Льюис Спенс - Тайны древних бриттов

Дэйвис (он во многом повлиял на мою интерпретацию этого мифа и был значительно более компетентен, чем некоторые современные специалисты-мифологи, довольно жестоко насмехавшиеся над ним, имея в виду его действительно весьма скучную теорию о том, что все британские мифы следует отнести к «теологии Ковчега») считал, что Гвидднои его сын были соответственно мужем и сыном Керридвен. Это не покажется невероятным, если мы вспомним, что Гвиддно являлся повелителем, а Керридвен — хозяйкой Аннуна. Фамилия Гвиддно была Гаранхир, что означает «высокий журавль» или «гордо вышагивающий человек», о чем упоминалось в главе о Граале, а также еще в одном месте, где указывалось, что бога-быка континентальных кельтов звали Тригаранос, поскольку он носил на себе трех журавлей. В другом месте Талиесин называет Эльфина «повелителем тех, кто носит пшеничные колосья», в более поздний период своей жизни ему пришлось вызволять Эльфина из мощной каменной башни, куда тот был заключен Маэлгуном. Эльфин, несомненно, имеет в какой-то степени солярную природу.

Одна из поэм, приписываемых Гвиддно, рассказывает о ситуации, близкой к описанной. Послушнику предстоит погрузиться в волны, и он поет: «Хотя я и люблю морской берег, я страшусь открытого моря. Вал может накрыть камень». На это верховный жрец отвечает: «Храброму, великодушному, приветливому, щедрому человеку, смело садящемуся в лодку, высящиеся камни бардов станут прибежищем». Именно это утверждал гимн Хейлина, таинственного движителя неба — «до самой смерти этот знак будет в силе». Однако послушник не убежден. «Хоть я и люблю берег, — кричит он, — я страшусь волны. Велика была ее ярость — угрюм наступательный ход. Даже тому, кто выживет, будет о чем сожалеть». Еще раз пытаясь уверить его, Гвиддно говорит: «Приятно пребывать в лоне прекрасной воды. Хотя она и заполняет вместилище, она не потревожит сердце. Моя свита не считает ее наступательной и подавляющей. Если кто пожалел о предпринятом шаге — величественная волна ускорила смерть пустомели; но храбрый, великодушный найдет свою награду в благополучном прибытии к камням. Поведение воды скажет все о твоих заслугах».

Далее к робкому или отверженному соискателю он обращается так: «Твое явление сюда при отсутствии у тебя внешней чистоты есть залог того, что я не приму тебя. Прочь отсюда, унылый! Со своей территории удалил я жалкого мерина. Моей местью клубку земляных червей будет их безнадежное томление по спокойному, приятному месту. Из того же вместилища, которое стало для тебя предметом отвращения, я получил радугу».

Дэйвис считал, что эта церемония проводилась на берегу залива Кардиган, в устье Иствита. В ходе этих ритуалов должны были быть постоянство и чистота сознания неофита. «Древние барды, — замечает он, — в превосходных словах описывают те блага, которые приносят эти обряды. Они считались исключительно важными для человеческой жизни. Через них сообщались священные знания в их величайшей чистоте и совершенстве; того, кто проходил испытание, называли Дедвиддом — «человеком, вновь обретшим разум» или, точнее будет сказать, человеком, возвращенным в реальность. Это почти равнозначно греческому слову Эпоптес, которое означает человека, посвященного в великие мистерии». По направлению прилива и отлива определяли, достоин ли посвящаемый выжить или нет — как было в случае с самим Талиесином.

Талиесин в поэме, прочитанной им сразу же после заключительной церемонии, описывает себя как «трижды рожденного»: первый раз его рождение было связано с его земной матерью, второй — с Керридвен, а последний — с мистической ивовой лодкой. Он говорит, что следствием этого возрождения явилось то, что «он узнал, как верно думать о Боге», а также то, что он стал хранить в себе все священное знание мира.

Далее Талиесин говорит в поэме: «Я принял сначала образ совершенно чистого человека, меня перенесли в зал Керридвен, которая там назначила мне форму искупления. Хотя в груди я ощущал сдавленность и чувствовал скованность в осанке, я все же был велик. Святилище подняло меня над поверхностью земли. Пока я был заключен между ребер этого оккультного места, милый Авен одарил меня совершенством; мой закон (без единого звука речи) был вручен мне старой великаншей, мрачно улыбавшейся в своем гневе». В заключительном стихе он говорит: «Я бежал в образе светлого зернышка чистой пшеницы. На краю покрывающей материи она схватила меня своими клыками. По своему виду и размерам она напоминала гордую кобылицу, она раздувалась, как паруса на корабле. В темное хранилище она бросила меня. Затем она отнесла меня назад в море Дилана. Для меня то был благоприятный знак — когда она счастливым образом задушила меня, Господь освободил меня». Это, очевидно, был процесс искупления, особой дисциплины и оккультного обучения, проходившийся инициатом, и он должен был заключаться в символической пантомиме, поскольку язык здесь не использовался. Все это, по-видимому, происходило в храме Керридвен, и богиня принимала различные образы, точно так же, как Диана в мистериях, описанных автором «Орфической Аргонавтики». Она последовательно принимала облик собаки, лошади и льва — в соответствии с тем определенным знанием, которое желала преподнести.

