Виктор Попов - Советник королевы - суперагент Кремля
Но дело не только в этом. Офицер, которому было поручено расследование дела Бланта, еще в 1963 году сказал Холлису, что в связи с тем, что иммунитет был предоставлен Бланту в обмен на его признание, он намерен немедленно начать его допрос. На что Холлис посоветовал ему «не торопиться» и допрашивать Бланта «очень спокойно». «Допрос» отложили на две недели, и, конечно, эта отсрочка была на руку Бланту. Офицер предложил вызвать Бланта для допроса в контрразведку, Холлис запретил это делать, сказав, что беседы с Блантом надо проводить на его квартире.
В течение двух недель Блант был предоставлен самому себе и за ним не велось наблюдения. Все это вызвало недоумение у офицера разведки. Но Холлис был непреклонен. Чепмен Пинчер, к книге которого я не раз обращусь, замечает по этому поводу: «Никто не знает, консультировался ли Блант с русскими за эти две недели и получал ли от них советы… Нет никакого сомнения, что Блант во время последующих допросов вводил своих следователей в заблуждение, особенно относительно тех своих друзей, кто продолжал занимать высокие посты».
Когда Блант сознательно или по оплошности давал какие-то показания, которые могли привести к необходимости задавать вопросы высокопоставленным лицам, Холлис неохотно давал разрешение на продолжение следствия. Наконец, офицер, расследовавший дело, стал жаловаться и проявлять активность, и тогда Холлис отстранил его от ведения дела. Видимо, излишнее рвение сотрудника в отношении Бланта не входило в его планы. У офицера разведки сложилось определенное мнение: Холлис хотел отделаться от него и не одобрял стремления офицера получить максимум информации о проникновении Бланта в разведывательную службу Британии. Пинчер заключает: поведение Холлиса в деле Бланта… может быть понято только в том контексте, что сам Холлис был советским шпионом… И хотя Блант настаивал на том, что он не знал, был Холлис шпионом или нет, потому что его «контролер» никогда не говорил и не намекал ему на это, некоторая его информация усилила подозрение в отношении генерального директора (то есть Холлиса).
Так, «контролер» Бланта давал ему задания собирать информацию в различных департаментах, кроме того, в котором начальником был Холлис. Блант делал вывод: объяснение нужно искать в том, что такой информацией русские располагали и без него.
Словом, за Холлисом тянется шлейф загадочности. Здесь есть о чем поразмыслить. И к проблемам, связанным с Холлисом, мы вернемся в XIV главе.
Доносы Гузенко обеспокоили английские спецслужбы. Его сообщение об «Элли» насторожило также и ЦРУ и поставило под сомнение целесообразность обмена мнениями и секретами американских и британских спецслужб. Дело Гузенко затруднило деятельность «кембриджской пятерки». Подозрения в просоветской деятельности могли пасть на некоторых ее членов, в том числе и на Бланта. Когда в 1979 году в парламенте обсуждался вопрос об английской разведке и был задан вопрос, а не было ли в МИ-5 сверхсекретного агента КГБ, лорд Тренд от имени правительства вынужден был признать, что «существует серьезное подозрение, что кроме Бланта в МИ-5 проник и другой агент». Ясно, что спецслужбы знали это и раньше и подозревали не одного Бланта.
Когда в английской контрразведке анализировали дело Холлиса и сравнивали стиль работы Холлиса со стилем работы некоторых членов «кембриджской группы», то обнаружили одну общую для всех них особенность — все они засиживались на работе сверх положенного времени. Что, просто не справлялись с работой? Нет, им нужно было время для снятия копий с документов, выписок из них, работы в условиях полной изолированности от других сотрудников, словом, для работы на Лубянку.
И это впоследствии было взято на вооружение другими советскими разведчиками: «укладываться вовремя», не слишком задерживаться после окончания рабочего дня.
И еще одно соображение. А может быть, под псевдонимом «Элли» скрывался А. Блант? Едва ли. Против такого предположения приводится ряд аргументов. Во-первых, никаких подозрений до 1951 года, то есть до бегства Берджеса и Маклина, относительно Бланта ни у кого не возникало. Во-вторых, Блант не работал на ГРУ, а «Элли» работал и на гражданскую, и на военную разведку; в-третьих, как уже отмечалось, Гузенко утверждал, «Элли» мог брать досье на советских разведчиков, а они хранились в Бленхейме, недалеко от Оксфорда, где работал Холлис, а Блант все годы войны, как я уже упоминал, был в Лондоне. Правда, автор книги о Гузенко подозревает, что Блант, если и не был «Элли», знал, кто на самом деле «Элли», но унес эту тайну в могилу. Возможно, последняя версия правдоподобна.
В последние годы появились заявления, что «Элли» — это на самом деле Лео Лонг, завербованный Блантом. Однако конкретных доказательств этой версии не приводится.
