Дуглас Рид - Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе
Союзник, с которым она могла бы сделать это — и именно поэтому я всегда очень боялся, что наши руководители с тупым упорством воплощают в жизнь позорную политическую линию, ошибочно названную политикой умиротворения, которая привела к договоренностям между Германией и большевиками — так вот, этот союзник Советская Россия. Но ей нужно было это делать, если она вообще намеревалась делать это, сразу же в первые дни войны. Полноценный нацистско-большевистский военный альянс, совместное наступление всей мощью обеих армий, было бы ужасной опасностью для нас, но, по крайней мере, мы можем сказать, что мы находимся (и будем находиться) в гораздо лучшем положении, чтобы встретить врага, чем полгода назад.
Существует две опасности, между которыми нам надо проскочить. Первая заключается в том, что Германия будет разбита и истощена до такой степени, что в итоге она будет ввергнута в хаос и попадет в объятия коммунизма. Но это маловозможный вариант.
Другой вариант — и наиболее опасный — состоит в том, что, ослепленные перспективой персонального исчезновения Гитлера и получившие таким образом возможность заявить, что они «покончили с гитлеризмом», наши правители поступят подобно наперсточникам и явят обществу даже некое подобие мира, при этом в Германии останется кто-то, в распоряжении коего останутся целехонькие армия и военно-воздушные силы.
Имя этой опасности — Герман Геринг, и эта опасность — смертельная. Делом о поджоге рейхстага и фокусом с тайным перевооружением этот человек доказал, что он дьявольски хитер. Отдав 30 июня 1934 года приказ о расстрелах и массовых убийствах людей, которых он не любил, он крайне откровенно продемонстрировал свою безжалостность. Его извечная мечта — усмирить Англию. А потому он готов быть откровенно-грубоватым и прямодушным с теми влиятельными иностранцами, которых он хочет обдурить — если, конечно, грубоватость и прямодушие могут помочь ему в этом.
Нужно найти некий средний путь между этими Сциллой и Харибдой, если мы хотим сохранить хоть какую-то надежду на мир после этой войны. Псевдомир Геринга будет означать лишь новые войны; полностью разрушенная, впавшая в коммунизм или анархию Германия, может, и не породит новой войны, но кому нужны груды развалин в самом сердце Европы?
Самый лучший — это третий путь. Надо поддержать тех людей в Германии, которые хотят построить что-то новое, которые хотят мира, надо как-то подготовить для них почву, разрушив веру немцев в непобедимость Германии и заставить эту страну почувствовать то, чего она никогда до этого не переживала — суровые последствия, причем на ее территории, всех тех войн, которые она несла на протяжении последней четверти века в земли французов, бретонцев, бельгийцев, испанцев, чехов, румын, сербов, поляков и русских.
Это крайне трудно выполнить сейчас, ибо слишком тяжелы были все прошедшие годы, но если мы хотим навсегда установить мир в Европе, то это нужно сделать.
Когда эта война закончится, или даже еще за какое-то время до ее окончания, когда она подойдет к определенному рубежу, люди, которых сегодня не берут в расчет, чьи имена практически неизвестны, вернутся к себе на родину — я говорю об изгнанниках. Это уже было во время и после Первой мировой войны. Кто-то вернулся навсегда, но не с добрыми намерениями — дела их были зловещи.
Ленин и Троцкий стали переносчиками заразы — их направили в Россию немцы, чтобы обеспечить реализацию своих военных планов. Они сделали свою работу, совершив даже то, что казалось невозможным — они создали в России куда более жестокую тиранию, нежели та, что была при царском режиме, который сегодня, в некоторой исторической уже ретроспективе смотрится весьма неплохо и даже позитивно на фоне нового режима. Бенеш и Масарик вернулись в Прагу и осуществили демократию на практике; это был единственный пример в послевоенной Европе, когда государство смогло воплотить пусть часть идеалов, за которые сражались в 1914–1918 годах — и сделали это люди, которые сражались на фронтах. Это и правда было великим достижением. Пилсудский вернулся в Варшаву, но успеха он добился гораздо меньшего.
Но у всех этих людей была одна общая черта — до того момента, как они вернулись на родину, они были практически не известны в Англии. Их знали меньше, чем какого-нибудь неизвестного актеришку, чье имя стоит в самом низу афиши; меньше, чем самого неудачливого участника скачек в Эпсоме или второго запасного игрока из футбольной команды Галашиэля. И тем не менее, они сыграли по-настоящему Серьезную роль, и если бы самые высокообразованные люди в Британии, которые пребывают в состоянии изумления при виде того, что делается в Европе, знали о них хоть что-то, то нам не нужно было бы выходить на поле битвы.
