Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке (ЛП) - Форд Мэтью
И наш ответ на этот вопрос заключается в том, что война не заканчивается, что в "Радикальной войне" полезнее рассматривать поле боя как всегда живое, воспроизводимое, переосмысляемое и рефреймируемое таким образом, чтобы установить связи между историей, памятью и современными событиями. В результате происходит непростая конвергенция памяти и истории, поскольку они становятся выкованными из одной и той же, казалось бы, безграничной циркуляции и накопления оружейного контента. Когда, например, видеозапись нападения стрелка на новозеландские мечети в 2019 году, транслируемая в режиме реального времени, исчезнет из сети и/или утратит свою устрашающую силу? Останется ли она в сети навсегда, будет ли переосмыслена для другой цели или исчезнет в безвестности? Ответы на эти вопросы в обоих случаях вряд ли будут известны в обозримом будущем. Конечно, когда речь идет о падшем образе, кажется, что со временем чувствительность к изображениям страданий на войне, а то и их сила уменьшаются (см. Sontag 2003; Hoskins 2004). Но в этом отношении отсутствие промежутка или тишины между моментом публикации события и его последующей доступностью для воспроизведения и пересмотра портит нашу способность воспринимать ужасы войны. Марианна Торговник рассматривает трудности, связанные с тем, что мы сталкиваемся с массовым насилием и смертью в короткие промежутки времени, как часть возникающего "комплекса войны". Для Торговник это включает в себя работу "дыр в архиве, эллипсов, составляющих культурную память... формирующих паттерны, которые имеют определенный интуитивный смысл" (2005, p. 7).
С точки зрения архивного дела, существуют радикальные возможности для вечного воспроизведения войн, которые ведутся, сражаются и переживаются в цифровых сетях, включая новые возможности для эллипсов, как выразился бы Торговник, и для стирания. Онлайновая призма, через которую провоцируются и видятся конфликты, становится неумолимой эвокацией войны, которая мучает и постоянно подпитывает сомнения. Ощущение постоянства цифровых архивов, безусловно, создает постоянно накапливающееся испытание для способности общества помнить, отмечать, праздновать и оплакивать, или, по выражению Дэвида Риффа, способности забывать (Rieff 2016). То, что цифровой архив также подвержен распаду, тем не менее, нарушает традиционную схематизацию войны, подрывая понятие оседающей культурной памяти, и это неизбежно влияет на то, как мы концептуализируем, оправдываем и понимаем войну.
Таким образом, цифровой архив нарушает этот порядок культурной и коллективной памяти. Ведь сейчас мы наблюдаем, как большинство коммуникативных актов - будь то повседневные или экстремальные - оставляют цифровые следы, которые, по сути, стали частью цифрового архива. Кроме того, коммуникативные акты также следуют по множественным и накапливающимся траекториям, как сообщения, электронные письма и комментарии. А поскольку война отчасти конституируется через эти информационные траектории, цифровой архив сам становится критической инфраструктурой войны. Но в этих обстоятельствах каковы пределы войны? Что можно вспомнить, историзировать и чему научиться на вечном поле боя социальных сетей по сравнению с традиционными полями сражений, ограниченными во времени и пространстве? Другой способ сформулировать эти вопросы - спросить, какого рода война порождается и скрывается в этой новой архивной силе? Именно на фоне ощущения перегруженности, радикального потенциала войны, которая может быть воспроизведена и переделана в цифровых архивах, ведется новая форма войны - та, которая включает в себя борьбу за сам архив. И именно на эту форму войны мы сейчас и обратим наше внимание.
