Лев Колодный - Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели
Местность получила у русских название Грузин. Спустя 200 лет, в ХХ веке, о пребывании грузин кроме дома и церкви напоминают названия Грузинский вал, Большая Грузинская, Малая Грузинская улицы, Грузинский переулок, Грузинская площадь.
Главная улица — Большая Грузинская по сталинскому Генеральному плану безжалостно ломалась и застраивалась новыми домами, никак не связанными архитектурой с прошлым. Треугольную в плане площадь занимал чахлый сквер с общественным туалетом, где у ограды поджидали пассажиров такси. Самым известным объектом на площади являлся Тишинский рынок, застроенный давным-давно торговыми рядами, не знавшими, что такое зодчество. На рынке в овощном павильоне постоянно торговало несколько заросших щетиной грузин в фуражках с громадными козырьками. Они привозили зимой редкую в советской Москве зелень, мандарины. Вот и все, что на площади напоминало о Грузии.
Это обстоятельство не смущало монументалиста, который водружал над площадью обелиск из кованой меди высотой свыше 36 метров, равной 12-этажному дому. Пространство между домами и высота окружающих зданий не препятствовали такому решению.
* * *Такую высоту в городе Церетели покорил не первый. Обелиск высотой в 107 метров в Москве установили в честь запуска первого в мире спутника Земли. Вблизи него у проспекта Мира помещена на временном пьедестале знаменитая скульптура "Рабочий и колхозница" высотой 24, 5 метра, некогда стоявшая на крыше павильона СССР на Всемирной выставке в Париже. Оба монумента оказались вне пределов исторического центра, среди павильонов выставки и новых многоэтажных зданий.
Все остальные московские монументы не превышали нескольких метров. Их очень мало в столь крупном городе, как Москва. Сотни лет в «первопрестольной» роль памятников играли храмы. Их устанавливали по случаю побед над врагами, в честь церковных праздников, Христа и Богоматери, почитаемых православной церковью святых. Так, храм Василия Блаженного на Красной площади построен в ознаменование взятия Иваном Грозным Казани. Расположенный на другом конце площади Казанский собор сооружен Дмитрием Пожарским в память об освобождении в 1612 году Москвы от непрошеных гостей.
Первый светский памятник появился на Красной площади в первой четверти ХIХ века. После изгнания Наполеона вспомнили о героях 1612 года, Минине и Пожарском. С того времени при царях и вождях появилось в городе несколько памятников писателям, революционерам и масса изваяний Ленину.
Начав работу в 1982 году, Церетели не знал, что ему выпадет жребий установить в городе много других монументов, памятников, садово-парковых скульптур. Эдуард Шеварднадзе, близко к сердцу принимавший предстоящую работу друга в столице СССР, посоветовал ему взять в соавторы русского архитектора, москвича. Эту роль исполнил Андрей Вознесенский, давний друг. Поэт, собиравший стадионы любителей стихов в хрущевские времена, окончил Московский архитектурный институт и имел законное право исполнять обязанности архитектора, строить.
"Отлитое на родине Гефеса из сплетенных буквиц, осуществленное фантастической энергией Зураба Церетели меднолистое Древо языка покачивается на Большой Грузинской", — так начинает очерк о сооружении монумента архитектор и поэт.
Буквы везли из мастерской в Багеби по Военно-Грузинской дороге и далее через всю Россию. Одна из машин пропала в пути, ее ограбили, польстившись на цветной металл, чтобы сдать груз в пункт приема металлолома. Пришлось срочно второй раз чеканить утраченные буквы. Они образовывали на русском и грузинском языках слова «Мир», "Труд", «Единство», "Братство", «Дружба». Грузинская вязь и русская кириллица причудливо сплетаются и тянутся от земли ввысь, где между ними и небом повисает золотой венок славы.
Много на Земле исполинских обелисков, доставшихся людям от фараонов и императоров древнего мира. Они украшают площади Рима и Парижа, Стамбула, некогда "второго Рима". В старой Москве первый столп, равный по величине колоннам античности, создали Церетели и Вознесенский.
Не смоете губкой,
не срезать резинкой
с небес эти буквицы
русско-грузинские.
Такого ни в Цюрихе,
ни в Семиречье
прокрашенный суриком
Памятник Речи.
Благодаря Андрею Вознесенскому осталось несколько прозаических и стихотворных строк, дающих представление о том, что происходило на площади двадцать лет тому назад.
