Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя
- Да мы тебе, Федор Федорович, под броней паровоз дадим! Теперь мы разжились!
- Да ну, и вправду дадите?
Старик просиял.
Я взял его под руку.
- Пойдем-ка посмотрим эту черепаху, какая ей нужна починка!
Мы вдвоем зашагали к бронированному паровозу.
И вдруг в ту же сторону толпой бросились бойцы. Они обгоняли нас, на бегу щелкая затворами винтовок.
- Стой! Куда?! - закричал я, прибавляя шагу, и тут увидел, что все бегут к Малюге. Старый артиллерист стоял на борту башенного вагона и махал бойцам своей фуражкой. Меня он не видел и не слышал.
Самые проворные из ребят уже забрались к Малюге и вместе с ним спрыгнули куда-то вниз. Остальные карабкались по броне.
Я оставил Федора Федоровича и бросился догонять ребят. Добежал до вагона, взобрался к пушке, где только что стоял Малюга, быстро огляделся.
- Богуш... Богуш!.. - вдруг понеслись крики из-за вагона.
Я кубарем перекатился через борт и попал в самую гущу бойцов. Бойцы грозно шумели, потрясая винтовками.
- Стой! Расступись!
Бойцы сжали меня и вытолкнули вперед.
На земле лежал офицер в табачном френче с золотыми погонами в гвардейскую дорожку. Одна нога его в хромовом сапоге была придавлена свалившейся с вагона башней.
Я сразу узнал Богуша. Он бессмысленно глядел на людей, - видно, только что очнулся и не понимал еще, где он.
И вдруг лицо его передернулось гримасой и глаза загорелись дикой ненавистью: он узнал меня и моих бойцов.
- На помощь! Сюда! -закричал он исступленно.
Но только слабое эхо отозвалось из пустых башенных вагонов.
Богуш дергал плечом, порываясь вытащить маузер из своей коробки.
- Сдавайтесь, Богуш, - сказал я, оттесняя ребят, которые своими криками мешали мне говорить.
- Давайте кончать, Богуш. Сдаетесь? Считаю до трех.
- Передушить вас всех...
- Сдаетесь?
- До Киева болтаться будете на телеграфных столбах... До самой Москвы!
- В последний раз. Сдаетесь?
Вдруг Богуш выхватил маузер и вскинул на меня.
Я пустил ему пулю в лоб из нагана.
- Кончилась твоя измена, собака, - сказал кто-то из бойцов. Голос был спокойный и строгий.
Маузер я вручил Малюге.
- Это правильно, - сказал старик со смешком в глазах. - Мне и причитается. За уворованную кочергу.
* * *
Боевой приказ о наступлении был выполнен всеми частями бригады в точности: наши славные войска отбросили петлюровцев, вышли на командующие высоты и укрепились.
А наш бронепоезд? Оказалось, что и мы со своей "Гандзей" неплохо выполнили приказ, хотя и получили его после боя. Нам была поставлена задача: теснить вражеский бронепоезд, отвлекая его своим огнем от наступающей пехоты, - ну а мы его уничтожили.
Заключение
На этом я кончаю повесть о "Гандзе", хотя и трудно поставить точку и отложить перо.
Меня спрашивают: "Где сейчас бойцы "Гандзи", кто из них жив?"
Но лучше бы не спрашивали...
Уж куда я только не обращался: и в Проскуров, и в Киев, и в Москву. Верите ли, за долгие годы ни одной обнадеживающей весточки...
А потом - гитлеровское нашествие на нашу страну. Великая всенародная Отечественная война. И всенародные жертвы, миллионы павших героев, советских людей.
Вернулся я в 1945-м году с фронта - ну какой уж тут разговор о продолжении поисков! Гражданская война, все ее события отодвинулись куда-то в давно прошедшую эпоху. И если еще существуют следы "Гандзи", то распознать их под силу лишь историку, а то и археологу, восстанавливающему эпохи по черепкам.
Так мне думалось. И вдруг...
Вдруг на пороге моей комнаты - черноморский матрос.
- Извините, вы, - называет меня по фамилии.
Тут моряк подал мне письмо:
- От старшего моего брата, из Одессы. Помните Кришталя? У вас на бронепоезде служил артиллеристом.
Только прочтя письмо и разговорившись с гостем, я припомнил Давида Кришталя, нашего артиллериста.
Главный мой хозяин при гаубице, Малюга, случалось, допускал Кришталя даже к прицельной оптике - и тот не ошибался: выкрикивал показания прибора без запинки, полным голосом. Да и снаряд посылал метко.
И все же Малюга не считал Кришталя заправским артиллеристом. Парень был нрава затейного, уморительно отплясывал чечетку.
Бойцы, захлебываясь от смеха, яростно поощряли танцора:
- Наддай! Швидче... Що швидче!
