Николай Манвелов - На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго
В том случае, если хулу возносили «по легкомыслию», то провинившегося на первый раз «жестоко» наказывали «кошками». При повторении такого проступка к «кошкам» прибавлялось и церковное покаяние. На третий раз происходило «аркебузирование» (расстрел).
Задачи судового батюшки Морской устав определял следующим образом:
«Священник должен прежде всех себя содержать добрым христианским житием, в образе всем и имеет блюстися, дабы не прельщать людей непостоянством или притворною святостию и бегать корысти, яко корене всех злых.
На котором корабле определена будет церковь, тогда священник должен оную в добром порядке иметь и воскресные и празднуемые дни, ежели жестокая погода не помешает, литургию отправлять. Также поучение словесное, или на письме читать, в наставление людем. А в прочие дни, молитвы положенные.
Должен посещать и утешать больных и иметь потнение, дабы без причастия кто не умер и подавать ведение капитану о состоянии, в каком их обрящет».
Морской устав определял и припасы, кои должен был иметь при себе на судне корабельный священник. В частности, помимо священнического облачения, должны были иметься серебряные сосуды — потир[202], дискос[203], лжица[204], копие[205], а также «медное судно, в чем воду греть», подсвечники, лампады, кадильница, жаровня и аналой. Кроме того, упомянуто 13 книг религиозного содержания.
«Службу Божию» во флоте положено было отправлять ежедневно утром, в полдень и вечером. Если на молитве не присутствовал без важной причины кто-то из офицеров, то его в первый раз штрафовали на 25 копеек, во второй — на 50 копеек, в третий на рубль и так далее в данной прогрессии. Унтер-офицеры платили половину офицерского штрафа Полученные деньги (за вычетом десятой части профосу[206]) поступали в морские госпитали.
Матросы штрафов не платили — их за всякий такой случай наказывали «кошками». Возможно, именно с тех времен пошла во флоте поговорка — «святой из матроса, что слон из барбоса».
«Нагореть» могло и за пребывание на молитве в нетрезвом виде. Пьяные офицеры, вводившие сотоварищей «в соблазн», на первое время сажались под арест. При вторичном нарушении их снова арестовывали, на третий — выгоняли со службы либо разжаловали в матросы. Рядовому составу грозило все то же наказание «кошками».
За «непочитание» священника (например — ругань) также полагалось наказание — по усмотрению командира корабля.
Есть в Уставе и статьи, пресекающие недостойные «забавы» во время богослужения:
«Ни кто да не дерзнет во время службы Божия каких банкетов, или игры чинить; а кто против того преступит, оный имеет за первое преступление заплатить в шпиталь в двое, как положено за небытие на молитве, за другое в двое, а за третие лишен будет команды или чина, по разсмотрению суда».
На рубеже XIX и XX веков судовой священник приравнивался к офицерам, занимавшим посты старших судовых специалистов. Он отправлял регулярные и специальные богослужения, а своим поведением должен был «подавать пример христианской жизни и повиновения начальству». Согласно морским узаконениям, священник получал «отдельную каюту по соседству с помещением для команды., дабы быть доступнее к ней».
Случалось, что корабельные батюшки даже фрондировали перед корабельным командованием. Естественно, реакция следовала незамедлительно. Слово старшему минному офицеру бронепалубного крейсера первого ранга «Аврора» лейтенанту Георгию (Юрию) Старку (1878–1950). Дело происходит после угольной отгрузки в германской военно-морской базе Киль:
«23 марта во время угольной погрузки упал за борт человек, расшибся и утонул. Через час водолазами тело нашли, но откачать не удалось. Ни командира, ни старшего офицера на борту не было[207], так что пришлось орудовать мне. 24 марта похоронили нашего матроса на местном кладбище. Во время отпевания наш священник сказал в своей речи, что в смерти этого матроса виновато начальство, потому что устраивает спортивные угольные погрузки, никому не нужные. В результате адмирал доложил об этом министру[208] и сообщил отцу Желобовскому[209]».
