Валентин Вишневский - Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика

Подполковник Фомин в работу бригады не вмешивался, и, чтобы подчеркнуть значение руководителя бригады, с улыбкой спрашивал:

— Разрешите выйти покурить?

Но за всеми командами и операциями он наблюдал внимательно, замечал малейшие промахи. Особенно зорко следил, чтобы после доклада об окончании работы, в изделии не осталось ни одного красного предохранительного флажка. Все об этом его пристрастии знали и флажки сдавали по счету.

Теперь об этом пишут…

19 июня 1947 года ответственные работники более чем шестидесяти наркоматов и ведомств советской промышленности смогли, наконец, вздохнуть свободно. Важнейшее задание партии и правительства было выполнено — тяжелый бомбардировщик Ту-4 вышел на испытания. В успехе сомнений не было. На заводе № 22 в Казани даже опытных образцов делать не стали, а заложили сразу главную серию из двадцати машин. И все же для огромного комплекса из 900 предприятий, возглавляемых ОКБ № 156 А. Н. Туполева, настоящая работа лишь начиналась, а ее конечный результат был вопросом жизни и смерти в этом послевоенном мире. Не зря ведь куратором назначили всесильного Берию.

Совершенствование самолета заключалось в повышении его боевой эффективности. Прежде всего, надо было обеспечить применение ядерного оружия.

20 августа 1945 года ГКО СССР издал постановление, образовав специальный комитет, который возглавил Л. П. Берия. Научной частью руководил И. В. Курчатов. Практической стороной дела занялось Первое Главное Управление при Совнаркоме СССР, а в 1946 г. начало работать ОКБ-11, проектирующие саму бомбу. Его руководителем стал Ю. Б. Харитон, а конструкторский отдел возглавил В. А. Турбинер.

Первая советская атомная бомба РДС-1 была взорвана на башне, но была в принципе пригодной для сброса с самолета. Параллельно с проектированием бомбы ОКБ Туполева провело доработку трех самолетов Ту-4 для испытания нового оружия. Они получили индекс Ту-4А.

Следующий «башенный» взрыв был произведен 24 сентября 1951 года. Предположительно это был заряд РДС-2. И, наконец, 18 октября в 13:00 по московскому времени экипаж Ту-4 под командованием полковника К. Уржунцева сбросил на полигоне в районе Семипалатинска бомбу РДС-3 мощностью около 30 килотонн. Но и она не могла еще стать полноценным серийным образцом.

Первой серийной ядерной боевой частью стал унифицированный 30-килотонный заряд РДС-4, предназначенный для ракет и свободнопадающих бомб. Его вариант РДС-4Т стал основой для бомбы «Татьяна». Внешне она была похожа на обычную «фугаску». Ее корпус стал меньше по сравнению с РДС-1 более, чем в 4 раза, и «стройнее», она «похудела» с 5000 до 1200 кг.

В 1953 году было утверждено постановление о принятии «Татьяны» на вооружение и запуске ее в производство с темпом выпуска 20 штук в год.

И все же военные относились к новому оружию с недоверием, а постоянный, хотя и оправданный, контроль со стороны органов госбезопасности раздражал. Тогда было решено устроить «натурный эксперимент». Место для него было выбрано в Оренбургской области, у станции Тоцкое. Весной 1954 года там был сооружен полигон, главным объектом которого стала точная копия опорного пункта батальона армии США. Планировалось сбросить на него бомбу, затем подвергнуть штурмовому налету и в конце атаковать силами мотопехотного полка.

Вскоре начались тренировки. Баллистический макет «Татьяны» сбрасывали с Ту-16. Результаты были неудовлетворительными — промахи доходили до 700 метров. Тогда решили использовать Ту-4, дававший более высокую точность бомбометания. Дело доверили летчику первого класса В. Я. Кутыричеву. Боевое задание ставил генерал-лейтенант Судец. И вот, 14 сентября 1954 года Ту-4А с бомбой на борту пошел на взлет.

Самолет вышел на эшелон 8000 метров — минимальную высоту, на которой ТУ-4 мог убежать от взрывной волны, и лег на боевой курс. В 9:33 штурман-оператор Кирюшкин нажал на кнопку «сброс». «Татьяна» взорвалась на высоте 350 метров. Отклонение от точки прицеливания составило 280 метров. Зловещий гриб еще тянулся вверх, а в атаку уже устремились истребители МиГ-15, поднялась из окопов пехота.

