Валерия Башкирова - Герои 90-х. Люди и деньги
Солженицын приезжал в Россию, где все уже хотели чего-то государственного, но не знали, чего именно. В этом смысле момент был выбран на редкость удачно, все гадали, чью сторону он примет, уверенно высказываясь за самого писателя. Когда стих первый сумбур, оказалось, что Солженицын, вроде бы так вовремя приехавший, никому, в сущности, не нужен: использовать ни его самого, ни его идеи, ни даже его образ в политике никто особенно не собирался. Тем более, что некоторые из них (например, высказанная еще во время телефонного разговора с Ельциным в США в 1992 году мысль вернуть Курильские острова Японии) не вписывались даже в козыревское понимание внешней политики, которую позже иначе как пораженческой не называли.
Проехав по России от Владивостока до Москвы, Александр Солженицын остановился в Думе, чтобы очередной раз озвучить нелицеприятные суждения о думцах и парламентаризме.
В общем и целом думская речь Солженицына не содержала сюрпризов. Указания на то, что реформы ведутся наихудшим образом и народ пребывает в нищете и отчаянии (рукоплескания слева), перемежались напоминаниями о том, что нынешние беды являются результатом семидесятилетнего господства коммунистов (рукоплескания справа).
Несколько новым было лишь то, что писатель, прежде говоривший лишь о союзе трех славянских республик и необходимости избавиться от «азиатского подбрюшья», теперь осудил российских руководителей за пренебрежение сим подбрюшьем. Была и другая новация: сообщив, что «в той Думе было 30 настоящих крестьян от сохи», писатель вызвал возмущение аграриев, которым было дано понять, что они не от сохи.
Остались, впрочем, не совсем понятны цель и смысл выступления. Солженицын столь подробно описал безответственность, узкопартийный эгоизм, отчужденность от нужд страны, присущие думцам давних созывов, и столь подробно разъяснил вред и раздробляющей нацию многопартийности, и «четыреххвостки» (всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права), что выступление перед многопартийной Думой, избранной именно по принципу «четыреххвостки», выглядело несколько странным — зачем выступать перед людьми, не просто одержимыми индивидуальными пороками, но к тому же еще и отобранными по изначально порочному принципу.
Сам писатель разрешил противоречие, указав, что он выступает по народному наказу: тысячи людей просили его донести народные нужды до властителей, т. е. в Думе было озвучено «Письмо к вождям № 2» (или, скорее, № 3 — «Вторым письмом к вождям» обозреватель «Коммерсанта» Максим Соколов называл статью Солженицына «Как нам обустроить Россию»).
С точки же зрения парламентских традиций имело место вполне рутинное событие: протокольное выступление почтенного и уважаемого иностранного гостя — вещь в западных парламентах обыденная. Избрав именно такой путь общения с верхами, Солженицын невольно поставил себя в положение знатного иностранца.
В каковом и продолжал пребывать, ведя жизнь не то чтобы затворника, но уж никак не светского персонажа (а уж тем более не публичного политика) на подаренной Ельциным даче. Единственный его громкий выход на публику состоялся в конце 1998 года в связи с юбилеем. Точнее, с наградой к юбилею.
Заранее узнав, что ему собираются вручить некую награду, писатель письменно попросил президента не делать этого. Тот просьбу не учел и наградил Солженицына орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Солженицын через Олега Сысуева поблагодарил Бориса Ельцина за поздравления, но принять орден отказался. «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу», — заявил писатель, добавив, что, «может быть, через немалое время» эту награду примут его сыновья.
Особого скандала не случилось — популярность Солженицына была уже настолько невысока в стране, что его демарш остался практически незаметен широкой публикой. Однако для того, чтобы оставаться героем 90-х годов — возможно, даже вне своего желания, — ему популярности вполне хватало.
Существенно, что слова отречения писатель произнес в Театре на Таганке, где в день своего 80-летия был на премьере спектакля Юрия Любимова «Шарашка», поставленного по роману «В круге первом». Солженицын свой юбилей предпочел отметить с теми, кого считал своими бывшими подельниками по жизни в СССР.
