. Ростислав Мстиславович дает Смоленской епископии «село Дросенское со изгои и с землею и село Ясенское и с бортником и с землею и с изгои»[307]. Едва ли церковными людьми можно считать и тех изгоев, которые населяли некоторые части Новгорода и были обязаны по разверстке с другими горожанами мостить новгородские мостовые. Псковская летопись упоминает княжеское село Изгои под 1341 г. Наконец, упоминание изгоев и изгойства мы имеем в нравоучительной духовной литературе, из которой решительно не видно, что речь идет только о людях церковных, скорее можно предположить обращение церкви по этому предмету именно к мирянам. В «Наставлении» духовника кающемуся имеется перечень грехов в их восходящей степени. В числе грехов упоминается неправедное обогащение, и резоимство поставлено на первое место. Этот грех считается большим, чем кража. Но выше и этого греха считается взимание изгойства. «И се паки горее всего емлющим изгойство на искупующихся от работы: не имуть бо видети милости, не помиловавше равно себе созданного рукою Божею человека, ниже насытившиеся ценою уреченною».
Изгойство по отношению к «цене уреченной» есть то же, что проценты по отношению к «истому» (занятой сумме). Брать цену раба при его выкупе позволяется, но брать сверх этой цены (это, собственно, и считается изгойством) — большой грех. В этом же «Наставлении» имеется еще одна важная подробность. Церковь борется с теми, кто склонен брать изгойство и с детей выкупившихся холопов, рожденных после их освобождения[308]. Пресняков справедливо склонен здесь видеть старый пережиток, когда либертин продолжал оставаться под некоторой властью своего господина[309].
В памятниках нравоучительной церковной литературы подчеркивается происхождение изгойства из холопства и тем самым подтверждается факт, отмеченный и Уставом кн. Всеволода («холоп из холопства выкупится»). Если церковь говорит больше всего об изгоях этого происхождения, то едва ли будет несправедливо вывести отсюда заключение о главной массе изгоев, вышедшей из холопства. Стало быть, это, главным образом, вольноотпущенники, бывшие рабы, посаженные на господскую землю, крепостные.
Здесь ясно отмечается момент изживания рабства. Поскольку церковь раньше других землевладельцев сочла для себя выгодным отказаться от рабского труда и перейти к более прогрессивным формам эксплуатации, неудивительно, что именно в церкви оказалось много вакантных мест для вольноотпущенников-изгоев. От церкви, впрочем, в этом отношении мало отставали и другие категории землевладельцев.
Митрополит Киевский Климент Смолятич (1147–1154 гг.) тоже говорит об изгоях, подчеркивая их экономическое значение в развитии крупного землевладения. Он осуждает «славы хотящих, иже прилагают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины». Наконец, можно отнести частично к изгоям и правило Устава кн. Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовных» людях (т. е. людях, принадлежащих архиерейским домам) и церковных, и монастырских. Их судит церковная власть. «Княжи волостели» в этот суд не вступаются, и «безатщина их епископу идет», т. е. их имущество при отсутствии прямых наследников переходит к епископу точно так же, как имущество княжого смерда в аналогичном случае переходит к князю.
Из всего, что нам известно об изгоях, можно сделать следующее заключение:
1) о городских изгоях мы почти ничего не знаем;
2) деревенские живут в селах церковных, княжеских, боярских;
3) состав изгойства сложен; очевидно, много путей вело в это состояние, из которых наиболее проторенным в данный отрезок времени нужно считать путь, ведущий в изгойство из холопства через отпуск-выкуп; 4) количество изгоев у землевладельца, между прочим, характеризует его богатство; 5) изгои подлежат суду своих землевладельцев; 6) к ним же, весьма возможно, переходит и имущество изгоев при отсутствии наследников. О хозяйственном использовании изгоев можно догадаться без особого труда. Это чаще всего земледельцы, работающие, очевидно, не только на себя, а прежде всего на своих хозяев, т. е. это категория людей феодально-зависимых.
Итак, наши очень скудные и сбивчивые источники позволяют отметить довольно большой путь, пройденный изгоями от неизвестного нам момента их возникновения до XIII в. (позднее этот термин уже не встречается).