Одной из самых примечательных поэм, в которых говорится о Керридвен, является та, где жрец рассказывает некоторые моменты ее истории. «Глухой ночью и на рассвете светились огни» инициатов, и как раз тогда бог, «искусный в исправлениях, пересоздал Авагдду, ее сына, для нового счастья». Между Авагдду и его матерью существовало соперничество на уровне создания мистерий — и здесь он превосходил ее своей мудростью. Со временем он стал самым совершенным из живущих. Его невеста — женщина, созданная из цветов. Силой изысканного искусства ее сотворил Гвидион.

«Когда будет выноситься решение о том, чьи достоинства заслуживают верховного статуса, — говорит Керридвен устами своего жреца, — мои сочтут наивысшими среди всех, — мой трон, мой котел, мои законы и мое красноречие обеспечивают мне главенство». «Очевидно, предполагалось, — указывает Дэйвис, — что эту поэму будет петь или читать жрец или жрица, олицетворяющая Керридвен».

Дэйвис завершает свой достаточно бессвязно построенный критический анализ этих церемониальных поэм рядом замечаний, которые, что бы там ни думать о его общем методе, представляются весьма убедительными. Он говорит, что едва ли следует удивляться тому, что древние бритты упорно придерживались ритуалов британской Цереры даже в VI веке, особенно в период между властвованием римлян и приходом саксов. «По-видимому, — указывает он, — в Уэльсе было несколько областей, куда христианство еще не проникло или где оно, по крайней мере, еще не доминировало. Поэтому Брихан получает похвалу “за воспитание своих детей и внуков в должном духе, поскольку необходимо продемонстрировать Христову веру тем валлийцам, которые живут без оной”». Далее он говорит, что валлийские князья в самый поздний период своего правления не только допускали, но и покровительствовали древним обрядам и что мистерии Керридвен праздновались в Уэльсе в его время, как в середине XII века. Дух этих мистерий оказал значительное влияние на творения бардов, князья же под влиянием национальных предрассудков склонялись к тому, чтобы не видеть за приверженцами этих обрядов никакой вины и полагать, что они вполне могут быть добрыми христианами даже без полного отказа от их языческих суеверий. Христианские священники считали иначе и порой отказывали в христианском погребении этим языческим жрецам. Известны случаи, когда барды незадолго до смерти публично отрекались от своей обрядовой системы.

Теперь нам надо рассмотреть вопрос, были ли каменные круги, обычно приписываемые друидам, когда-либо используемы ими для религиозных или мистических целей. И речи не может быть о том, чтобы они их первыми возводили (именно в качестве членов оккультного братства). Культ, который их создал, возможно, был протодруидическим, то есть мог содержать в себе зародыш друидизма, однако мы не располагаем фактами в пользу этой теории. Но то, что эти сооружения позднее использовались друидами несомненно, какие бы аргументы ни приводили сейчас против этой точки зрения.

Прежде всего, мы располагаем свидетельствами христиан на сей счет. Папа Григорий в свой знаменитой булле, а также в наставлениях аббату Мелитусу, отправляемому им в Британию, указывает на необходимость уничтожать традиционные британские храмы и святилища. Но уничтожению должны подвергаться лишь находящиеся там идолы, поскольку сами храмы могут послужить почитанию истинного Бога. Уильям Торн, монах из Кентербери, упоминает об одном храме к востоку от города, где король Этельберт обычно справлял языческое богослужение[45]. Другой летописец сообщает, что этот храм был построен «в традиционном британском стиле». Двенадцатый канон Нантского собора, провозглашенный примерно в 658 г., предписывает уничтожать те камни в губительных местах, которые установлены для почитания демонов, о подобном же намерении в отношении установленных камней идет речь в постановлении Liber Poenitentialis[46] Архиепископа Кентерберийского Теодора (602—690). «…Там, где могли совершать молитву вблизи деревьев или источников, или камней, или у балюстрад, или где-либо еще, кроме как в Церкви Господа». Под «балюстрадой» здесь имеется в виду особый род каменных ограждений. Известно, что в Ирландии, на равнине Магх Слехт, святой Патрик высек имя Христа на трех огромных камнях, которые связывали с языческими ритуалами.