Сергей Смирнов - Рассказы о неизвестных героях
Итак, эсэсовцы врали: счет не сошелся. Двое участников побега оказались в живых. Но их могло быть больше — предстояло вести поиски других уцелевших героев блока смерти.
История восстания смертников в Маутхаузене заинтересовала многих. Ею некоторое время занимался наш известный писатель Юрий Корольков, появилась статья об этом сотрудника Советского комитета ветеранов войны Бориса Сахарова, занималась также поисками героев и выяснением обстоятельств восстания в блоке смерти новочеркасская журналистка Ариадна Юркова. К 1963 году нам были известны уже семеро уцелевших участников побега, а с их помощью удалось установить имена нескольких руководителей и организаторов этого необычайного восстания.
Шесть месяцев провел в блоке смерти капитан, летчик Владимир Шепетя, переживший там гибель многих своих друзей. Теперь он — служащий строительного треста в городе Полтаве. Немного меньше стаж пребывания в блоке э 20 лейтенанта Александра Михеенкова, ныне колхозника из Рославльского района Смоленской области. Вместе спаслись после побега лейтенанты Иван Бакланов, сейчас житель города Шумихи Курганской области, и Владимир Соседко, колхозник из Калининского района Краснодарского края. Посчастливилось уцелеть и юному Ивану Сердюку, тому самому Лисичке, который попал в блок смерти за свое любопытство. Сейчас он работает электрослесарем на одной из шахт в Луганской области в Донбассе.
С помощью этих людей постепенно все шире и полнее раскрывается картина событий, происходивших в таинственном блоке смерти Маутхаузена. И картина эта настолько трагична и вместе с тем проникнута таким высоким героизмом, что восстание смертников Маутхаузена предстает сейчас перед нами как один из самых великих подвигов советских людей в годы их борьбы против фашизма.
В блок э 20 гитлеровцы посылали тех, кого они считали «неисправимыми» и особенно опасными для себя людьми. Туда попадали пленные, совершавшие неоднократные побеги из лагерей, уличенные в антигитлеровской агитации, в актах саботажа на немецких заводах и фабриках. Почти исключительно это были советские люди, главным образом офицеры, политработники, партизанские командиры и комиссары. Значительную часть узников составляли наши летчики, и среди них выделялось несколько старших офицеров, которые в дальнейшем стали главными организаторами и вдохновителями восстания и побега. Сейчас мы можем назвать лишь некоторых, остальные пока остаются неизвестными.
Герой Советского Союза подполковник Николай Иванович Власов занимал в нашей истребительной авиации должность инспектора по полетам. Это был великолепный, бесстрашный и лихой летчик, молодой человек, полный энергии и жизненных сил, с внешностью настоящего русского богатыря — высокий, широкоплечий, русоволосый и голубоглазый. Когда он попал в плен, гитлеровцы поместили его в крепости Вюрцбург вместе с нашими генералами и, к его удивлению, обращались с летчиком крайне предупредительно. Власову даже разрешили оставить свои ордена, и он ходил в лагере с Золотой Звездой на груди. Эта предупредительность, впрочем, объяснялась весьма просто: немцы надеялись «обработать» этого офицера и привлечь его на службу в так называемую «русскую освободительную армию» предателя генерала Власова. Но уже вскоре они убедились, что из этого ничего не выйдет. Николай Власов с возмущением отвергал все предложения перейти на сторону врагов своей Родины и не оставлял настойчивых попыток бежать из плена. В конце концов, видя, что ни уговоры, ни посулы, ни угрозы не помогают, гитлеровцы решили уничтожить этого человека. Ему объявили смертный приговор и направили в двадцатый блок Маутхаузена. Но еще до этого Власов успел передать свою Золотую Звезду одному из товарищей по плену, и тот после освобождения сумел доставить ее на Родину.
Уже немолодой полковник Александр Филиппович Исупов командовал на фронте штурмовой авиационной дивизией и был сбит под Одессой. Гитлеровцы пытались «Обрабатывать» его, как и Николая Власова, но встретили ту же благородную непреклонность коммуниста и советского гражданина. Однажды в лагере в Лицманштадте (Додзь), где содержался Исупов, пленных советских офицеров согнали на так называемый митинг. Перед ними выступил изменник, агитатор из власовской армии, долго и настойчиво доказывавший неизбежность победы Германии в этой войне. Затем немцы предложили выступить нашим офицерам и первым попросили высказаться Александра Исупова. К общему удивлению, полковник не отказался.
— Я не могу согласиться с выступившим сейчас господином, — сказал он, и в голосе его звучали гадливость и презрение к предателю Родины.
И он с неумолимой логикой, яркими примерами один за другим разбил доводы власовца, доказывая, что победа уже близка и что гитлеровская Германия неминуемо потерпит поражение.
— Гитлеровцы обещают нам «свободу», — язвительно говорил он. Посмотрите, какая это свобода. Разве мы не являемся свидетелями того, что сделали фашисты с Польшей, как расправились они с населением наших оккупированных областей, как вывезли богатства из окрестностей Ленинграда, из других городов? Грабеж и рабство — вот та свобода, которую несет нам Гитлер.
