Гвидо Препарата - ГИТЛЕР, Inc.
Пока разворачивались всё эти события, ожидавшие своего часа рекруты Добровольческого корпуса дважды терпели жестокое разочарование: первое случилось после ликвидации советов, а второе после дисгармоничного аккорда Капповского путча. Сидя в обшарпанных меблированных квартирах Берлина, они обсуждали политические проблемы, плели заговоры и составляли списки. Эти списки пополнялись именами исполнителей Erfiillungspolitik, поборников возможного, которые изо всех сил стремились взрастить и выпестовать Веймарскую республику и воспрепятствовать «дыханию мистических сил, кои разум, при всех его возможностях, не в состоянии постичь» (112). Объявленные вне закона «новые отверженные» Веймарской республики — кадеты, ветераны Добровольческого корпуса и демобилизованные солдаты, юная поросль немецкой консервативной революции — вышли на охоту за людьми, подобными Ратенау, — он, кстати, тоже был в списке.
«Здесь невозможно дышать! — с душевной болью говорил бывший военно-морской офицер, двадцатичетырехлетний ветеран бригады Эрхардта Эрвин Керн своим товарищам — Эрнсту фон Саломону и Герману Фишеру.— Мы, и никто другой должны проткнуть плотную корку, чтобы впустить хоть немного воздуха в нашу затхлую немецкую атмосферу!» (113) Фон Саломон переживёт всех, чтобы рассказать легенду об этих Geachteten («отверженных») в своей одноимённой книге, ставшей одним из свящённых текстов германских «новых правых». «9 ноября, — кричал Керн, — я всё равно что пустил себе пулю в лоб! Я уже мёртв… высшая сила требует разрушения, и я разрушаю… У меня нет иного выбора — я должен пожертвовать себя моей прекрасной и беспощадной судьбе» (114). Речь шла о Ратенау?
Ратенау начал «активную политику» исполнения; он стал «мостом»: мостом между еврейством, каковое Ратенау описывал как «тёмное, малодушное церебральное племя» своих предков (116), и светловолосыми, бесстрашными арийцами, которых он просто обожал. Он был корпоративным отпрыском, желавшим обложить налогами капитал и уничтожить страдания; экономистом, жаждавшим теократии; технократом, мечтавшим о коммуне. Ратенау, жаловался фон Саломон, был одновременно слишком велик и слишком мелок, «и тем и другим вместе», так же как и его книга «О грядущем», которую прочли всё «Отверженные» и нашли, что в ней не хватает «динамита»: на их взгляд, Ратенау пытался направить Германию по пути, не отвечавшему её внутренней сущности (116).
Убийство было назначено на 24 июня 1922 года.
Фон Саломон, учитывая его молодость — ему было в то время всего девятнадцать, — не был в числе непосредственных исполнителей, но на всякий случай спросил Керна, что говорить в полиции, если арестуют всю группу. «Говори что хочешь, — ответил Керн, — скажи, что Ратенау был одним из сионских мудрецов, или ещё какую-нибудь глупость… Они всё равно никогда не поймут, что движет нами» (117).
Тем временем и на политической арене Ратенау, так же как до него Эрцбергер, был отдан на заклание гневу правых радикалов. Ярый националист Гельфрейх опять, не удовлетворившись смертью одного Эрцбергера, принялся выступать с теми же обвинениями, но на этот раз в адрес Ратенау.
Так же как сербские националисты, немецкие «отверженные» устроили засаду и принялись поджидать в ней приближения лимузина министра. Когда показалась машина, Керн неожиданно выскочил из укрытия и выпустил точно в цель всё девять пуль обоймы. Фишер швырнул гранату. Было видно, как Ратенау взлетел на воздух. Оставшийся в живых шофёр нажал на газ и доставил патрона домой, где вызванный врач констатировал смерть (118).
Марка начала стремительно падать: от 370 марок за один доллар в июне до 1175 в августе 1922 года.
После бешеной погони двое молодых убийц забаррикадировались на верхнем этаже старого замка Заалек и оказали упорное сопротивление осаждавшим их полицейским. В завязавшейся перестрелке Керн был убит — пуля попала ему в висок, а Фишер, положив тело товарища на носилки, высунулся в окно, выкрикнул последнее «Hoch!» вождю Эрхардту и выстрелил себе в голову (119). На суде сообщники Керна механически называли в качестве причины убийства ту самую «глупость» о том, что Ратенау действительно был одним из трёхсот сионских мудрецов, готовивших заговор с целью захвата мирового господства.