"Буквицы монтировались краном, подвешивая их на двух тросах. Зураб в неизменном синем автозаправочном комбинезоне на двух лямках походил сам на небесную буквицу, поднятую за плечи. Он летал над площадкой. Для жизнеописания фантастической судьбы Зураба нужна была кисть Бальзака". (Пока что ее не нашлось, зато сам Зураб изваял Бальзака для его родины, города. А также изваял Андрея Вознесенского таким, каким его все видели в лучшую пору жизни.)
Этот синий автозаправочный комбинезон запечатлен и в стихах:
"…Зураб Церетели в комбинезоне
как меч целовал
эту медь бирюзовую".
Как видим, дважды в коротком тексте поэт отдает дань "фантастической энергии" и "фантастической судьбе" соавтора. Вот эта энергия, помноженная на талант, на "фантастическое воображение", позволяла сплетать в чудные образы кольца и буквы, мифических и реальных персонажей, людей и зверей. Фантазия позволила создать так много дивных образов на необъятном пространстве, охватывающем города, страны и континенты.
Архитектор-поэт помог подобрать цитаты русских и грузинских классиков, посвященных дружбе Грузии и России. Их отлили в бронзе на 16 картушах с именами и строчками Руставели, Чавчавадзе, Николадзе, Пушкина, Лермонтова, Есенина… На одном из картушей увековечены строки Бориса Пастернака:
Мы были в Грузии.
Помножим
Нужду на нежность,
Ад и рай,
Теплицу льдам
Возьмем подножьем,
И мы получим
Этот край.
И мы поймем,
В столь тонких дозах
С землей и небом
Входит в смесь
Успех и труд,
И долг и воздух,
Чтоб вышел человек
Как здесь.
15 картушей на медных листах приварили за несколько дней до официального открытия. Доску со стихами Пастернака не прикрепляли к постаменту до последнего момента, опасаясь, что ее заставят убрать. Спустя четверть века после гонения на поэта его имя предавалось в Москве забвению, стихи не публиковались, он находился в черном списке власти, не прощавшей поэту публикацию за рубежом романа "Доктор Живаго". У Церетели был свой взгляд на Пастернака, он его выразил в бронзе, доступным ему методом.
Только когда по телефону сообщили, что к площади приближается кортеж правительственных машин, Зураб дал знак сварщикам. Они поставили власть пред свершившимся фактом. Доска с отлитыми на века строчками Пастернака знак гражданского поступка. Стихи Пастернака зачеркнул секретарь ЦК КПСС Суслов, когда утверждал представленные ему поэтические тексты для картушей памятника. За такой мемориал могло не поздоровиться своевольному монументалисту. Он, конечно, тогда не рисковал изгнанием из страны, как Пастернак, время наступило другое. Но остаться без заказов, лишиться права выезда за границу мог вполне — это точно.
— На одном из картушей я дал стихи Бориса Пастернака, хотя в то время о нем слово доброе нельзя было сказать. Суслов запретил. Но я все же взял на себя смелость. Московская интеллигенция, многие писатели тогда меня благодарили.
Еще одна вольность, допущенная Зурабом, хорошо видна с неба, откуда монумент выглядит Крестом. "Обелиск представляет в плане конструктивно обоснованный и пластически выразительный крест (длина ветвей около 2,5 метров), грани которого покрыты горельефом", — так оправдывал искусствовед в статье "Монумент Дружбы" появление в Москве Креста. И только автор знал, что тому была иная причина, потому что в его понимании русских и грузин сроднили вера, христианство, православие.
На открытии монумента приехали члены Политбюро. Черные машины заполнили пространство площади. Вышли министр иностранных дел Громыко, назвавший Зураба "главным художником МИДа", вышел главный идеолог Суслов, чуть было не воспрепятствовавший проекту в США, вышел Гришин, первое лицо Москвы, хорошо знавший автора. Вышел Устинов, министр обороны, заказавший вскоре Церетели два панно для Генерального штаба… К тому времени Брежнев умер. Хворавший Андропов, Генеральный секретарь ЦК КПСС, не смог приехать вместе со всеми.
Эти люди развязали несправедливую войну в Афганистане. И, сами того не зная, подписали смертный приговор СССР. Через год умер Андропов. Вслед за ним скончался Черненко, тяжело больной пожилой человек, избранный Генеральным секретарем ЦК партии. Над страной раз за разом раздавались траурные гудки заводов и фабрик. Со времен смерти Ленина таким образом выражалась всеобщая скорбь. За печалью в лицах в душе людей таилась радость и надежда на лучшие времена, конец войны в Афганистане, достойную жизнь без дефицита и очередей.