Еще одно предательство
В 1954 году изменил родине резидент советской разведки в Австралии, второй секретарь консульского отдела посольства Владимир Петров. Австралийская разведка нашла к нему «ключ», подослав своего агента, — польского эмигранта, будто бы симпатизировавшего коммунистам. У Петрова не сложились отношения с послом, а его жена не смогла «ужиться» с женой посла. Москва была, разумеется, недовольна. Да и информация на Лубянку шла из Канберры скудная, так как Петрову не удавалось установить доверительных связей с австралийцами. И когда Петров узнал, что его предполагают отозвать, он с папкой секретных документов, которые можно было выгодно продать, бежал из посольства, забыв, правда, захватить с собой свою жену, которая тоже работала в системе КГБ. Разумеется, Лубянка не хотела оставлять ее в Австралии и постаралась вывезти из страны.
Осуществлял операцию представитель КГБ. Однако сделал это неуклюже. Сама же Петрова не желала возвращаться в Москву. Пока самолет летел в Дарвин, австралийский порт на севере страны, стюардесса английской авиакомпании, говорившая по-русски, воспользовавшись тем, что Петрова пошла в туалет, заговорила с ней и показала австралийские газеты, в которых было напечатано обращение Владимира Петрова к жене с просьбой присоединиться к нему.
О несогласии Петровой лететь в Москву было доложено капитану корабля и через него — властям Дарвинского аэропорта. По прибытии в Дарвин на борт самолета поднялись австралийские полицейские и обезоружили двух агентов КГБ. Пассажиры, сотрудники аэропорта и журналисты были свидетелями возникшего скандала, самого большого скандала года42.
Владимир Петров во время допросов раскрыл многие стороны деятельности КГБ. Есть подозрение, что и в отношении Бланта он, не зная его имени, сделал кое-какие намеки. Более определенными были его данные о Берджесе. При этом он сослался на своего друга Кислицына, который в 1952 году был шифровальщиком в советском посольстве в Канберре. Кислицын говорил Петрову, что Берджес во время войны и после был одним из самых «продуктивных» советских шпионов, что он приносил полный чемодан документов, которые в посольстве изучались, фотографировались и отсылались обратно. Петров раскрыл также, что Берджес и Маклин были завербованы, когда они были еще студентами университета.
Это, может быть, впервые наводило на мысль, что и другие студенты Кембриджа, в особенности прокоммунистически настроенные (например, Блант), были также завербованы советской разведкой, когда они еще были студентами.
Глава X. ПОЛОЖЕНИЕ БЛАНТА ОСЛОЖНЯЕТСЯ
В четверг 7 июня 1951 г. английская газета «Дейли экспресс» опубликовала небольшую заметку, всего в 25 строк. Но она вызвала сенсацию в Англии, в США и во всем мире. Газета возвестила миру о «кембриджской группе» советских шпионов. «Начало распада шпионской группы», «Скотланд-ярд охотится за двумя британцами», «На пути в Россию» — кричали заголовки статьи. В заметке говорилось, что Скотланд-ярд и французские детективы разыскивают двух британцев, состоящих на государственной службе в Форин оффис. Как полагают, они бежали в Москву и, возможно, прихватили с собой секретные документы.
Такого еще в истории Англии не было. До сих пор английские дипломаты не изменяли своей стране, не были советскими шпионами и не искали убежища в Москве.
В то же утро Форин оффис был вынужден сделать заявление, которое гласило: «Два сотрудника дипломатической службы отсутствуют в своих домах с 25 мая. Один из них — мистер Д.Д. Маклин, второй — мистер Г.Ф. де М. Берджес. Все возможные запросы сделаны. Известно, что несколько дней назад они выехали во Францию… Поскольку они отсутствуют без разрешения, оба с 1 июня временно отстранены от должности».
На всякий случай в довольно неуклюжем заявлении была сделана ссылка на нервное расстройство Маклина, вызванное переутомлением. В тот же день поступили телеграммы: от Берд-жеса — на имя матери и от Маклина — на имя жены и матери. Но вот что было любопытно: телеграммы не были написаны ни рукой Берджеса, ни рукой Маклина. Телеграмма Берджеса была отправлена из Рима, где, как выяснилось позднее, он не был, а Маклина — из Парижа. Почерк автора и текст телеграммы свидетельствовали, что отправлял их не англичанин, а иностранец (были ошибки в фамилии Маклина и другие описки). В телеграмме от Берджеса говорилось: «Очень прошу извинить за мое молчание. Отправляюсь в длительное путешествие по Средиземноморью. Прости. Гай». Маклин писал матери: «У меня все в полном порядке. Не беспокойся. Целую всех». Маклин — жене Мелинде: «Должен был неожиданно выехать. Очень прошу извинить. Со мной все в порядке. Не беспокойся, дорогая, я люблю тебя. Пожалуйста, не переставай любить меня. Дональд».
