Александр Солженицын - Двести лет вместе (1795 – 1995)
Григорий (Гавриэль) Адольфович Ландау (1877-1941). – Сын видного публициста и издателя А.Е. Ландау. В 1902 закончил юридический факультет Петербургского университета. С 1903 выступал в периодике (газеты «Восход». «Наш день», «Еврейское обозрение», журналы «Бодрое слово», «Еврейский мир», «Вестник Европы», «Современник», «Северные записки»); участник ежегодника «Логос». Один из создателей «Еврейской демократической группы» (1904) и «Союза для достижения полноправия евреев в России» (1905). Видный кадет, член ЦК кадетской партии. В августе 1917-участник Государственного Совещания в Москве. С декабря 1917 член Исполкома петроградской еврейской общины. В 1919 эмигрировал в Германию, с 1922 по 1931 заместитель И.В. Гессена в газете «Руль». Помимо «Руля» печатался в журнале «Русская мысль», еженедельнике «Россия и славянство», сборниках «Числа» и др. Часто выступал с докладами на эмигрантских вечерах (в 1927 в докладе «Евразийское обольщение» критиковал «евразийство», как отрицающее ценности российской истории и ведущее к идейному большевизму). Из нацистской Германии перебрался в Латвию, сотрудничал в рижской газете «Сегодня». В июне 1941 арестован НКВД, в ноябре того же года умер в Усольлаге (близ Соликамска)[85].
Среди его трудов: «Шутовская культура» («Наш день», 1908); статья «Сумерки Европы» («Северные записки», 1914, № 12), предвосхитившая «многое, что впоследствии создало мировую славу Освальду Шпенглеру»[86], затем одноимённая книга (Берлин, 1923); «Польско-еврейские отношения» (Пг., 1915); «О преодолении зла» (в кн. «Труды рус. учёных за границей», т. 2, Берлин, 1923); «Византиец и иудей» («Рус. мысль», 1923, № 1-2); «Тезисы против Достоевского» («Числа», кн. 6, Париж, 1932); «Эпиграфы» (Берлин, 1927). Многое, написанное им, прошло мимо внимания современников. По консервативности своего духа не был принят прогрессивной общественностью. Глубокий мыслитель.
О Д.О. Линском (в Гражданскую войну бывшем в Белой армии) и В.С. Манделе (активном участнике политических собраний 1907-1918 в России, эмигрировавшем в Берлин, ум. 1931) нам не удалось найти сколько-нибудь значимых сведений.
А увещания и упрёки поведению евреев-эмигрантов в 20-е годы – были в Сборнике ещё открытей и резче того. Они призывали соплеменников «сознать свою ошибку и не судить ту Великую Россию, в которой они жили и с которой они сжились в течение сотни лет»; надо бы «вспомнить, как они требуют справедливости к себе и как они недовольны, когда их осуждают всех огульно за деяния отдельных лиц»[87], надо не бояться «взвалить часть ответственности за всё происшедшее и на плечи еврейства»[88]. – «Прежде всего точно определить свою долю ответственности и тем самым опровергнуть клеветы антисемитов… Это вовсе не означает приспособление к антисемитизму, как об этом протрубили некоторые еврейские демагоги… Это признание важно для нас самих, это – нагл моральный долг»[89]. – «Еврейство должно пойти правым путём, соответствующим великой мудрости его религиозных заветов, ведущим к братскому примирению с русским народом… Строить вековое здание русского дома и еврейского жилища»[90].
А «мы сеем бури и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры… Поднимется, я знаю, вопль: оправдывает погромы!.. Я знаю цену этим людям, мнящим себя солью земли, вершителями судеб и во всяком случае светочами во Израиле… Они, с уст которых не сходят слова: чёрная сотня и черносотенцы, [-] сами чёрные, тёмные люди, подлинные viri obscuri, никогда не разумевшие… величия творческих сил в истории…» От нас требуется «с повелительной необходимостью, чтобы мы меньше выпячивали свою боль, меньше кричали о своих потерях. Пора нам понять, что плач и рыдания… чаще [свидетельствуют] о душевной распущенности, о недостатке культуры души… Ты не один в мире, и печаль твоя не может заполнить вселенной… выставление напоказ своего только горя, своей только боли свидетельствует… о неуважении к чужому горю, к чужим страданиям»[91].
Звучит – как сегодня сказано. И – всем нам.
И тех слов не должны бы отменить ни миллионы полегших в тюрьмах и лагерях ГУЛага, ни миллионы удушенных в нацистских лагерях.
