Михаил Ишков - В рабстве у бога
«Молоды были, глупы», — взгрустнул по этому поводу капитан, на пару с «Мужественным на страже» рассказавший мне эту легенду.
— …удар архонтов пришелся по рубке фламатера. Повреждения, на первый взгляд, казались легко устранимыми. Тем не менее мы педантично выполнили предписание и отделили от главного корпуса приводную станцию.
Далее разговор повел флам — капитану, по-видимому, было трудно вспоминать подробности катастрофы, которая произошла во время касания звездолета земного скалистого грунта.
— …потеряв членов экипажа, мне пришлось долгое время восстанавливать свои функции, заниматься ремонтом отдельных частей, выращивать поврежденные органы. Хорошо, что они не сумели обнаружить нашу берлогу. Когда опасность миновала, мы решили связаться с приводной станцией. Тут-то и обнаружилось, что приводной маяк, вернослужащий второго ранга, за эти семьсот тысяч лет окончательно свихнулся. Позволил себе взять имя! По собственной инициативе!.. Поступил вызывающе дерзко! Надо же додуматься наградить самого себя словесной оболочкой! Нарекся неким Дхармом. Как раз в ту пору, — флам ответил на мой немой вопрос, — когда пришельцы из чужой галактики появились на Земле. Дальше-больше — мы послали на станцию несколько биокопий. Столько сил потратили на их создание! Койс пытался вразумить его — все напрасно. В отданном согласно инструкции приказе было сказано, что доступ во внутренние помещения станции разрешен только естественной форме ди. Вот он и заявил, что убеждения не позволяют ему нарушить букву и дух полученного распоряжения. Это, мол, противоречит его мировоззрению! — в следующее мгновение голос биокопии, вылитой Каллиопы, сменился на женское сопрано, и я догадался, что в разговор вступила целительница ди. — Как только он в беседе затронул подобную тему, я сразу пришла к выводу, что старик окончательно сбрендил от одиночества. Мировоззрение у него появилось. Ишь ты, мыслитель какой!
В голосе живого подобия Каллиопы послышались гневные нотки. Я уже научился не верить глазам своим и спокойно отнесся к этой нескладухе, когда молодая, очень красивая женщина, строя мне глазки, начинала вещать на разные лады — то хрипловатым, я бы сказал, прокуренным, баском, то отчетливо-звонким тенором фламатера, то певучим, с заметной присыпью жеманства голоском целительницы. В тот момент меня куда более занимала суть конфликта, случившегося в космическом семействе более пяти миллионов лет назад. Как это по-нашему — скандал, вызванный столкновением просыпающегося самосознания с привычными установлениями, бунтарский дух, вызов общественному мнению… Все то же горе от ума! Эта маленькая колония цивилизации Ди тоже не была свободна от семейных ссор, и, к сожалению, разбираться в этой куче дерьма инопланетяне пригласили чужака. Собственно, если флам считает обидным, когда я в сердцах иной раз называю его машиной, почему бы вернослужащему второго ранга не обзавестись мировоззрением и не креститься Дхармом.
— Но разве невозможно изменить приказ? — поинтересовался я.
— Конечно! — возбужденно откликнулся фламатер, и биокопия хлопнула себя по коленям. — Но это можно сделать только при личном общении. А для этого я должен стартовать с Земли, но этого невозможно сделать без помощи приводной станции. Он напирает на то, что всякий сигнал может быть перехвачен архонтами и искажен.
— В таком случае он и меня может принять за посланца Миров возмездия.
— Нет, при личном общении все станет ясно.
— Но я же не ди!
— Как вы не понимаете. Речь идет не о внешнем подобии, но о внутренней духовной оболочке. Теперь ему мало ди, ему человека подавай. В натуре! На этом мы сошлись. Койс, видите ли, ему не собеседник, у него не тот кругозор! Ему теперь Сократа подавай!.. — красавица грубо цветисто выругалась и вдруг покраснела. Я ущипнул себя за руку — готов поклясться, что напротив сидела биокопия, но почему её лицо залило краской?
Между тем начальника вооружения «отстранили от микрофона», и слово взяла целительница.
— Послушай, Бобби, — с какой-то пронзительной горечью заговорила она. — Нам бы хотелось, чтобы вы прониклись мироощущением, брошенного в темницу одиночества вернослужащего. В отличие от нас — мы здесь какой-никакой, но все-таки коллектив — его мыслительная и чувственная деятельность на протяжения всего срока не прерывалась ни разу. Он должен был быть готовым в любое мгновение получить и исполнить приказ. Вообразите, сколько лет он провел в затворничестве — и это при ясных мыслях, негаснущих желаниях, бесконечно возникающих бессознательных импульсах. Что он там выдумал, мы примерно знаем. Время от времени Дхарм начинает заваливать нас текстами, вопросами, требует устроить дискуссию по той или другой проблеме. Правда, теперь этот поток резко пошел на убыль. Благотворной отдушиной для него явилось появление на Земле расы homo sapiens. У него занятие появилось. Он пытается досконально изучить вашу мифологию, религиозные верования, философию.
