Януш Майснер - Красные кресты
"Санта Крус" разворачивался! Его высокие надстройки, бочкообразный корпус и толстые мачты уже кренились в повороте, а реи разворачивались на бейдевинд.
Мартен с ироничной усмешкой приглядывался к этому неуклюжему маневру. Только когда каравелла, дрейфуя по ветру, повернулась наконец носом к "Зефиру", скомандовал разворот.
- Покажите им, как это нужно делать! - крикнул он своим боцманам, становясь за штурвал и беря двумя руками его рукояти.
Грабинский собрался бежать на нос, но Ян его удержал.
- Не нужно. Последи отсюда, что будет.
И действительно, это казалось образцом ловкости. Рулевое колесо в руках Мартена повернулось вправо, остановилось, покатилось влево и снова замерло на месте. В соответствии с этими импульсами "Зефир", накрененный на левый борт, резко принял под ветер, его реи и паруса развернулись, как распростертые крылья птицы, которая одним их движением меняет направление полета, мачты качнулись вправо, а стройный корпус пересек собственный пенистый след, замыкая петлю. Весь поворот на фордевинд был закончен, прежде чем на "Санта Крус" успели закрепить шкоты.
Мартен блеснул зубами в широкой улыбке, отдал руль вахтенному боцману и повернулся к Стефану.
- Ни один испанский корабль не способен на такой маневр, - похвастался он, и добавил: - И мало какой другой тоже.
- Это правда, - восторженно признал юноша. - Только чайки могут состязаться с "Зефиром". С вами никому не сравниться!
- Ты преувеличиваешь, - без особого убеждения возразил Ян. - Тессари удалось бы проделать то же самое, а ты будешь управлять кораблем не хуже, освоившись с экипажем.
В этот миг с носовой надстройки "Санта Крус" сверкнула короткая вспышка пламени в облачке дыма, раздался грохот орудия и наконец плеск ядра, упавшего в море в нескольких десятках ярдов за кормой "Зефира".
Почти одновременно в дверях настройки показалась Мария Франческа. На ней было то самое платье из пурпурного атласа, украшенное высоким воротником из брабантских кружев. В нем она походила на прекрасный экзотический цветок. Мартен окинул её восхищенным взглядом; Грабинский потупил взор, словно пораженный ослепительностью этого зрелища. Она же, сознавая впечатление, которое производит, некоторое время стояла у них на виду, обводя взглядом горизонт, словно в поисках каравеллы.
- Я слышала выстрел, - наконец сказала она. - Что тут происходит?
- Командор де Рамирес теряет терпение, - сказал Стефан.
- И боеприпасы, - добавил Мартен. - Это потому, что он не выспался.
Все трое теперь смотрели на каравеллу, которая оставалась все дальше позади по правому борту. Мартена явно осенила какая-то новая мысль, ибо он опять усмехнулся.
- Не стоит его разочаровывать, - сказал он. - Попробуем взять такой курс, чтобы он не терял надежды. - И велел взять больше вправо.
- Так держать! - бросил он боцману, стоящему на руле, как только "Зефир" начал описывать плавную дугу. Потом подошел к Марии.
- Спасибо, - негромко сказал он.
Он отшатнулась и нахмурилась.
- Ты что, думаешь, я надела это платье для тебя?
- Что ты! - живо возразил он. - Я только хотел, чтобы он тебя увидел в нем издалека. Чтобы знал, что может получить тебя, если ему хватит мужества и выдержки.
Она взглянула ему прямо в глаза.
- Ты в этом сомневаешься?
- Quien sabe... - задумчиво ответил он. - Я готов ещё поверить... - и добавил: - Тем более у него не будет другого выхода.
Она резко обернулась - воздух содрогнулся от нового выстрела - но и на этот раз оказался недолет.
- Видишь! - триумфально заявила она.
- Вижу и слышу. И даже рад, хотя предпочел бы иметь противником лучшего моряка. Такого, который знает дальнобойность своих орудий и умеет точнее оценить расстояние до цели. Смотри, Мария: теперь виден весь борт "Санта Крус". Если напрячь зрение, можно разглядеть жерла орудий на обоих артиллерийских палубах. Их двадцать четыре, не считая восьми в надстройках. Кроме того, на главной палубе должно быть шесть или восемь легких орудий. Это наверняка октавы или четвертькартауны. Наконец у него около двадцати фальконетов и по крайней мере шестьдесят мушкетов. Он примерно вдвое больше "Зефира", а его команда...
- Мне это известно, - перебила она. - Бельмон поделился со мной этими сведениями, чтобы убедить в твоей неустрашимости. Я в неё поверила. Ты как андалузский бык, который одной парой рогов бьется с целой стаей бандерильерос и пикадоров. Только бык обычно уступает матадору.
