Николай Непомнящий - Неизвестная Великая Отечественная
Однако никто из следователей не догадывался, что начинать искать Антонину нужно было не с Макаровых, а с Парфеновых. Да, именно случайная ошибка деревенской учительницы Тони в первом классе, записавшей ее отчество как фамилию, и позволила «пулеметчице» ускользать от возмездия столько лет. Ее настоящие родные, разумеется, никогда не попадали в круг интересов следствия по этому делу.
Но в 1976 году один из московских чиновников по фамилии Парфенов собирался за границу. Заполняя анкету на загранпаспорт, он честно перечислил списком имена и фамилии своих родных братьев и сестер, семья была большая, целых пять человек детей. Все они были Парфеновы, и только одна почему-то Антонина Макаровна Макарова, с 1945 года по мужу Гинзбург, живущая ныне в Белоруссии. Мужчину вызвали в ОВИР для дополнительных объяснений. На судьбоносной встрече присутствовали, естественно, и люди из КГБ.
«Мы ужасно боялись поставить под удар репутацию уважаемой всеми женщины, фронтовички, прекрасной матери и жены, — вспоминает Головачев. — Поэтому в белорусский Лепель наши сотрудники ездили тайно, целый год наблюдали за Антониной Гинзбург, привозили туда по одному выживших свидетелей, бывшего карателя, одного из ее любовников, для опознания. Только когда все до единого сказали одно и то же — это она, Тонька-пулеметчица, мы узнали ее по приметной складке на лбу, — сомнения отпали».
Муж Антонины, Виктор Гинзбург, ветеран войны и труда, после ее неожиданного ареста обещал пожаловаться в ООН. «Мы не признались ему, в чем обвиняют ту, с которой он прожил счастливо целую жизнь. Боялись, что мужик этого просто не переживет», — говорили следователи.
Виктор Гинзбург закидывал жалобами различные организации, уверяя, что очень любит свою жену, и, даже если она совершила какое-нибудь преступление — например, денежную растрату, — он все ей простит. А еще он рассказывал про то, как раненым мальчишкой в апреле 1945-го лежал в госпитале под Кенигсбергом, и вдруг в палату вошла она, новенькая медсестричка Тонечка. Невинная, чистая, как будто и не на войне, и он влюбился в нее с первого взгляда, а через несколько дней они расписались.
Антонина взяла фамилию супруга и после демобилизации поехала вместе с ним в забытый Богом и людьми белорусский Лепель, а не в Москву, откуда ее и призвали когда-то на фронт. Когда мужу сказали правду, он поседел за одну ночь. И больше жалоб никаких не писал.
«Арестованная супругу из СИЗО не передала ни строчки. И двум дочерям, которых родила после войны, кстати, тоже ничего не написала и свидания с ними не попросила, — рассказывает следователь Леонид Савоськин. — Когда с нашей обвиняемой удалось найти контакт, она начала обо всем рассказывать. О том, как спаслась, бежав из немецкого госпиталя и попав в наше окружение, выправила себе чужие ветеранские документы, по которым начала жить. Она ничего не скрывала, но это и было самым страшным. Создавалось ощущение, что она искренне недопонимает: за что ее посадили, что ТАКОГО ужасного она совершила? У нее как будто в голове блок какой-то с войны стоял, чтобы самой с ума, наверное, не сойти. Она все помнила, каждый свой расстрел, но ни о чем не сожалела. Мне она показалась очень жестокой женщиной. Я не знаю, какой она была в молодости. И что заставило ее совершать эти преступления. Желание выжить? Минутное помрачение? Ужасы войны? В любом случае это ее не оправдывает. Она погубила не только чужих людей, но и свою собственную семью. Она просто уничтожила их своим разоблачением. Психическая экспертиза показала, что Антонина Макаровна Макарова вменяема».
Следователи очень боялись каких-то эксцессов со стороны обвиняемой: прежде бывали случаи, когда бывшие полицаи, здоровые мужики, вспомнив былые преступления, кончали с собой прямо в камере. Постаревшая Тоня приступами раскаяния не страдала. «Невозможно постоянно бояться, — говорила она. — Первые десять лет я ждала стука в дверь, а потом успокоилась. Нет таких грехов, чтобы всю жизнь человека мучили».