К XII в. положение, по крайней мере, деревенского изгоя, несомненно, более или менее определилось, и мы видим изгоя уже в вотчине крупного землевладельца в качестве крепостного, передаваемого в другие руки вместе с землей; в новом своем положении он начал смешиваться с массой других зависимых от феодалов элементов и потерял вместе со своим общественным лицом и свое особое наименование. Изгои эволюционируют подобно тем «сиротам», которые в процессе феодализации все больше и чаще превращались в зависимых и даже крепостных. Настаивать на очень большой близости зависимых сирот, смердов и изгоев, конечно, невозможно, но, несомненно, их объединяет некоторая общность положения: и сироты, и зависимые смерды, и изгои XII в. — люди, если не всегда крепостные в обычном для нас узком понимании этого термина (Leibeigene), то, во всяком случае, находящиеся в достаточно крепкой зависимости от своего землевладельца-феодала, люди, которых мы можем смело относить к категории лично зависимых.
В заключение очерка об изгоях не могу не сказать, что эта категория зависимого населения Киевского государства меньше всех других поддается изучению. Здесь поневоле приходится ограничиваться главным образом предположениями.
Среди зависимого от церковных учреждений населения наши источники называют еще несколько категорий: пущенник, задушный человек, прощенник. Последние имеются не только в церковных вотчинах, но и в княжеских[310]. Стало быть, и в боярских, так как у нас нет никаких оснований предполагать какое-либо принципиальное различие между вотчинами княжескими и боярскими.
Кто они, эти люди?
Задушный человек — это, по-видимому, холоп, отпущенный на волю по духовному завещанию и данный в монастырь в качестве вклада с расчетом на молитвы братии «по душе» умершего вкладчика. Не подлежит сомнению, что задушный человек при этом переставал быть холопом и делался крепостным, крепким монастырю человеком.
Что касается пущенников, то нетрудно догадаться, что это люди, отпущенные из холопства и тоже ставшие крепостными церковных учреждений (поскольку все они считались людьми «церковными»).
Наших ученых давно уже занимает вопрос о соотношении этих пущенников с прощенниками. В церковном Уставе Владимира термин «прощенник», правда, встречающийся далеко не во всех вариантах этого Устава и, по-видимому, попавший сюда позднее[311], соответствует термину «пущенник» в Уставе Всеволода (1125–1136), тоже дошедшем до нас не в первоначальном своем виде. Если опираться на эту замену одного термина другим, весьма вероятно, однозначащим, тогда придется трактовать их рядом.
Принимая во внимание, что и прощенники, и пущенники в названных документах считаются людьми церковными, можно было бы понимать происхождение этой категории зависимых от церкви людей в том смысле, что это люди, которым «прощены» или «отпущены» их грехи. Такая терминология сохранилась в церковной практике и позднее.
В Соловецком монастыре, например, живали и работали на монастырь и в XX в. не только люди, давшие обет во время болезни на случай выздоровления, но и дети выздоровевших при таких же обстоятельствах родителей. В старину такие случаи могли быть еще более частыми.
Герберштейн тоже так объясняет этот термин: «Владимир подчинил власти церковной… и тех, кто получил чудесное исцеление от какого-либо святого». Характерна в этом отношении и прибавка в других текстах к термину «прощенник» слова «божий» («прощенники божии»)[312].
Если бы прощенники-пущенники были только людьми церковными, то вопрос разрешался бы довольно просто. Но дело в том, что мы имеем «прощенников» и в княжеской вотчине. Смоленский кн. Ростислав передает их Смоленской епископии. И это последнее обстоятельство осложняет решение задачи.
С. В. Бахрушин предлагает понимать прощенников-пущенников так же, как понимал их и Ключевский. Он называет их «людьми, либо совершившими преступление, либо неоплатными должниками, которые избавлялись от взыскания под условием пожизненной работы (иногда даже потомственной) на землях церкви»[313]. Может быть, С. В. Бахрушин и прав, но тогда непонятным делается, почему же эти люди считаются «церковными»: ведь попадать в неоплатные должники можно было гораздо чаще к светским вотчинникам, особенно если принять во внимание, что церковных учреждений тогда было не так много.
