Последний крестовый поход (ЛП) - Элари Ксавье
В Кретее, недалеко от Парижа, королевскую процессию ожидала женщина из Бургундии. Она пришла с ребенком, обезображенным двумя опухолями на лице. Когда прибыли мощи Людовика, она прибилась к процессии и просила, чтобы ее сыну позволили прикоснуться к ним. Один из сержантов короля взял ребенка на руки и поднес к святыне. Гной из опухолей на лице ребенка немедленно вышел, и и он тут же выздоровел[230].
Впоследствии, когда мощи Людовика были захоронены в Сен-Дени, его гробница стала центром настоящего паломничества. "Почитая эту гробницу, — говорит Жоффруа де Болье, — многие, пораженные различными и разнообразными болезнями, исцелились благодаря заслугам Святого короля". В течение нескольких недель после похорон по меньшей мере пятнадцать чудесных исцелений были приписаны заступничеству Людовика — то есть они были признаны прелатами, которым Папа поручил провести расследование добродетелей французского короля, а до этого они были тщательно записаны монахами. С самого начала аббат Матье де Вандом не пренебрег тем, чтобы установить при гробнице смотрителя, который также должен был отмечать чудесные исцеления, свидетелем которых он становился[231].
Эта длинная череда чудес и атмосфера ажиотажа вокруг мощей Людовика сделали возвращение армии необыкновенным событием. Только представьте себе: сначала путешествие из Парижа в Эг-Морт, затем пересечение Средиземного моря, высадка на берег, впечатляющие руины Карфагена, сражения, эпидемия, страдания, столько смертей, переход через Сицилию, долгий путь по Италии, от Сицилийского королевства до Альп, паломничество в Рим, визит к кардиналам в Витербо, и все эти города северной Италии, независимые и так отличающиеся от французских городов. Смена ландшафта, климата, политических систем: можно только удивляться, как Филипп III и другие крестоносцы переживали такую череду смена декораций — и такую череду драм.
Заключение
Очевидно, что Тунисский крестовый поход потерпел полное фиаско. Однако подготовка к крестовому походу была проведена с особой тщательностью. Крестоносцы были достаточно многочисленны, хорошо экипированы и обеспечены достаточным количеством конницы. Припасы, несомненно, были подготовлены настолько хорошо, насколько позволяли материально-технические условия того времени. Генуэзцы снарядили качественный флот, а церковная десятина, доходы королевского домена и, в особенности, помощь городов обеспечили необходимые финансовые средства. На протяжении всей кампании власть Людовик как главы армии была единодушно признана и уважаема, а в рядах самой армии царила дисциплина.
Эта методично подготовленная экспедиция, тем не менее, имела катастрофический итог, и в этом фиаско трудно не винить Людовика лично. Какую бы гипотезу ни принять для ее объяснения, выбор цели, с нашей точки зрения и с точки зрения многих современников, являлся абсурдом. Даже если бы город Тунис был взят, трудно понять, как облегчилось бы положение франков в Святой Земле. На самом деле, если сравнить его с султаном Египта Бейбарсом, победителем монголов и палачом христиан, халиф Аль-Мустансир кажется весьма умеренным, и больше заинтересованным в процветании своей столицы, чем в своем титуле "военачальника верующих". Важно отметить, что договор, который он заключил с королями крестоносцев, был направлен, прежде всего, на немедленное восстановление торговых отношений. В годы после экспедиции Людовика, великие итальянские морские республики во главе с Генуей, а также Арагонское королевство поспешили возобновить ранее заключенные соглашения с Хафсидами. Что касается короля Сицилии, то он не переставал скрупулезно собирать ценз, который договор 1270 года восстановил в его пользу, а халиф Туниса даже стал одним из его самых верных союзников. Тем не менее, Аль-Мустансир сровнял руины Карфагена с землей[232].
