Жан Ришар - Латино-Иерусалимское королевство
Крестоносцы уважали этот обычай, и «плуг» остался единицей посевной площади; «бесплодную почву» (невозделанные земли, пастбища) не делили на плуги. В рамках этого надела сеньоры требовали от своих деревенских жителей, по праву испольщины (metayage), то половину, то треть (согласно Рубруку) урожая. Другие «подношения» (exenia, оброк) — яйца, сыр, куры и древесина — взимались в Рождество, Заговенье, Пасху. Налог с фруктовых деревьев (прежде всего, с олив) был необременительным и даже не сравним с чрезмерными поборами турецких пашей, которые доводили крестьян до того, что те выкорчевывали свои финиковые пальмы. Наконец, владельцы каждого «плуга» были обязаны раз в год идти на барщину с своим плугом и парой быков в сеньориальный домен. Чтобы дополнить эту краткую картину сельской жизни в — Сирии, упомянем, что виноградники, аналогично распределялись по плугам, и что король взимал побор с убоя скота, названный «tuage» (tuazo), за каждую забитую свинью{214}. Местные христиане, возможно, были более многочисленны в городах, особенно в Иерусалиме, где Балдуин I их планомерно расселял. Там они занимались ремеслом под надзором королевских чиновников — прежде всего, мафезепа или начальника полиции — и подчинялись уставам, которые очень напоминают (куда сильнее, чем уставы наших современных корпораций) те, что направляли работу ремесленных гильдий на мусульманском Востоке или были напрямую унаследованы от Рима и Византии («Книга префекта» доносит до нас сведения об их крайне подробной регламентации). Эти христиане также были обязаны платить налоги: так, с каждого «очага» (мастерской) в Тире взимали в месяц две «cartata» (отреза ткани?){215}. В XIII в. самые богатые из этих сирийских промышленников и купцов станут жить на равной ноге с торговой «буржуазией» франков.
Помимо сирийцев и мусульманских крестьян, существовали другие общины, такие как евреи, обитатели одного квартала в Иерусалиме, где их было совсем немного — это только в XIII в. Саладин позовет их в этот город, и они превратятся в процветающую общину со школой Талмуда; более охотно евреи оседали в городах на побережье, особенно вокруг Тира и Торона, где их насчитывалось свыше тысячи семей. В Бейруте, Сидоне, Акре, Хевроне также присутствовали их общины (juiverie). Евреи, выходцы из Прованса, также часто прибывали на поселение в эти торговые города Сахеля. Подчиняясь своим судьям, они были обязаны, как и мусульмане, платить поголовный налог в размере одного безанта в год за каждого мужчину старше шестнадцати лет. Довольно многочисленными были поселения самаритян — около трех сотен семей — в их родных местах, в окрестностях Мон Гаризим (куда они каждый год прибывали праздновать Пасху), Наблуса и Цезареи{216}.
Все эти этнические группы, представленные оседлыми народами, совершенно естественно, не изменяя своего традиционного уклада, вписались в рамки территориального режима сеньории. Напротив, латинянам пришлось решать одну очень деликатную проблему, связанную с интеграцией бедуинов в рамки феодального строя. Земли, занятые этими кочевниками (особенно в Трансиордании, Аравийской Петре и на границе с «Berrie», в сеньориях Аскалона и Хеврона), включали в себя пастбища, где они, следуя вековым традициям, занимались перегонным скотоводством. Но завоевания франков разрушили предыдущее деление на округа, к которому привыкли бедуины. Новые границы стали более точными, чем некогда, и преграждали традиционные пути, по которым бедуины перегоняли свои стада. Не желая отказываться от плодородных пастбищ, которые отныне были в руках франков (как, например, «лес Баниаса»), кочевники предпочли выплачивать новым сеньорам, как некогда старым, арендную плату за пользование их выпасами. В королевстве Иерусалимском эта плата поступала к королю, и взамен ему надлежало обеспечивать покровительство бедуинам — чьи стада представляли соблазн, часто непреодолимый, для тех или иных неимущих сеньоров, которые всегда рассматривали этих сарацин как славную добычу. Поэтому можно понять ярость Балдуина IV в отношении Ги де Лузиньяна, который, чтобы отомстить ему (1183 г.), приказал перебить бедуинов из области Аскалона: это было преступлением «против королевского Величества». Но не все бедуины принадлежали королю: те, кто пользовался выпасами на франкской земле, считался иностранцем, наделенным пропуском, тогда как те бедуины, чьи владения находились в пределах королевства, подчинялись местным сеньорам. Так, например, по соглашению 1161 г. с Филиппом де Мильи Балдуин III сохранял для себя власть лишь над «теми бедуинами, что не родились на монреальской земле». До наших времен дошло дарение большого числа «шатров» бедуинов, чьи имена и «линьяжи» тщательно оговариваются; таким образом, можно было передавать бедуина, как передавали «сирийца и плуг». Довольно специфическое положение бедуинов можно приравнять к положению серва, не прикрепленного к земле{217}.