Всё эти смертельно опасные юнцы были вооружены и неплохо финансировались, а нити от всех политических убийств того времени, включая покушения на Эрцбергера и Ратенау, тянулись к тщательно законспирированному руководству тайной ОС (Organisation Consul, неформальной группе телохранителей Эрхардта). На эту тему была масса спекуляций, но доказательства оказались весьма скудными. К примеру, командир Добровольческого корпуса Эрхардт отрицал причастность своих людей к убийству Эрцбергера, хотя и не отмежевался полностью от мальчиков, расстрелявших Ратенау.
Впрочем, судебные решения в данном случае не имели никакого значения; всё интуитивно чувствовали, что «мальчики» были manus longus немецкой праворадикальной реакции: Эрцбергер, Ратенау и многие другие были всего лишь побочными жертвами ужасающей братоубийственной вражды,.устроенной британцами, загнавшими династический рейх в прокрустово ложе бутафорской республики. Именно Британия заставила Германию играть в парламентскую игру, ожидая, когда реакция попытается в надлежащее время взять реванш. Эти смерти, как и другие бесчисленные катастрофы, поражавшие Германию в период между двумя войнами, были следствием этого извращённого плана.
Писатель Эрнст Юнгер, растягивая на свой нижнесаксонский манер гласные, спросил фон Саломона: «Почему у вас не хватило мужества признаться в том, что вы убили Ратенау только за то, что он еврей?» Фон Саломон ответил: «Потому что его убили не за это» (120).
Гитлер, однако, не одобрял террористическую тактику «отверженных». «Смехотворно и нелогично убивать какого-то отдельно взятого человека, — говорил он о политических убийствах, — когда рядом сидит и спокойно облизывается собака, на совести которой два миллиона убитых. [Нам же нужно] сто тысяч борцов за наш образ жизни» (121).
Рапалльский договор стал лишь формальной ратификацией союза, зарождение которого можно отнести к концу двадцатого года, когда представители главы Truppenamt*
* «Военное ведомство» — эвфемизм, обозначавший генеральный штаб, иметь который Германии было запрещено соответствующими статьями Версальского договора.
генерала фон Секта завязали контакты с Троцким, Радеком и командирами Красной Армии, закладывая основы перевооружения обеих стран (122). Ещё в январе 1920 года, то есть до Капповского путча, Сект «считал будущее политическое и экономическое соглашение с Советской Россией «стратегической целью» нашей политики», хотя в то же время неоднократно заявлял: «Мы готовы стать неприступным валом на пути распространения большевизма» (123). Надуманным предлогом учреждения нового альянса служило стремление уничтожить Польшу, общего врага России и Германии, но в действительности в тот момент Польшу оставили в покое, а военное сотрудничество неуклонно набирало силу. Поддержанные с 1921 года русским поверенным в Берлине Вигдором Коппом, одобренные Троцким и разведками Британии, Франции и Польши организация на российской территории центров подготовки офицеров, строительство заводов по производству боевых отравляющих веществ, самолётов и танков и обмен офицерскими делегациями в обоих направлениях протекали в целом весьма гладко (124). С этой же целью генерал Курт фон Шлейхер создал в министерстве обороны «особый отдел R», который в 1922 году отправил в Россию на переподготовку первую группу офицеров… Группа русских офицеров — среди которых был и будущий начальник генерального штаба Красной Армии Тухачевский приехала в Берлин, чтобы познакомиться с методами, которыми пользовался «Труппенамт» для подготовки будущих офицеров (125). Другие военные заводы строились в Турции, Швеции, Нидерландах и Швейцарии (126).
Телеграфные провода раскалялись от сообщений о продаже немецкого оружия России и о германских офицерах, служивших в российской армии… Форин Офис обратил внимание на нарушение 170-й и 179-й статей Версальского договора*,
* Статья 170 запрещала Германии производство, импорт и экспорт «военных материалов», а статья 179 запрещала создание в Германии зарубежных военных миссии и обмен военными представителями и делегациями.
но ничего не произошло. Британское внешнеполитическое ведомство никак не отреагировало на поступавшую информацию. В ответе на парламентский запрос по поводу русско-германских переговоров Керзон уклонился от ответа, заявив, что правительство Его Величества не получало официальной информации о таких переговорах (127).
Значит, если Германия должна была вооружиться, то она с необходимостью должна была сделать это в «приличной» манере, а именно прикрыв этот процесс пактом изгоев, то есть заключив договор с Советами, которые, в свою очередь, с самого начала выступали в двух ложных ролях — врагов капиталистического Запада и друзей Германии. Что же касается Франции, то Британия не позволяла ей играть какие-либо роли, кроме роли вечной колючки в боку Германии.
