Пётр Толочко - Власть в Древней Руси. X–XIII века
Завершить анализ летописных известий о вече хотелось бы известием, содержащемся в летописной статье 1176 г. Лаврентьевской летописи. Оно многократно комментировалось исследователями, но согласованного взгляда на него так и не определилось. В нем сказано: «Новгородци во изначала, и Смолняне, и Кыяне (и Полочане) и вся власти, якоже на думу на вѣча сходятся, на что же старѣишии сдумають, на том пригороды станнуть».[519]
Запись эта появилась в связи с конфликтом, имевшем место во Владимиро-Суздальской земле между новым городом Владимиром и старыми Ростовом и Суздалью. Летописец не может отрицать старшинства названных городов и, вместе с тем, не считает их претензии на какую-то особую правду справедливыми. «А здѣ городъ старый Ростовъ и Суздаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды Божья».[520]
Для темы данного исследования не имеет значения, какие города летописцы относили к пригородам, а какие к городам. Здесь важной является политическая формула вечевого соподчинения. Может быть не столько реальная, сколько идеальная, а также хронологическая ее соотнесенность.
С. В. Юшков, полемизируя с В. И. Сергеевичем, основывавшем на этом известии свой вывод о повсеместном бытовании вечевых собраний старших городов и обязательности их решений для младших, категорически не соглашался, во-первых, с непременной обязательностью такого порядка, а, во-вторых, что под вечем следует понимать непременно широкое народное собрание. Нет никакого сомнения, утверждал он, что под киевлянами, черниговцами и т. д. следует понимать киевские, новгородские и др. власти, правящие феодальные верхушки.[521]
Вряд ли С. В. Юшков корректен здесь в трактовке слова «власти». Это не правящие феодальные верхи, а волости, то есть земли. Назвав новгородцев, смолян, киевлян и, возможно, полочан, летописец продолжил эти перечисления фразой: «и все волости». Слово это является производным от слова «власть», но в данном контексте, как и во многих других случаях, означает все же землю. С С. В. Юшковым можно согласиться в том, что определяющей силой на вечах были верхи древнерусского общества, только доказательства этого содержатся не в этом слове. Они в утверждении летописца, что «боляре хотяще свою правду поставити». Не ростовцы или суздальцы, а именно бояре, т. е. те же власти.
Подводя итоги исследованию веча, С. В. Юшков пришел к выводу, что кроме Новгорода, оно нигде не было постоянным органом власти с ясно очерченной компетенцией. Вместе с тем, признавал за вечем большое политическое значение, нередко надолго определявшее внутреннюю и внешнюю политику.[522] Близкие выводы в последнее время высказал Ю. Гранберг. Правда, в отличие от С. В. Юшкова, отказал в институциональном характере и новгородскому вечу.
Вывод С. В. Юшкова только на первый взгляд кажется таким, который отрицает властный характер древнерусского веча. В действительности, прибавив слово «постоянный» перед словосочетанием «орган власти», историк не исключил тем самым того, что «непостоянным» органом вече все таки было. Да и как иначе к этому можно относиться, если по признанию самого же С. В. Юшкова, его решения иногда надолго определяли внутреннюю и внешнюю политику.
Полемизируя с В. И. Сергеевичем, считавшим вече постоянным органом власти, С. В. Юшков заметил, что тому не удалось доказать непрерывность существования веча в городах. Правда, несколько ниже, фактически, опроверг свое утверждение заявлением о том, «что в городах были не только отмеченные в летописи массовые вечевые собрания жителей; их было в несколько раз, быть может в несколько десятков раз, больше, чем об этом говорят летописи».[523]
Если исходить из количества упоминаний, тогда придется поставить под сомнение постоянность и новгородского веча. Оно тоже не собиралось регламентно регулярно и летописных упоминаний о нем в домонгольское время не так много. Что касается законодательных актов новгородского веча, то о таковых можно говорить лишь со второй половины XIII в. Был вечевой колокол, но вряд ли это особенность только Новгорода. Колокольным звоном собирали вече 1097 г. и во Владимире Волынском.
Привлечение более широкого круга летописных свидетельств, практически, не внесло принципиальных корректив в сделанный мною ранее вывод о сословном характере веча. Данных, которые бы позволили считать вече властным органом городской общины, нет не только в киевских, но и в известиях о вечах других городских центров Руси. Утверждение И. Я. Фроянова о том, что в пользу демократического характера вечевых собраний свидетельствует широкое участие в них рядового городского и сельского населения, не может считаться убедительным. Во-первых, потому, что это широкое участие было не всегда, а, во-вторых, социальная сущность веча определяется не тем, кто в нем мог принимать участие, а тем, кто его созывал, руководил им и принимал решения.