Постоянных церквей на кораблях не было, хотя участок палубы, где она собиралась при необходимости, устойчиво именовался «церковной палубой». На время службы здесь раскладывали иконостас, а из специального помещения приносили утварь (зачастую она хранилась в каюте батюшки). Во время боя в церковной палубе размещался один из перевязочных пунктов.
В перерывах между службами помещения церковной палубы использовались для различных корабельных нужд. Так, на бронепалубном крейсере первого ранга «Аскольд» в ней содержались две торпеды. Здесь же размещался также и люк, который вел в погреб, где хранились боевые части «самодвижущих мин Уайтхеда»[210].
Судовых священников набирали из числа монахов российских монастырей. Одними из первых корабельных батюшек были иноки Санкт-Петербургской Александро-Невской лавры. В богослужениях им помогали так называемые «церковники», которые выбирались нижними чинами из числа корабельных кондукторов либо унтер-офицеров. Они же отвечали и за сохранность церковного имущества.
На кораблях второго и более низких рангов священников не было, и их обязанности выполнял специально назначенный офицер, знакомый с правилами отправления богослужения.
У корабельного священника было немало задач. Помимо определенного катехизисом, он выполнял и большую работу, которую мы бы сейчас назвали работой психолога и даже зачастую психотерапевта. Но быть психологом, не имея уважения в коллективе (в данном случае — в экипаже корабля), всегда было невозможно.
Вопреки знакомым нам произведениям художественной литературы, корабельный священник очень часто не был ленивым существом, появлявшимся на людях только для проведения церковных обрядов, а также «стучавшим» на матросов офицерам. Более того, священники не чурались и общекорабельных работ.
«Погрузка угля продолжалась всю ночь….В особенности всех забавляла огромная фигура отца Паисия, у которого не только рыжая борода сделалась черной, как смоль, но и сам он превратился в косматого негра. Силушкой, видимо, Бог его не обидел, судя по тому, с какой легкостью, зацепив крюком пятипудовый мешок с углем, тащил он его волоком по палубе к ближайшей угольной яме», — вспоминал офицер эскадренного броненосца «Орел» князь Язон Туманов.
За время службы офицеры обычно привыкали к священникам, которые служили не по полному, а по краткому чину. И если на судно назначали батюшку, делавшего свое дело честь по чести, то это часто вызывало нарекания недовольных. Тем, кто требовал «сократить» проповедь, предлагалось перечесть требник — покажите, мол, что здесь можно и нужно сократить?
Перед боем священник с крестом и Святой водой обходил все палубы, башни и казематы корабля, окропляя каждое помещение. Затем он перемещался на главный перевязочный пункт, где уже выступал в роли санитара, а также исповедовал и отпускал грехи умирающим.
Так, судовой священник бронепалубного крейсера первого ранга «Аврора» отец Георгий не отходил от раненых несколько дней, устал настолько, что «был неузнаваем: так осунулся».
Есть немало случаев, когда корабельные батюшки-иеромонахи проявляли чудеса героизма в бою. Например, священник минного заградителя «Прут» отказался покинуть в 1914 году свой тонущий корабль, а на долю священника броненосного крейсера «Рюрик» выпали приключения, которые могли бы стать основой для детективного романа или телевизионного сериала.
Якут Алексей Оконечников по законам военного времени не был комбатантом — лицом, принимавшим участие в боевых действиях. Поэтому после боя с японской эскадрой первого августа 1904 года он был отпущен на Родину. Военные чины Страны Восходящего солнца не подозревали, что бывший корабельный священник везет на себе полный отчет о бое, написанный на тонкой рисовой бумаге[211]. И это несмотря на несколько обысков! Позже документ был представлен императору Николаю Второму и во многом помог русским инженерам при проектировании кораблей возрождавшегося после войны с Японией Русского флота
Что же касается самого отца Алексея Оконечникова, то он, по некоторым данным, был одним из священников храма Спаса на Водах, построенного в Санкт-Петербурге в память погибших в море в войну 1904–1905 годов. Кстати, в ходе сражения с японцами он был несколько раз сбит взрывной волной, несколько раз терял сознание от ударов о переборки, обожжен и легко ранен в ногу. Наградами ему стали Синодальный наперсный крест и Золотой наперсный крест на Георгиевской ленте из Кабинета[212] императора.