Если со стратегической точки зрения выбор Туниса кажется труднообъяснимым или даже просто не понятным, то боевые действия были проведены столь же небезупречно. Даже если мы примем, что Тунис был подходящей целью, решение высадиться в середине июля, в период сильнейшей жары, очевидно, является серьезной ошибкой, однако, менее серьезной, чем решение держать всю армию в бездействии после многообещающего начала, в ожидании прибытия короля Сицилии. В этом вопросе, как и в случае с выбором цели похода, следует упрекнуть Людовика, власть которого становилась все более авторитарной. Если бы Карл Анжуйский был предупрежден заранее о намерениях своего старшего брата, он был бы лучше подготовлен к тому, чтобы присоединиться к нему в Тунисе. Находясь на расстоянии и, без сомнения, даже с подозрением относясь к Людовику, Карл прибыл в лагерь только для того, чтобы отдать дань уважения трупу своего брата — и все же спасти то, что еще можно было спасти из армии, оказавшейся в тяжелом положении. Со всех точек зрения, как тактических, так и стратегических, необходимо смириться с тем, что Людовик был плохим военачальником. Ошибки, которые он совершил в Тунисе, были того же порядка, что и те, которые привели к гибели армии крестоносцев в Египте двадцатью годами ранее. Летом 1249 года Людовик решил подождать своего брата Альфонса де Пуатье, а в 1270 году он повторил ту же ошибку, надеясь на прибытие Карла Анжуйского. Его ошибки усугубились в 1270 году тем, что он, похоже, извлек из своей египетской неудачи парадоксальные выводы, что он должен решать все только сам и что он может игнорировать советы своих баронов и многочисленных ветеранов войн в Святой Земле и Италии, которыми он себя окружил. В целом, египетская кампания, похоже, продвигалась лучше, даже если ее завершение было еще более катастрофическим, чем в 1270 году. В Тунисе кто-то другой, кроме Людовика, возможно, и не справился бы лучше, но хуже сделать было трудно.
Неудача измеряется, прежде всего, масштабами человеческих потерь. Людовик повел за собой на смерть тысячи крестоносцев и паломников, начиная с нескольких членов своей семьи и свиты: своего сына Жана Тристана и дочь Изабеллу, зятя Тибо Наваррского и невестку Изабеллу Арагонскую, к которым можно добавить брата короля Альфонса де Пуатье и его жену Жанну Тулузскую, умершую годом позже в Италии, а также его ближайшего советника Пьера ле Шамбеллана, хранителя печати Гийома де Рампилье, легата Рауля Гроспарми и нескольких видных прелатов. А сколько рыцарей, сержантов, паломников, мужчин и женщин так и не вернулось домой! Конечно, Людовик не намеренно привел свою армию к катастрофе. В свои последние минуты он все еще искренне выражал свою боль за людей, которых он привел через Средиземное море. Даже если современники видели в нем потенциального святого, возможно, еще при его жизни, и даже если они таким образом смягчали критику, которая обрушилась бы на кого-то другого, они не ошиблись в результатах двух его крестовых походов. Жуанвиль, друг короля, был самым суровым из них.
Насколько мне известно, он родился в день святого Марка Евангелиста, после Пасхи. В этот день во многих краях устраиваются процессии и носят кресты, а во Франции их называют черными крестами: и они словно предрекали, что великое множество людей погибнет в двух крестовых походах короля, то есть в крестовом походе в Египет и в следующем, во время которого он умер в Карфагене, отчего великая скорбь поразила сей мир и великая радость была в раю из-за погибших в этих двух паломничествах истинных крестоносцев.[233].
"Великая радость в раю", несомненно, ожидала всех тех крестоносцев, которые умерли вместе со Людовиком. Но так ли сильно был в этом убежден сам Жуанвиль? Возможно, не очень, если вспомнить, что он отказался следовать за Людовиком в 1270 году и перспектива "великой радости в раю" казалась ему несколько принудительной.
Более того, если смотреть на это с точки зрения крестоносцев, то кампания 1270 года была особенно разочаровывающей. Болезни были основной причиной потерь, если только шторм, уничтоживший флот, стоявший на якоре в порту Трапани, не причинил еще больше смертей. Однако Церковь считала мучениками только тех крестоносцев, которые погибли в бою и даже Людовик не был признан таковым. Эта мелочность разгневала Жуанвиля, "особенно потому, что [Людовик] последовал за Господом нашим на крест; ведь если Бог умер на кресте, то и король тоже, потому что он был крестоносцем, когда умер в Тунисе". С этим ничего не было сделано. Церковь причислила Людовика к исповедникам, то есть к образцовым христианам, но не к мученикам. После 1270 года крестоносцы, вернувшиеся из Ифрикии, все еще считались связанными клятвой и в глазах Святого Престола эта клятва не была выполнена тунисской экспедицией, которая не достигла Святой Земли[234].