А Малюга, бывало, поглядит-поглядит исподлобья на мелькающие в траве носки сапог и выковыривающие пыль каблуки, громко сплюнет и отойдет прочь.
"Швидкисть в ногах - небогато розума в голови".
Эх, Малюга, Малюга, дремучий был человек!
Послание на множестве листков. Читаю. Ну конечно, бурно высказанная радость, что оба мы еще живы, что можем встретиться... И сразу же Кришталь пустился в воспоминания. На листках запестрело:
"А помните - в Жмеринке... в Гнивани... в Браилове... в Казатине?"
И он выкладывал горы фактов, казалось только что выхваченных из боя, обжигающих пороховым дымом... А ведь события сорокалетней давности!
И все это без дневника. Поразительная у человека память...
Но как же он живет теперь, мой бывший артиллерист, веселый чечеточник? Мне было приятно узнать, что боец "Гандзи" хорошо проявил себя и на мирном фронте. Рабочий-краснодеревщик, он трудился над восстановлением пострадавших от войны домов и дворцов Одессы.
"Это замечательно, - написал я Кришталю, - что у вас такая память. Она может помочь нам в самом трудном - в розыске оставшихся в живых товарищей. Хорошо, если бы вы подсказали план действий..."
Особой строчкой в письме я просил Кришталя сообщить все, что ему известно о матросе Басюке Филиппе Яковлевиче (он у меня в повести выведен как матрос Федорчук).
Ответ пришел незамедлительно.
Распечатываю письмо, с волнением пробегаю страницу за страницей... Вот пошли фамилии... Вот упомянут и особенно близкий мне человек, Басюк... Но вчитываюсь - и перед каждой фамилией начинаю спотыкаться: "НЕТ... НЕ знаю... НЕ слышал... утратил связь... НЕ встречал..."
Мы продолжаем переписываться. Шлем друг другу поздравления на Новый год, на Первое мая, на Октябрьские праздники. Кришталь по-прежнему ошеломляет меня остротой памяти.
Иной раз заново с волнением переживаешь давно забытый случай: со скольких снарядов, к примеру, мы разгрохали вражеский обоз у станции Гнивань, как подавили пулемет на церковной колокольне в селе Кожанка...
Но люди! Такая была дружная, боевая команда... Неужели, кроме нас, никого в живых? Быть этого не может!
И тут сама книга стала скликать своих героев. В 1955 году повесть "Бронепоезд "Гандзя"" была переиздана.
Генерал Григорий Арсентьевич Печенко увидел книжку в руках сына-школьника.
Загипнотизированный названием, прочитал книгу залпом.
И вот уже передо мной на столе письмо:
"Докладывает ваш бывший пулеметчик..."
Далеко шагнул боец "Гандзи" - пришел на бронепоезд молодым крестьянским парнем, а теперь, поди ж ты, генерал-инженер.
Читаю дальше.
Григорий Арсентьевич Печенко проживает в Харькове. Там же обнаружился полковник-инженер Федор Семенович Филиппенко - тоже бывший пулеметчик на "Гандзе". Оба в отставке.
И у Филиппенко за плечами нелегкий путь.
Сын каменщика, он в детстве, в царское время, не знал, что такое поесть досыта.
А в советские годы, посмотрите, сколько учебных заведений окончил:
высшая школа физического образования (ныне Институт имени Лесгафта), летная школа, военная академия, планерная школа.
У Филиппенко плохо действует рука (на бронепоезде хватило осколком по суставам пальцев). Как же попасть в военную школу? Ведь медицинская комиссия, строгий отбор!
И его забраковали. Не посчитались с тем, что человек с фронта, стойкий боец - такими только и пополнять ряды красных офицеров. Даже ходатайство, которое мы написали с бронепоезда, не подействовало на врачей.
Но не таков Филиппенко, чтобы сдаваться.
"Я левша, еще слесарем работал левой - и, на беду, левую и повредило. Нормально действовал на руке только большой палец - я и принялся его тренировать. Одновременно тренировал мускулы на ладони - до корней поврежденных пальцев".
По многу часов в день занимался Филиппенко своей рукой - и с радостью обнаружил, что большой палец крепнет, крепнут и мышцы ладони.
Рискнул - записался на спортивные соревнования.
В зале расположены снаряд за снарядом. Филиппенко сопутствует удача. И вдруг - канат... Свисает с потолка - а до потолка восемь метров, и на канате ни одного узла. Тут же судья объявил, что взбираться к потолку только при помощи рук; притронешься к канату ногами - будешь снят с соревнования.
Филиппенко преодолел канат. Сам не понимал, что за чудо с ним произошло...
Его растормошили соперники, - это были сильные спортсмены.
И они же торжественно повели его получать первый приз.
Так Филиппенко раз и навсегда доказал военным медицинским комиссиям, что его увечье - не увечье, а как бы почетный знак, свидетельство сильной воли.