— Каким образом? — удивился я.
— У него имеются для этого технические возможности. Койс рассказывал о том потрясении, которое испытал Дхарм, когда Пилат спросил Спасителя — что есть истина? В настоящий момент он уверен, что обладает ею. Со дня на день может случиться непоправимое. Он может посчитать, что его задача лично просветить нарождающуюся цивилизацию…
— И перебраться на землю, и выступить там в роли пастыря? — я ошеломленно уставился на биокопию.
— Вот именно! Мы надеемся, что до этого не дойдет, понятие долга вложено в него напрочь. Но кто может дать гарантию, что следующее попадание метеорита не выведет его из строя. Да, такой случай уже был. Теперь вы понимаете, какая ответственность лежит на вас? Для того, чтобы добраться до пульта, вам придется, так сказать, овладеть истиной в первой инстанции прежде всего изучить присланные им тексты. Мы сделали короткую выжимку из того, что он прислал. Кроме того, вам надо подготовиться к ведению дискуссии, ответить на ряд вопросов. Например, что есть един? Два? Три?
— А также, что длиннее дороги, кая мати детей своих поедает, от чего кит-рыба сыта бывают? — подхватил я. — С этим справлюсь. Едина смерть, мать скорби, ничего прежде, ничего больше. Два — это мелющие жернова, один подъемлется, другой останется. Толк такой: жернова суть мир, мелющий душу и тело. Душа подъемлется, а тело вязнет… Длиннее дороги любовь, море мать, а реки — дочери. Оно их сглатывает.
— Хорошо, тогда ответьте, что есть серое лимбо? Что первично — дух или плоть? Что есть время? И самое главное — что есть Четное и что есть Нечетное?
— Ничего себе вопросики, — я почесал затылок.
— Что есть Чет и что Нечет должно осознавать всякое разумное существо. Мир стоит на этом.
Они прочли мне и приглашенной Каллиопе, которая несколько натянуто поздоровалась со своим подобием в лице биокопии, лекцию о принципах, положенных в основу созидания вселенных. Вкратце суть её состояла в том, что со всех сторон нас окружает небытие. Оно и в нас тоже. Оно преследует и настигает нас, хватает за горло. Оно знает, что мы его добыча. Небытие убивает, но убивает руками бытия. Как бы ни был долог наш век, все равно судьба едина — смерть. Так во всем. Мы бежим от небытия и тем самым созидаем особую среду, прячем голову под крылышко культуры, культуры бытия, неуклонно строим мост над серым лимбо. На этот мост люди взгромоздили свои идолы и скрижали; на нем, поджав ноги, сидят Платон и Аристотель, Спиноза и Гегель, Маркс и Хайдеггер.
Именно небытие — или серое лимбо — породило окружающий нас мир, встроило в него время. Все это сотворилось по определенному принципу Нечетного и Четного…
Так как сразу уразуметь эту мудрость было невозможно, мне пришлось заучивать отдельные тексты наизусть. Каллиопа после некоторого размышления пришла к выводу, что философия небытия сходна с одной публикацией в научном журнале, а концепция Чета и Нечета сродни древнекитайскому учению об Инь и Ян — мужском и женском начале. Они как бы являются контрапунктами мироздания.
В ту пору Каллиопа под руководством знахарки ди занималась синтезом снадобья, которое должно было поставить на ноги Георгия-меченосца. Тоска, которую я испытывал в первые дни её пребывания в подземелье, прошла. Стало однозначно ясно, что между нами не может быть близости. В который раз мне приходилось постигать эту незамысловатую истину! Еще с той поры, когда я спрятал её одеяние и в уплату она достала для меня радугу с неба.
Ее божественное тело, сотканное из морской пены, аромата цветов и вечернего ветерка, могло принадлежать единственному мужчине на земле — её мужу. Однако всякий раз, когда она обнаженной прогуливалась по жилому отсеку, меня начинало коробить. Что за радость дразнить меня, прямого потомка Аполлона и Всеслава, бога, уверовавшего во Христа, преклонившего перед ним колени! Память о крещении, которое он сотворил собственной рукой, я буду хранить вечно. Благоуханье его пальцев, к которым я припал после омовенья, до сих пор жгло губы. Я не мог и не хотел осквернить их поцелуем, не рожденным любовью. Хотя, может, причина и проще и глубже — просто я люблю другую женщину. Ту, которая ждала меня.