Было бы ошибкой считать местное население как толпу держателей земли и ремесленников, задавленную поборами господствующей франкской расы, не имевшей ни своего права, ни своих вождей. Мы уже видели, что франки обеспечили им сносные материальные условия жизни, с уважением отнесясь к местным традициям. Это уважение затрагивало даже самую важную (которая также была и самой деликатной) сферу отношений — религии. Крестоносцы подчинили Сирию католической церкви; можно было бы ожидать, что она силой присоединит к своим дисциплине и доктрине восточные церкви. В действительности же толерантность латинян поразила даже жителей Востока, и они, в целом, сохранили свои церкви в Сирии и их имущество в том положении, каком они пребывали до крестового похода. Правда, Матвей Эдесский утверждал, что потребовалось чудо, чтобы помешать франкам оставить за собой узурпированные ими армянские, греческие, сирийские и грузинские монастыри (в Святую субботу 1101 г. лампады Гроба Господня не зажглись перед глазами толпы, которая ждала «священного огня». Только после процессии и клятвы, произнесенной Фульхерием Шартрским, капелланом короля Балдуина, огонь наконец вспыхнул: согласно Матвею, франки тогда признали свою неправоту){218}. На самом деле франки не нашли в Иерусалиме христиан; ведь не только египтяне изгнали из города местных христиан, но и мелькитский (греческий) патриарх бежал на Кипр, а яковитский (монофизитский) митрополит нашел убежище возле своих коптских единоверцев в Египте. Не обошлось без некоторых пререканий, прежде чем все вернулось на прежнее место. Конечно, франки захватили имущество, принадлежавшее грекам, в особенности патриарху; но греческие монастыри продолжали процветать — монастырь Св. Иоанна в Тире, и Св. Маргариты на Кармиле, и Св. Илии на Фаворской горе, и прежде всего Св. Екатерины на Синайской горе{219}, равно как греческие и грузинские монастыри в Иерусалиме одинаково почитались и латинскими, и православными паломниками. И несмотря на официальное запрещение мелькитской иерархии, которая дублировала католическую иерархию (в теории греческая и римская церкви составляли единое целое), несмотря на исчезновение греческого патриарха, который вновь появится в Иерусалиме только во время завоевания города Саладином, франки не только позволяли схизматикам владеть своей частью Святых Мест, но и терпели их прелатов. В 1173 г. Великий Магистр ордена госпитальеров Жобер подарил «Мелетосу, сирийцу, архиепископу Греков и Сирийцев (мелькитов)» Газы и Гибелина-Элеуферополя», монастырь Св. Георгия в пожизненное владение; дарение было верифицировано протопапасом Гроба Господня и прочими греческими церковниками Иерусалима{220}.
С остальными течениями в христианстве, которые, к счастью, не стали для латинян «враждебными братьями», согласие установилось еще легче. Жан д'Ибелен считал армянских и яковитских архиепископов Иерусалима викарными епископами латинского патриарха; правда, он писал уже после того, как армянская церковь присоединилась к католической (1198 г.) и яковитский патриарх Игнатий II (1237–1247 гг.) провозгласил о своем подчинении Св. Престолу. Армяне, необычайно близкие к латинянам по своей вере, составляли вмести с ними почти единый народ. Известно, что один армянский монах принес в дар ордену Св. Лазаря водоем, и эта нация владела в Акре своим гостеприимным домом для армянских паломников, который в 1190 г. присоединился к Тевтонскому ордену{221}. Яковитский митрополит, укрывшийся в Египте в 1099 г., не мог защитить свои права, и его два поместья, как бесхозные владения, были отданы рыцарю по имени Жоффье. Пленение Жоффье египтянами в 1103 г. облегчило возвращение прелату этих деревень (Адезии и Бейт Ариф), которые ему вновь уступили. Вернувшись из плена в 1137 г., Жоффье потребовал эти владения, но Фульк Анжуйский (в 1138 г.) под давлением королевы Мелизинды решил, что эти две деревни останутся у, митрополита{222}. В любом случае, Иерусалимские короли весьма благоволили к восточным священникам: русский игумен Даниил был получил у Балдуина I необычайно милостивый прием, а Фульк считал яковитского митрополита Игнатия (1125–1138 г.) «небесным ангелом». Поэтому сирийская община, по сравнению с греками (которые, как говорили, замыслили в 1187 г. выдать Иерусалим мусульманам), была наиболее дружелюбно настроена к франкам.