- Это твой Бласко - матадор?
- Quien sabe...Я слышала, что однажды он уже разрушил твои намерения и мечты. Может сделать это и ещё раз.
Слова эти, произнесенные необычно спокойно, почти равнодушным тоном, возмутили Мартена. Гнев вскипел в нем, как лава, и он едва не разразился потоком проклятий. В голове его блеснула безумная мысль повернуть "Зефир" против каравеллы и разнести её в щепки, даже если бы пришлось пойти на дно вместе с ней. Но он опомнился.
- Увидим, - процедил он, стиснув зубы.
Сравнение схватки "Санта Крус" и "Зефира" или же де Рамиреса и Мартена с корридой могло показаться красивым и уместным, но только не Мартен играл тут роль быка. Напротив - его тактика обмана врага, его раздражения, тактика отчаянных маневров, которые с виду отдавали все шансы в руки де Рамиреса и провоцировали его на атаки, разрушаемые в последнюю секунду, производила впечатление, что это Мартен - матадор, играющий с разъяренным быком.
Орудия "Санта Крус" гремели раз за разом, поодиночке или залпами, но "Зефир" уклонялся от ядер. Он вертелся в неполной миле перед носом каравеллы, выписывал крутые дуги, позволяя ей приближаться по хорде, но когда наступала пора прогреметь залпу, когда испанские канониры прикладывали фитили к запалам, резко брал влево или вправо и удалялся невредимым.
Де Рамирес был в ярости. Его корабль не поспевал за маневрами врага, а каждая смена галса требовала отчаянных усилий измученной, слишком малочисленной команды. Пушкари целили плохо, заряжание орудий отбирало остатки сил у канониров, не хватало людей для подноски пороха и ядер. Всем был нужен хотя бы краткий отдых.
Бласко знал, что сеньорита де Визелла - свидетель его неудач, и горечь переполняла его душу. Порой он хотел, чтобы Мария Франческа скорее погибла от первого прицельного выстрела, чем и дальше наблюдала за этим унизительным зрелищем.
После трехчасовой безрезультатной пальбы он оставил в покое своего неуловимого противника и опять взял курс на запад, в надежде, что Мартен повернет на Кадис. Но ошибся. "Зефир" плыл за ним, как тень, а поскольку был быстрее и маневреннее, мог в любую минуту сблизиться и атаковать. Рамиресу неустанно приходилось быть наготове: его команде так или иначе приходилось дежурить у орудий с тлеющими фитилями, дым которых заполнял межпалубные пространства и отравлял воздух.
Он сам едва держался на ногах, но его вдохновляла ненависть, ярость и унижение. Каждый раз, оглядываясь на высокую пирамиду парусов "Зефира", невольно искал взглядом красное пятно на палубе, и почти каждый раз его обнаруживал. Сеньорита де Визелла была там, среди тех неотесанных леперос, подвергалась их грубому обращению, слышала скабрезные шутки. Преступник, который командовал этой бандой, видимо хотел защитить свой корабль присутствием Марии; но она должна была понять, что испанский командор не остановится пред уничтожением врага даже в таких обстоятельствах. И он это доказывал, или по крайней мере пытался доказать, три часа подряд обстреливая "Зефир".
Потом ему пришло в голову, что сеньорита могла приписать неточность выстрелов его заботе и опасениям за её жизнь и здоровье. Сам не знал, которая из этих возможностей больше бы его удовлетворила, какая выгоднее обрисовала бы его в её глазах, спасая одновременно честь идальго.
Очередной маневр "Зефира" прервал эти рассуждения и сомнения. Корсарский корабль, казалось, готовился к атаке: с распростертыми парусами он летел за каравеллой, словно Мартен намеревался обойти её с левого борта.
"- Это его погубит", - подумал де Рамирес.
Всю орудийную прислугу он стянул на левый борт и приказал целить в мачты на уровне нижних марсарей, чтобы лишить его хода с одного залпа. Но "Зефир" в полумиле за кормой "Санта Крус" принял вправо, а когда испанские пушкари кинулись заряжать орудия правого борта, моментально убрал верхние паруса, спустил кливеры и стаксели, потерял ход и вновь остался сзади, как раз вовремя, чтобы избежать двенадцатифунтовых ядер, которые разъяренные артиллеристы впопыхах успели выпустить с кормовой надстройки.
Подобные наскоки повторялись раз за разом целый день до самого вечера. Уже тридцать шесть часов испанский экипаж не знал ни минуты покоя, а ночь не принесла никаких перемен в поведении упрямого неприятеля. Люди Рамиреса падали от изнеможения, засыпали на шкотах и при орудиях, а разбуженные приказами, сопровождавшимися пинками, начинали уже возмущаться и бунтовать.