В тот год – доклады авторов Сборника в Отечественном Объединении евреев «были встречены великим возмущением» эмигрантской еврейской общественности. «Даже признавая, гласно или молчаливо, правильность фактических указаний и анализов, выражали негодование или удивление по поводу решимости с ними выйти на гласную арену. Несвоевременно-де говорить об евреях, критиковать, устанавливать их революционные грехи и ответственность, когда еврейство пережило и когда ему может быть ещё предстоит столько бедствий»[92]. Авторов Сборника «объявили чуть ли не "врагами народа" [еврейского], подсобниками реакции и союзниками погромщиков»[93].
«Еврейская трибуна» в те месяцы отвечала им из Парижа так: «Вопрос об "ответственности евреев за русскую революцию" до сих пор ставился только антисемитами». А теперь вот «идёт целый покаянно-обвинительный поход», мол, «нужно "не только обвинять других, но и признавать свою вину"», и ничего нового «кроме набившего оскомину "счёта имён"». «Слишком поздно… возлюбил г. Ландау» «старую "государственность"»; «"покаявшиеся" евреи, ставшие определёнными реакционерами»; их «выступления, несовместимые с достоинством еврейского народа… являются совершенно безответственными»[94]. – Особенно возмутительна эта попытка «отделить антисемитизм "общественный" от "официального"», доказывать, что «народ, общество, страна, – само население ненавидит евреев и считает их подлинными виновниками всех национальных бед»; как и попустители погромов, повторяют «старую теорию "народного гнева"»[95]. А то и прямо – бранью: «сошедшая было с еврейской общественной арены группа берлинских журналистов и деятелей… снова напомнила о своём существовании… не видит для сего лучшего средства, как идти походом на своих же сородичей – русских евреев»; эта группка верных старому режиму евреев… ослеплена страстью во что бы то ни стало повернуть колесницу истории вспять», пишет «непристойные вещи», подаёт «праздные советы», берёт на себя «смешную роль врачевателей народных ран». Так вот им наука: «Порой уместнее хранить молчание»[96].
А сегодняшний весьма утончённый автор не находит для того Сборника лучшей оценки, чем «тяжёлая истерика». И попытка этих авторов, «и дальнейший их путь – доподлинная трагедия», считает он и объясняет эту трагедию «комплексом самоненавистничества»[97].
Да неужели с ненавистью писал Бикерман, как раз на своём «дальнейшем трагическом пути»: «Еврейский народ… не секта, не орден, а целый народ, рассеянный по миру, но единый в себе, поднял знамя мирного труда и сплотился вокруг этого знамени, как вокруг символа угодного Богу порядка»?[98]
Однако не скажем, что европейские и эмигрантские евреи вовсе не прислушивались к подобного рода толкованиям или предупреждениям. Несколько раньше, в 1922, возникла ещё одна дискуссия. В возобновившемся сионистском «Рассвете» националист Г.И. Шехтман выразил, что не понимает, каким образом интеллигенция других национальностей может быть не националистична. Интеллигенция непременно принадлежит своей национальности, и чувствует её боли. Еврей не может быть «русским демократом», но, естественно, – еврейским демократом. «Двойного национального и демократического подданства я не приемлю». А если русская интеллигенция «не чувствует своей национальности» (Герцен) – то это просто потому, что у неё до сих пор «не было случая и не было надобности остро и болезненно ощущать своё национальное бытие, заботиться о нём. Но вот теперь – такой момент наступил». И ныне русская интеллигенция «должна отбросить все претензии на "общерусскость"; осознать себя, как великорусскую демократию»[99].
Трудно было ответить. Но перчатку поднял, не очень уверенно, П.Н. Милюков. Мы помним (глава 11), что он и в 1909 ужаснулся обнажению этого колкого, неприятного национального вопроса: «кому это выгодно?», своё «национальное лицо» сомкнёт нас с шовинистами. Но не стержень мировоззрения русского историка, а вот эта неловкая новая обстановка, когда столькие русские интеллигенты хватились в эмиграции, что прохлопали саму Россию, – заставляла и Милюкова несколько откорректировать свою позицию. Не в своих «Последних новостях», а в «Еврейской трибуне», куда меньшим тиражом, в обтекаемом ответе Шехтману, по-прежнему настаивая, что российский еврей и может и должен быть «русским демократом», Милюков осторожно поворачивает плоскость поляризации: а «когда это требование… выполняется, и появляется "новое национальное лицо" русской демократии (великорусское)» – то ведь первый же Шехтман и «боится "предстоящего прихода к власти осознавшей свою великодержавно национальную сущность великорусской… демократии"». Так – нужны ли нам эти призраки? Так – стоит ли нам портить отношения?..[100]