Архив на войне
Потенциально бесконечный цифровой охват, распространение и продолжительность войны, разбросанные и по-новому связанные в памяти и истории, открывают широкие возможности для фабрикации, утечки, обмена, взлома и кражи информации в беспрецедентных масштабах. Большинство цифровых архивов не существуют в изоляции, а динамически строятся в связи с другими системами данных. Следовательно, как отмечает Артур Крокер, цифровой архив "не только регистрирует и отвечает на онлайн-запросы и новые ссылки, но и эффективно адаптирует свое будущее поведение к тем тенденциям, которые наблюдаются в сети" (2014, p. 89). И именно этот органичный и распределенный процесс адаптации, охватывающий миллиарды интернет-пользователей, ставит под сомнение вопрос о том, где и когда ведутся современные военные действия. Ведь война находится в постоянной эволюции вместе с архивом, в котором она хранится. Цифровой архив, похоже, постоянно разворачивается, адаптируется и накапливается. В этом отношении есть ощущение, что он фиксирует все. Таким образом, цифровой архив кажется глубоко прозрачным. И все же, как ни парадоксально, масштабы Интернета освещают нашу неспособность охватить и контролировать архивные материалы. Геоф Боукер (2016) отражает это напряжение:
В итоге мы оказываемся в непростой зоне между близким будущим, которое всегда не за горами - примерно через пять лет, когда у нас будут все данные, - и набором архивных практик в настоящем, которые закрепляют определенные виды невидимости: то, что мы не можем или не хотим увидеть.
Идея о том, что архивные практики увековечивают некую невидимость того, что можно и нельзя увидеть, кажется противоречащей представлениям о доступности цифрового архива и прозрачности, которую создает партисипативная война (см. Приложение). Это включает в себя очевидную демократизацию загрузки множества голосов и видео с передовой. Однако именно подавляющая оперативность и накапливающийся объем цифровых медиа не позволяют рассматривать онлайн-пространство как некую упорядоченную организацию того, что архивисты иначе понимали бы как индексированный и аннотированный архив.
В этом отношении, учитывая природу партисипативной войны, архив - это не то, что создается, хранится, упорядочивается и извлекается в традиционном смысле отношений между настоящим и прошлым, а скорее создается "на лету". Это происходит путем загрузки контента или комментирования того, что уже есть в сети. Здесь социальные медиа постоянно подпитываются от множества пользователей и реагируют на них, предлагая медиатизированную форму коллективной памяти. Этот вид материалов из открытых источников дополняется видами непрерывного наблюдения, которые обеспечивают беспилотники, что Шамайоу называет "революцией в наблюдении" (2015, p. 38). Сочетание этих исходных материалов создает лавину записанных данных, которые могут быть использованы для маркировки целей. Огромный объем данных, тем не менее, представляет собой главный вызов в нашей модели радикальной войны в борьбе за данные, внимание и контроль. ИИ потенциально может стать ключевым оружием, помогающим выявить смысл в этих данных. Однако в то же время внимание опосредовано применением ИИ для анализа и прогнозирования данных, что потенциально может привести к определению приоритетов целей, отражающих предубеждения разработчиков программного обеспечения, которые сами должны постоянно переписывать свои приложения для выявления скрытых противников.
Следствием вооруженного архива является то, что Радикальная война формируется из вечной бета-войны или войны прототипов, в которой война постоянно создается и переделывается на поле боя, в цифровых инфраструктурах и воссоздается путем выявления новых моделей из устоявшихся архивов. Скорость, с которой это должно происходить, чтобы врагам можно было противостоять с помощью новых доктрин и оружия, заставляет отдавать предпочтение экспериментам и адаптации в реальном времени, во время боя, а не в лаборатории или на тренировочной площадке. Это имеет параллели с теми, кто работает над программными приложениями в кибер- и цифровой сферах, где идея создания прототипов систем в качестве своего рода бета-версии войны имеет долгую историю.
Так, например, работа над вооруженными беспилотниками сыграла важную роль в начале последней волны бета-войн. Американская программа Predator зародилась в конце 1990-х годов и была разработана группой под названием "Большое сафари". Они представляли собой нечто вроде технологического стартапа и долгое время специализировались на адаптации традиционных самолетов ВВС для секретных и чувствительных к времени операций. Что было интересно в "Биг Сафари", так это их готовность приводить в действие работу до того, как она была полностью проверена. Как объясняет Артур Холланд Мишель, "команда называла это "80-процентным решением" (потому что иногда последние 20 процентов работы занимают больше всего времени)". По словам Брайана Радуенца, руководителя группы Predator компании Big Safari в то время, это было похоже на выпуск бета-версии программного обеспечения.