Солдаты увидели жуткую картину — пепел, смерть и разрушение. Они еще не знали тогда, что пройдя этот последний круг ада, обречены навсегда болеть странными недугами, причину которых долго скрывали. Не стали исключением и летчики. Такова была цена ядерного равновесия…

Приказ о запрете выезда в выходные дни в Керчь то ли отменили, то ли о нем забыли, но мы снова получили возможность бывать в городе. Это было последнее посещение Керчи. Пообедав в ресторане, мы на этот раз решили покататься на лодке. Вода была холодная, но я и Славик Магда все же решились окунуться в пахнущие водорослями волны. Костя Камплеев сидел на веслах и по обыкновению острословил. Но нас, участников многих соревнований по плаванию, холод не страшил. Несколько энергичных гребков, несколько ныряний, и сразу стало теплее. Правда, в лодке на свежем ветерке холод снова дал о себе знать. Пришлось быстро грести к берегу и потом еще отогреваться коньяком.

На прощание поднялись на гору Митридат, откуда открывается прекрасный вид на город и бухту. Осмотрели памятник защитникам Керчи от немецких оккупантов. Он сооружен в виде высокого обелиска, окруженного с трех сторон боевыми орудиями.

На горе Митридат в Керчи. 1956 г.

За эти месяцы Керчь стала нам родной и близкой, несмотря на чехарду запретов и разрешений на посещение города. Логика гарнизонного командования так и осталась для нас навсегда недоступной. Просматривая фотографии, сделанные в то время, я отмечаю их сюжетную однотипность: вот группа сидит на скамейке у казармы, вот она — в Керчи у Царского кургана, вот — на выездном концерте самодеятельности. Очень мало портретных съемок, почти нет бытовых фотографий. Я, конечно, не говорю о том, что совершенно отсутствуют рабочие фото. Их не могло быть, так как в производственную зону с фотоаппаратом категорически запрещалось заходить. Вообще, любое фотографирование, даже в жилой зоне не приветствовалось. Совсем нет фотографий наших командиров.

Так как я был фотографом с приличным стажем, мне захотелось сделать на память о нашей службе фотомонтаж из портретов харьковских радистов. Нечто похожее на выпускную фотографию. С немалыми трудностями удалось уговорить всех сфотографироваться в одинаковых позах. Из овальных портретов получилась групповая композиция, в центре которой я поместил голубя мира Пабло Пикассо. Вместо традиционных фамилий под фотографиями приведены ответы каждого на вопрос: что он думает о войне? Спустя многие годы любопытно читать эти не совсем серьезные ответы на довольно серьезную тему. В ответах, как в капле воды, отразились характер, темперамент и жизненный опыт каждого. Привожу их без особых комментариев, они и сами хорошо говорят об их авторах:

Бахарев: «Хватит с меня и одной…»

Камплеев: «Будущая война — война ученых, война инженеров, следовательно, нам там делать нечего».

Кобыляцкий: «Тогда я всех схаваю и стану майором».

Кузнецов: «Мне бы службу в Тростянце — разведу я себе козочек, свинство».

Савельев: «Боюсь, что война будет не такой, как мы о ней мечтаем».

Крыжко: «Придется все-таки доказать, что не даром получал когда-то 1101 рубль».

Вишневский: «Мир — это хорошо, но скучно, война — это плохо, но веселей».

Магда: «Война — это то слово, которое говорит само за себя».

Караванский: «Лучше инженер, чем офицер, но если будет война, то: „смерть капитализму!“».

Рожков: «Война? Нет, это не для меня».

Коваленко: «Армия сменила диплом на погоны, а война сменит голову на череп».

Фотомонтаж на память о совместном обучении атомным премудростям. 1956 г.

Следует отметить два обстоятельства. Первое: люди, которым в руки вручалось самое смертоносное оружие, смотрели на войну, в основном, пессимистически, если не сказать — негативно. Второе: армейская служба, в нашем понимании, явно проигрывала в сравнении с гражданской инженерной работой.

Интересно, что такой же безрадостный взгляд на службу в армии был не только у нас, южан. По доходившим к нам сведениям, у «северян», как мы называли тех, кто остался служить в России, тоже наблюдалось недовольство и брожение.

Об этом рассказал Магда, который на несколько дней ездил по семейным обстоятельствам в Харьков. Он сообщил, что в Москве демобилизовались Глеб Лысов и Коля Васильев. Уходили из армии разными путями, с трудом преодолевая сопротивление военных чиновников.

Гриша Коваленко. 1956 г.

Васильев, например, прекратил получать денежное довольствие, скрывался от финансовых работников, не ходил на занятия. Потом стал посещать госпитали, где жаловался на здоровье, проходил разные комиссии. Комиссовался он как «жертва женевских переговоров» — ЖЖП. Так называли офицеров, которые попали под сокращение в 640 тысяч военнослужащих. В результате был признан негодным к службе, получил кучу денег и уехал в Таганрог. Сейчас работает в университете ассистентом на кафедре радиотехники.