Государство фюрера: Национал-социалисты у власти: Германия, 1933—1945 - Норберт Фрай
Идеологическая «зацикленность» Гитлера и Гиммлера исключала любую возможность корректировки нацистской оккупационной политики даже после очевидного перелома в ходе войны. Особенно наглядно это проявилось в генерал-губернаторстве, где осуществление идей расовоимпериалистического господства застопорилось, столкнувшись с растущим сопротивлением и партизанской войной. Тем не менее власти не отказались от принципа подавления польского населения во всех сферах жизни, однозначно противоречившего задаче максимальной эксплуатации этой квазиколонии. Предпринимаемые время от времени прагматичным генерал-губернатором Гансом Франком попытки хоть немного сгладить столь явное противоречие разбивались о незыблемые идеологические постулаты. По цинично-примитивным представлениям Гиммлера, «лишенный руководства рабочий народ» предназначен одновременно служить и объектом эксплуатации, и объектом расовой политики. Результатом стал террористический режим, установленный СС и только террором и державшийся, который угнал на принудительные работы в рейх около 1,2 млн поляков, похитил сотни «расово приемлемых» детей-сирот для их «онемечивания» с помощью «Национал-социалистической народной благотворительности» и эсэсовского общества «Источник жизни», присваивал польскую сельскохозяйственную и промышленную продукцию и, наконец, вслед за гетто построил на польской земле фабрики смерти для уничтожения европейских евреев.
Связь использования и уничтожения, столь же характерная для национал-социалистической оккупационной политики на Востоке, как и для политики здравоохранения немецкого населения, яснее всего видна на примере Освенцима[181]. Там из пересыльного лагеря, устроенного летом 1940 г. для приема польских заключенных из присоединенных областей и генерал-губернаторства, СС сделали свой самый крупный лагерный комплекс. На площади 40 км2 помимо сельскохозяйственного предприятия с опытными станциями и принадлежащими СС производственными цехами, где работали заключенные, весной 1941 г. вырос внешний лагерь Моновиц с заводом «ИГ Фарбен» по производству искусственного каучука, осенью того же года — лагерь Биркенау, а рядом с ним — газовые камеры. С тех пор как началось «окончательное решение еврейского вопроса», врачи на платформе вокзала сортировали вновь прибывших по степени трудоспособности. Те, кого не убивали сразу, предназначались для «уничтожения трудом» или — как цыгане, содержавшиеся с начала 1943 г. в ужасающих условиях в отдельном лагере[182], — для медицинских экспериментов и евгенических исследований.
По мере того как ухудшалась ситуация на фронтах, трудовая эксплуатация узников концлагерей приобретала все большее значение. В конце концов практически каждый лагерь окружило кольцо, часто весьма широкое, внешних командировок и подразделений, обеспечивавших предприятия СС, военные заводы и прочие объекты военного значения дешевой рабочей силой. Порой число таких лагерей-филиалов доходило до тысячи. Во многих городах и селах колонны узников, шагающие под охраной эсэсовцев к месту работы, стали в военные годы привычной картиной.
Руководило поставкой рабочих-заключенных главное хозяйственное управление СС, требовавшее с промышленников от трех до шести марок за человека в день. Многие предприятия считали эту сумму завышенной, поскольку производительность труда таких рабочих была гораздо ниже средней. Зато администрацию предприятий не смущал тот факт, что физические и психические силы заключенных, трудившихся по 11 часов, как правило на самых тяжелых работах, не получавших достаточного питания и подходящей одежды, не имевших нормальных жилищных условий, быстро таяли и число умерших от истощения росло из месяца в месяц. Повинуясь «окончательному решению», лагерные врачи, в первую очередь в Освенциме, убивали больных и нетрудоспособных заключенных, делая им смертельные инъекции. В Моновице, на строительстве предприятия «ИГ Фарбен», было «израсходовано» более 25 000 узников лагеря[183]. В общей сложности в концентрационных лагерях погибли от изнурения, голода и болезней как минимум полмиллиона человек, половина из них — в хаосе последних недель войны.
Истребление европейских евреев
С политикой «санации» необходимого Германии «жизненного пространства» на Востоке теснейшим образом была связана судьба живших там, а затем депортируемых туда из «старого рейха» и, наконец, со всей Европы евреев. Осуществлявшееся на польской и советской земле «окончательное решение еврейского вопроса» затмило самые чудовищные аспекты существовавших дотоле оккупационных режимов. С убийством европейских евреев национал-социалистическая политика геноцида перешла на новую ступень, не имеющую аналогов в истории.
Однако между апрельским бойкотом 1933 г. и систематическими массовыми убийствами на восточных фабриках смерти пролег долгий и достаточно извилистый путь[184]. Это выразилось в причудливых реалиях повседневной жизни евреев в Третьем рейхе[185]: наряду с усиливающимися преследованиями и вытеснением за границы «арийского народного сообщества» (оно взирало на происходящее частью с одобрением, частью с возмущением, но в большинстве своем равнодушно) для ассимилированных немецких евреев на протяжении нескольких лет еще были маленькие ниши почти нормального существования. Его смертельная бесперспективность очевидна только при взгляде из «послеосвенцимского» будущего; современникам ситуация казалась не столь однозначной, несмотря на все притеснения и бесправие. Об этом убедительно свидетельствуют дневники ученого-филолога Виктора Клемперера[186].
Поскольку темпы, направление и уровень дискриминации много раз менялись и порой даже казалось, будто конечный пункт уже достигнут, в 1934–1935 гг., после того как прошла первая волна антиеврейских мер в рамках закона о профессиональном чиновничестве, немало немецких евреев вернулись из эмиграции, в особенности из близкой Франции. Правда, почти одновременно начались первые попытки «ариизации» мелких еврейских предприятий; такие важные с политической точки зрения фирмы, как известные издательства «Улыитейн» и «Моссе», уже в 1933–1934 гг. под огромным давлением перешли во владение холдинговой компании НСДАП. Другие антисемитские акции на данном этапе в основном зависели от фантазии и инициативы местных партийных боссов. Но с начала лета 1935 г. антиеврейская пропаганда вновь усилилась.
Затем «партийный съезд свободы» нанес немецким евреям жесточайший законодательный удар: 15 сентября 1935 г. Герман Геринг предъявил вызванному в Нюрнберг однопартийному парламенту «Закон о гражданах рейха». В нем проводилось различие между «гражданами рейха немецкой и родственной крови», обладателями «полных политических прав», и просто «подданными государства», отныне политически бесправными, — евреями. В придачу «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести» запрещал браки и внебрачные связи между евреями и неевреями.
Хотя оба закона — разумеется, принятые единогласно — вызванные в Нюрнберг чиновники сформулировали только в горячке партийного съезда, предварительные размышления и публичные заявления на эту тему появлялись давно. Впрочем, о какой-либо продуманности говорить не стоило, как показали последующие внутриминистерские дебаты при составлении первых инструкций по применению законов, продолжавшиеся в течение двух месяцев. Лишь в этот период решался важнейший вопрос: кого считать евреем в свете закона о гражданах рейха. В конечном счете «кровно-расовое» законодательство стало опираться на записи о крещении в христианских церквях — и при этом показало