Никакого господства на вече простых людей, от которых, будто бы, и зависело вечевое решение, как уверяет И. Я. Фроянов, не могло быть по определению. По существу, это признает и он сам. Пожурив П. П. Толочко за то, что он считает будто на киевском вече у Туровой божницы верховодили «мужи лучшие», он затем соглашается с этим. «Мы не только не исключаем, но и предполагаем руководство вечем со стороны «лучших мужей. На то они и лучшие»».[524]
Разноречивые мнения вызывает вопрос о регулярности вечевых собраний и регламентации их деятельности. Выводы, к которым приходят исследователи, не всегда учитывают неполноту наших источников. Это в первую очередь относится к утверждению о нерегулярности вечевых собраний. Определенно на страницы летописи попала лишь часть свидетельств о вечах, что не может дать объективной картины о степени регулярности функционирования этого института. Однако, если бы их было и больше, как это имело место в Новгороде, вряд ли бы наш вывод в этом был принципиально иным. Здесь можно согласиться с С. В. Юшковым, что на всех событиях, которые предшествовали созыву веча, лежит печать чрезвычайности.[525] Действительно, они собирались по необходимости.
Нет у нас и оснований предполагать четкую регламентацию вечевых собраний: конкретное место их созыва, вечевую избу, обустроенную инфраструктуру, протокольные записи, систему голосования при принятии решений и др.[526] Но если бы все это у веча имелось нам впору было бы утверждать о наличии на Руси в домонгольское время парламентов, земельных и городских. Конечно, ничего этого еще не было и, по условиям времени, не могло быть. Как следует из многочисленных свидетельств летописи, даже термин «вече» не обрел в древнерусское время своей содержательной однозначности. Им одинаково обозначались и общегородские собрания, на которых объявлялись важные государственные решения, и собрания более камерные — совещания отдельных групп знати, военные советы во время походов, советы князей со своим окружением.
К числу едва ли не основных вопросов, будто бы, относившихся к компетенции веча, как считали некоторые исследователи, являлось избрание князей и других высших представителей исполнительной власти. Подтвердить это утверждение фактически нечем. В летописи для этого нет свидетельств. Вече могло повлиять на княжеские поставлення, как это имело место в Киеве в 1068 и 1113 гг., но никаким правом избрания князей не обладало. Да на Руси и не было такой практики. Даже и в Новгороде, который был волен в князьях. Новгородцы приглашали на стол князей и изгоняли их, но это никак не подпадает под определение избрания.
Как правило, кандидаты на новгородский стол определялись или великими киевскими князьями или владимиро-суздальскими на финальном этапе древнерусской истории. Их судьба зависела не столько от новгородского веча, сколько от складывавшейся общерусской политической конъюнктуры. И не случайно смена новгородских князей происходила всякий раз как только менялась власть в Киеве или же тогда, когда Новгород попадал в сферу влияния владимиро-суздальских князей. Следовательно, кандидат на новгородский сто л определялся не на вече, а в княжеских дворах Киева или Владимира на Клязьме.
Разумеется, новгородцы не были безучастны в этом княжеском выборе. Могли не согласиться с предложенной кандидатурой или изгнать неугодного им князя, но все эти действия претворялись в жизнь не широкими демократическими низами Новгорода, а боярскими партиями, ориентировавшимися на Киев или Владимир на Клязьме.
Еще меньше оснований говорить о вечевом избрании князей в других древнерусских городах.
Все сказанное выше не является основанием для отказа вечу, как это имеет место в работах ряда исследователей, в политическом институциональном характере. Если бы это было так, тогда в вече не было бы никакого смысла. Князья не обращались бы к нему за поддержкой и расположением, боярские партии не пытались бы заручиться его согласием на нужные им решения, а широкие демократические низы не прибегали бы к мятежам, когда решения эти их не устраивали. Нет сомнения, что вече являлось публичным институтом, не выпадавшим из других ему подобных в древнерусской государственно-политической жизни. Таких, как княжеские съезды, которые также не отлились в регламентно четкие институциональные формы, но без которых трудно представить систему власти на Руси. Это верно и в том случае, если согласиться с М. С. Грушевским, полагавшим, что вече не правило само, но являлось коррективом княжеско-дружинного управления.[527]