С необычайным волнением слушали его товарищи, а он открыто, прямо в лицо гитлеровцам и власовцу говорил о своей ненависти к фашизму и призывал товарищей не оставлять борьбу и здесь, в условиях плена. Митинг был непоправимо испорчен, власовцу пришлось ретироваться, а немцы, хоть и сделали вид, что им, мол, безразлично выступление советского полковника, не простили ему этой речи. Судьба Александра Исупова была решена. Через несколько дней его заковали в наручники и увезли куда-то в закрытой машине. Его товарищи были уверены, что он расстрелян, и только теперь, в последние годы, выясняется, что Исупов был обречен гитлеровцами на медленную и мучительную гибель в блоке смерти Маутхаузена.
Иными путями привела судьба в двадцатый блок бывшего командира авиационной дивизии полковника Кирилла Чубченкова, командира эскадрильи капитана Геннадия Мордовцева и других, но с той поры, как за ними закрывались двери блока смерти, они вступали на общую дорогу, дорогу, ведущую прямо к смерти, близкой и неизбежной.
Как известно, в гитлеровских лагерях организация учета была поставлена со всей немецкой педантичностью. Каждого пленного из лагеря в лагерь сопровождала специальная карточка со всеми данными о нем, с отпечатками пальцев, с фотографией, сделанной анфас и в профиль, со всеми пометками о побегах и штрафах. Но на карточке каждого, кто предназначался для блока смерти, делались особые пометки. То она была прочеркнута по диагонали красной полосой, то аккуратным писарским почерком на ней было написано «фернихтен» — «уничтожить», то стояли два слова: «мрак и туман» или «возвращение нежелательно», а то просто ставилась одна буква «К» — от немецкого слова «кугель» — пуля. Все эти пометки и слова обозначали одно и то же — смерть, которая должна быть возможно более страшной и мучительной.
Эти мучения начинались, как только смертник попадал в ворота общего лагеря Маутхаузен. Его тотчас же изолировали от остальных узников и помещали в одну из камер так называемого «политабтайлунга» — тюрьмы для политических заключенных. Там, в комнатах пыток, он проходил первоначальную «обработку» эсэсовцы избивали его до полусмерти, кололи иглами, пытали электрическим током и т. д. и т. п. Потом его загоняли в «баню», которая тоже была утонченной и нестерпимой пыткой. В небольшом бетонированном помещении отовсюду хлестали тугие, как плети, струи ледяной воды. Захлебывающийся, задыхающийся узник нигде не мог укрыться от этих водяных бичей, и издевательское «купание» продолжалось порой по нескольку часов. После этого лагерный парикмахер простригал смертнику машинкой широкую дорожку от лба до затылка, и голого человека выбрасывали прямо на снег. Швыряя ему вслед старые полосатые штаны и куртку из какой-то дерюги. Одежда эта заранее подвергалась обработке, чтобы заразить узника чесоткой, экземой или другими накожными болезнями. Ударами дубинок эсэсовцы гнали бегом смертника к железным дверям блока, заставляя его одеваться на ходу. Двери открывались, человека вталкивали туда, а там, внутри, его хватали два эсэсовца, поджидавшие свою жертву, и начиналось очередное, еще более жестокое избиение.
Так, пройдя через это «чистилище», человек попадал в самый ад — в длинный барак, стоявший в центре двора. Этот барак был разделен на три части — комнаты (по-немецки «штубе»), где ночевали узники, одно отделение посередине, где находились служебные помещения.
Одна из штубе предназначалась для больных: здесь помещались те, кто был уже доведен до предела своих сил, кому оставалось жить считанные дни, люди, которые уже не могли ходить, а только ползали. Но и они были обязаны дневное время покидать барак и выползать во двор при любой погоде. Второе, большее по размерам помещение, примерно 10х12 метров, служило жильем всей остальной массе узников Тут содержалось пятьсот-шестьсот человек. Помещение было пусто, как сарай, — никакой обстановки не полагалось. Не было ни кроватей, ни нар, ни даже соломы на цементном полу. Никаких постельных принадлежностей, даже одеял, узникам не давали, хотя помещение зимой не отапливалось. Люди спали прямо на полу; вернее будет сказать, что они спали друг на друге, потому что лишь небольшая часть узников могла разместиться на этой площади пола, а остальные должны были ложиться на товарищей, в два-три слоя или же спать стоя. В душные летние ночи эсэсовцы плотно запирали окна барака, и в сравнительно небольшом помещении, где была скучена такая масса народу, воздух постепенно становился невыносимо тяжелым и спертым, людям не хватало кислорода для дыхания, и многие, не выдержав, к утру задыхались. Зимой же по вечерам, перед тем как загнать узников в барак, помещение поливали из шлангов так, что на полу к ночи всегда стояла на несколько сантиметров вода. Людям приходилось ложиться спать прямо в воду, а среди ночи являлись эсэсовские охранники и распахивали все окна настежь до утра, устраивая «проветривание». И каждое утро на обледеневшем полу оставались лежать трупы окоченевших людей.