Во время следственного эксперимента ее отвезли в Локоть, на то самое поле, где она вела расстрелы. Деревенские жители плевали ей вслед, как ожившему призраку, а Антонина лишь недоуменно косилась на них, скрупулезно объясняя, как, где, кого и чем убивала…
«Опозорили меня на старости лет, — жаловалась она по вечерам, сидя в камере, своим тюремщицам. — Теперь после приговора придется из Лепеля уезжать, иначе каждый дурак станет в меня пальцем тыкать. Я думаю, что мне года три условно дадут. За что больше-то? Потом надо как-то заново жизнь устраивать. А сколько у вас в СИЗО зарплата, девчонки? Может, мне к вам устроиться — работа-то знакомая…»
Антонину Макарову-Гинзбург расстреляли в шесть часов утра 11 августа 1979 года, почти сразу после вынесения смертного приговора. Решение суда стало абсолютной неожиданностью даже для людей, которые вели расследование, не говоря уж о самой подсудимой. Все прошения 55-летней Антонины Макаровой-Гинзбург о помиловании в Москве были отклонены.
В Советском Союзе это было последнее крупное дело об изменниках Родины в годы Великой Отечественной войны, и единственное, в котором фигурировала женщина-каратель. Никогда позже женщин в СССР по приговору суда не казнили.
Уголовное дело брянской карательницы Антонины Макаровой-Гинзбург до сих пор покоится в недрах спецхрана ФСБ. Доступ к нему строго запрещен, и это в общем-то понятно, потому что гордиться здесь нечем: ни в какой другой стране мира не родилась еще женщина, лично убившая полторы тысячи человек.
Янтарная комната[7]
В 1716 году прусский король Фридрих-Вильгельм I обратился к Петру I с предложением заключить союз против шведов, рассчитывая с его помощью отвоевать Померанию. Чтобы переговоры шли успешнее, он подарил русскому царю Янтарную комнату, созданную мастерами из Кенигсберга по заказу прусского короля Фридриха I. Вскоре союз Пруссии и России против Швеции был заключен, а Петр в письме из Амстердама сообщил своей супруге, что в Берлине он получил в подарок Янтарную комнату…
Янтарная комната дополнила петровскую коллекцию произведений искусства и была открыта для обозрения. В 1755 году императрица Елизавета Петровна приказала перевезти Янтарную комнату в Царское Село — здесь отстраивалась летняя резиденция русских монархов. Зал, где было решено разместить прусский подарок, был гораздо больше прежнего, и перед создателем дворца Бартоломео Франческо Растрелли встала очень непростая задача. Но в итоге воплощением гения великого архитектора стал праздничный зал изысканной красоты, почти вшестеро превосходивший по своим размерам прежнее помещение Янтарной комнаты. Растрелли удалось так расположить барочные детали и столь удачно дополнить их элементами в стиле рококо, что пребывание в этом помещении Екатерининского дворца воспринималось современниками и их потомками как величайшее наслаждение. Вечером дневной свет, заливавший всю комнату через широкий фронт окон, сменялся огнями сотен свечей, тысячекратно отраженных зеркалами. Именно сочетание света и янтаря придавало праздничному залу в Екатерининском дворце особую прелесть. На свету начинали играть мозаичные стены, игра света продолжалась в янтарных рельефах, открывая их глубину и пластичность, их живую, одухотворенную красоту…
Ранним утром 22 июня 1941 года фашистская Германия напала на СССР. Эта война сопровождалась ограблением народа и страны в таких масштабах, которые до сих пор невозможно было себе представить. В районе действий группы армий «Север» имел хождение перечень, подготовленный экспертом-искусствоведом Нильсом фон Хольстом. Он включал 55 объектов — музеев, архивов, церквей, библиотек — с точным указанием их местонахождения.
В многочисленных дворцах, окружающих Ленинград, находилось такое количество ценностей, которое потребовало бы для эвакуации астрономического числа вагонов и поездов. Сотрудники музеев в Пушкине работали день и ночь. Двадцать тысяч экспонатов в кратчайшие сроки были упакованы и вывезены в Ленинград. Демонтировать и эвакуировать Янтарную комнату сотрудники музея — а это были женщины — не смогли.
С первых же дней оккупации в Пушкин наведывались представители «органов культуры»: осматривали дворец, регистрировали ценности, но вывезти их не могли: нужно было специальное разрешение командующего 18-й германской армией. Из-за упорных боев получить такое разрешение никак не удавалось. Лишь в октябре 1941 года, как гласит один трофейный документ, «из Екатерининского замка в безопасное место осенью 1941 года была вывезена Янтарная комната… Тогда же, помимо того, было вывезено 18 грузовиков наиболее ценной мебели и других произведений искусства, и прежде всего картин… в Кенигсберг для их лучшей сохранности».
Вывозом Янтарной комнаты руководил ротмистр резерва граф Эрнс Отто Сольмс-Лаубах, искусствовед по специальности, после войны — директор музея художественных промыслов во Франкфурте-на-Майне. По его словам, отдельные детали Янтарной комнаты были тщательно упакованы в ящики и через Псков отправлены в Ригу, они должны были там оставаться нераспечатанными до конца войны. Но в конце концов эти ящики попали из Риги в Кенигсберг, где по приказу гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха их вскрыли.