И вот теперь снова наступает время возвращения изгнанников. На этот раз для нас важнее всего изгнанники-немцы. Собственно, это и есть та причина, по которой я пишу эту книгу об Отто Штрассере и о том Четвертом рейхе, который он хотел бы построить.
Что это будет означать для нас? Сможем ли мы взаимодействовать с ним? Оставит ли он нас в покое? Будет ли он выступать за дело мира? Как он будет соотноситься с рейхом Геринга, который угрожает нам? Явит ли он нам надежду на то, что разум, справедливость, человечность и свобода, но не вседозволенность, как было в Германии 1918–1933 годов, возвратятся в Европу?
Ответ на вопрос: «Какой будет следующая Германия?», одновременно является и ответом на вопрос: «Каким будет наше будущее?».
До того как обсудить эти вопросы, Отто Штрассер полагает, что внешний мир должен принципиально понять, что означает тот основополагающий момент, на который он обращает внимание — то, что называют «немецкая тоска, немецкое желание». Это то, что мы назовем, желая как-то кратко это обозначить, социализм, хотя это и не тот социализм, который сегодня якобы воплощают социалистические или лейбористские партии в разных странах, в том числе социализм по-московски.
Это стремление, эта тоска, этот порыв, говорит он, неизменно присутствуют в душах большей части немцев, и несколько примеров, о которых я рассказал в предыдущих главах, показывают, какие переживания терзают души людей, вступивших на этот путь. Все это — результат надежды, зародившейся в сознании простых, но нормальных людей в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях. Они хотели более совершенного общественного устройства, они желали, что бы их обычная, повседневная жизнь как можно больше соответствовала простым человеческим взаимоотношениям.
Тем не менее, говорит он, те, кто стоит у власти, всегда направляли этот мощный общественный порыв в какой-то тупик в тот момент, когда они думали, что он угрожает их личному положению, влиянию или благосостоянию. Оптимальным вариантом для них в такой ситуации была Война. Люди настоятельно требовали чего-то от них; значит, нужно дать им что-то такое, что отвлечет их и уведет куда-то в сторону.
Поскольку именно такой подход составляет основу политической мысли и философии Отто Штрассера, основу всех его построений насчет политического будущего Германии, то его обязательно нужно понять. Сделать это не трудно. Проще говоря, Штрассер говорит о развитии.
В первые десять лет нынешнего столетия это deutsche Sehnsucht, немецкое стремление, впервые открыто проявило себя в быстром росте социалистической партии, явлении, которое смогло заслонить лишь необычайно бурное развитие национал-социалистической партии в 1930–1933 годах. «Кайзер, — говорит Отто Штрассер, — был буквально уничтожен, когда услышал, что на выборах 1913 года фактически треть мест в рейхстаге заняли представители социалистов. Именно поэтому и началась война 1914 года. Нужно было, чтобы люди обратили все свои взоры на что-то иное, и единственной вещью, которая могла сработать в этот момент, был уже проверенный способ — империалистическая война.
Вот так первый раз deutsche Sehnsucht и столкнулось с тотальным разочарованием. Социалисты взяли под козырек, проголосовали за военные кредиты и приветствовали все действия кайзера. И вот это Sehnsucht, этот глубоко укоренившийся порыв, остался без направляющей силы, в полной растерянности, словно стадо без пастуха. Желая хоть как-то предотвратить революцию, монархия Гогенцоллернов и развязала войну 1914–1918 годов».
Поражение в этой войне вновь пробудило революционное сознание, Sehnsucht. «Вокруг царил хаос, — говорит Штрассер, — и подобные желания также носили абсолютно хаотичный и бурный характер, подобно тому, как юноша или девушка чего-то очень сильно хотят, но сами не знают чего. Вокруг царили отчаяние, неверие и полная безнадежность; восстания и путчи; вера рухнула; привычные людские ценности были сокрушены; молодежь беззастенчиво эксплуатировали; финансовые скандалы не прекращались; повсюду словно грибы после дождя множились гигантские промышленные концерны, тресты и синдикаты; инфляция разрушала средний класс и небольших производителей; в искусстве царила анархия; министров убивали».