Совесть нации
30 сентября 1999 года в петербургской больнице скончался академик Дмитрий Лихачев. Строго говоря, назвать его героем 90-х годов — означает сильнейшим образом приуменьшить его значение для истории и культуры, для духовности России. Его жизнь уместилась внутри ХХ столетия, заняв его почти полностью. Он родился после первой русской революции и пережил все последующие, а также войну и тюрьму. Среди выживших было много людей, отличающих долголетием — не в лагерной закалке, скорей всего, было дело, а в том, что в лагерях уцелели самые прочные. Среди них было много признанных мудрецов — опять же не в тюремном опыте дело, а в том, что дураков тюрьма отсеяла.
Лихачеву Господь дал и долгожительство, и мудрость, но Дмитрий Сергеевич оказался необходим стране, что стало очевидно в последнее десятилетие, — не столько как мудрец-патриарх, сколько как хранитель почти утраченных обществом понятий о приличиях.
Его роль как гаранта духовности и символа русской культуры определилась еще в 1986 году, когда он возглавил созданный незадолго до того Фонд культуры. Это не имело отношения к его соловецкой отсидке, к его научной работе, к Пушкинскому дому, к русской литературе, «Слову о полку Игореве» и поэтике русских садов. Отныне он исполнял роль официально назначенной совести народа — ту роль, которую мог бы взвалить на себя писатель Солженицын или в меньшей степени физик Сахаров. Но по объективным причинам Горбачевы выбрали дипломатичного, умного, благообразного ленинградского филолога. Именно тогда он стал тем, кем умер — Академиком Лихачевым, человеком, который умел говорить «истину царям», воплощавшим собою человеческое достоинство.
С этой ужасно неблагодарной и разрушающей любую самую крепкую натуру ролью он справлялся с необыкновенным достоинством.
Он умел ладить с зеками — недаром его первая научная работа была посвящена корням блатного жаргона, который он в совершенстве изучил на соловецких нарах. Его последние работы были посвящены экологии культуры и, в свою очередь, создавали тот культурологический жаргон, на котором теперь легко объясняются даже уголовники. Он мог бы носить на своем профессорском пиджаке золотую звездочку Героя Социалистического Труда и орден Святого апостола Андрея Первозванного одновременно. Он видел государя, а соболезнования его семье прислал президент.
На кончину Дмитрия Лихачева газета «Коммерсантъ» опубликовала нечто вроде его политического завещания.
Некоторые его положения, сформулированные в разное время, вполне актуальны и сегодня. Вполне возможно, они останутся таковыми и в будущем.
Об общенациональной идее: «Общенациональная идея в качестве панацеи от всех бед — это не просто глупость, это крайне опасная глупость!»
О «хождении во власть»: «Надо принять такую Конституцию, в которой бы четко формулировались требования самой глубокой и жесткой проверки каждого человека, претендующего на высокую должность во власти. Отчасти подобную систему ввел Петр I — возьмите хотя бы его “Табель о рангах”. Человек должен был дослужиться (прослужить определенный и довольно длительный период) до следующего чина, очередного звания. А мы этого не поняли. Мы думали, что это чистой воды бюрократия. А это и не бюрократия вовсе. Это осторожность».
О земельной реформе: «Я глубоко убежден, что в том отчаянном положении, в котором находится наша страна, спасительной для нее, для всего народа, могла бы стать немедленная передача земли в собственность крестьянам».
О выборах президента: «Надо было бы изменить форму бюллетеней на предстоящих выборах президента России — против каждой фамилии кандидата ставить плюс и минус, «за» и «против», а потом из числа голосов, поданных «за», вычесть голоса, поданные «против»».
О борьбе с преступностью: «Для многих значительный денежный штраф с сохранением преступником обязательств по отношению к своей семье, был бы более действенным, чем содержание его в переполненной тюрьме за казенный счет и освобождение от семейных обязанностей».
О смертной казни: «Замена смертной казни пожизненным заключением, не предусматривающим амнистии за преступления, совершенные с особой бесчеловечностью, может оградить общество и от преступников, и от собственных судебных ошибок».
Об ограничении насилия и порнографии в СМИ: «Штрафы, налагаемые на программы, включившие подобные фильмы, должны налагаться после показа и быть столь высоки, чтобы желания демонстрировать их более не возникало. Было бы опасно восстанавливать предварительную цензуру: от цензуры нравственной недалеко до политической и идеологической, отмена которой — одно из наиболее значительных достижений в жизни России в конце XX века».
