Дмитрий Волкогонов - Ленин
И хотя вскоре эти решения большинством участников будут прочно забыты, может быть, для российского императора роль пионера в стремлении „облагородить" и остановить войну была самой славной внешнеполитической страницей в его трагической биографии.
Вот и сейчас Николай телеграфно „уговаривает" Вильгельма „передать рассмотрение конфликта" третейскому суду, учрежденному той самой конференцией в Гааге. Последовал отказ. Царь под давлением министра иностранных дел Сазонова, генералов вынужден согласиться на объявление „частичной" (против Австрии) мобилизации, чтобы поддержать славян на Балканах. Реакция последовала незамедлительно: в полночь приходит еще одна телеграмма из Берлина. Содержание ее красноречиво: „Если Россия мобилизуется против Австрии (т.е. приступит к частичной мобилизации), то моя роль посредника, которой ты любезно облек меня, будет поставлена в опасность, если не совсем разрушена. Вся тяжесть решения лежит теперь на твоих плечах, которые несут ответственность за мир или войну"2.
Последовавший ультиматум в ночь на 19 июля (1 августа) 1914 года, требовавший отменить в России любую мобилизацию, означал лишь одно - войну. Хотя русский царь запоздало телеграфирует Вильгельму: его войска не сдвинутся с места, пока будут идти переговоры, сколько бы они ни продолжались, в Германии окончательно вынули меч войны из ножен. В 19 часов 10 минут 19 июля (1 августа) 1914 года германский посол Пуртолес вручил Сазонову ноту об объявлении войны. Началась не только первая мирозая война; исторический метроном стал отсчитывать годы, месяцы, недели и дни до начала русской революции. По сути, фразой, произнесенной Николаем при подписании приказа о всеобщей мобилизации накануне германского ультиматума: „Вы правы, остается только ждать нападения", император невольно направил российский государственный корабль к гавани, имя которой - революция.
Народные массы, узнав об объявлении Германией войны России, почти единодушно поддержали царя. Патриотический порыв был исключительно сильным. Высочайший Манифест, обнародованный на следующий день, давал шанс на всенародное согласие: „В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага"3.
Пожалуй, лишь Ленин с небольшой группой сторонников не испытал, как Г.В.Плеханов, острого желания защитить отечество. Даже Троцкий, не бывший оборонцем, в эмигрантской газете „Наше слово" утверждал, что проповедовать желательность поражения царской России нет смысла, ибо это будет означать желание победы реакционной Германии. В момент единодушного порыва народов России, отринувших в сторону классовые, сословные и национальные распри во имя единения перед общей опасностью, лишь Ленин с кучкой своих близких единомышленников интуитивно почувствовал невероятный, фантастический шанс свершения своих надежд и чаяний. И время показало, что его политические расчеты оказались точны. По мере того как в залитых грязью и кровью окопах империалистической войны гасла патриотическая идея и шовинистическая надежда военной победы, у Ленина росла уверенность, что ни Николаю, ни Вильгельму, ни многим другим высоким воителям не выйти из войны без революции. Интеллигенция, не только в России, проклиная войну и призывая к миру, надеялась, что их страна „устоит" и не будет побеждена. Лишь Ленин увидел в Молохе войны незаменимого союзника.
Ленин, проживший войну в Поронино, Вене, но больше в Берне, Цюрихе, других уютных городах и городках нейтральной Швейцарии, воспринимал войну иначе, чем крестьянин, одетый в шинель и испытавший газовую атаку, по-другому, нежели военнопленный из лагеря в Саксонии, не так, как бедствующая семья городского люмпена. Ленин смотрел на войну со стороны, из безопасного бельэтажа русской политической эмиграции.
Чем занимался вождь будущей русской революции в ее прологе? Готовился ли он к той демонической роли, которую ему предстоит сыграть на исторической сцене? Был ли он уверен в благоприятном исходе грядущей драмы в России? Об этом мы постараемся рассказать в этой главе, а пока скажем: в канун февральских потрясений 1917 года Ленин вел безмятежную жизнь человека, привыкшего жить вдали от родины. Годы империалистической войны для Ленина - это сотни писем, которые он написал довольно ограниченному кругу знакомых ему людей. Среди них, кроме А.Г.Шляпникова, А.М.Коллонтай, К.Б.Радека, А.М.Горького, Г.Л.Пятакова, С.Н.Равич, Г.ЕЗиновьева, Л.Б.Каменева, больше всех писем адресовано И.Ф.Арманд. Это большая, эмоционально наполненная переписка двух очень близких людей, которые, говоря о революционных делах, пытаются передать друг другу нечто большее, чем рутина о „рефератах", сообщения об отправках книг, налаживание связей с Россией через Скандинавию. Цюрих, где находился Ленин, и Кларан, где жила Арманд, были связаны пунктирной линией писем, открыток, телеграмм, записок… Деловые же письма, преимущественно с поручениями, шли таким нужным Ленину людям, как Я.С.Ганецкий и Г.Я.Беленький.
Ленин много занимается философским самообразованием, читая и конспектируя Гегеля, Аристотеля, Лассаля, изучает Наполеона, Клаузевица, читает стихи В.Гюго, бывает изредка с Крупской в местном театре. Ленин с женой имеет возможность снимать средней стоимости номер в доме отдыха в горном местечке Флумс, что в кантоне Санкт-Галлен… В свободное от переписки, отдыха, встреч, поездок, „склок" с иноверцами время Ленин пишет статьи, брошюры, крупные работы, такую, например, как „Империализм как высшая стадия капитализма". Но, не будь революции, об этих работах, как и о самом Ленине, мы знали бы сегодня не больше, чем о литературном наследии в делах Михайловского, Ткачева, Нечаева, Парвуса, Равич…
Почта из России приходит с большим опозданием. Новости Ленин черпал из „Таймс", „Нойе цюрхер цайтунг", „Тан", других западных изданий. По всем сведениям, доходившим до него, Ленин чувствовал: в России близится „землетрясение". Усталость народа от тягот и неудач войны подошла к критической черте. Но что она совсем рядом, эта черта, Ленин и не подозревал.
В начале января 1917 года Ленина пригласили в „Народный дом" Цюриха прочесть в очередную, двенадцатую годовщину первой русской революции доклад о том, что тогда, в начале века, было. Слушателей было немного, в основном студенты. Доклад получился скучным, пространным, описательным; молодые люди в зале стали понемногу выходить, и Ленин был вынужден произнести:
- …Мое время почти уже истекло, и я не хочу злоупотреблять терпением моих слушателей4.
В докладе оратор нажимал больше на то, что в 1905 году размах гражданской войны был слишком незначителен, чтобы опрокинуть самодержавие.
- …Крестьяне сожгли до 2 тысяч усадеб и распределили между собой жизненные средства… К сожалению, крестьяне уничтожили тогда только пятнадцатую долю общего количества дворянских усадеб, только пятнадцатую часть того, что они должны были уничтожить… Крестьяне действовали недостаточно наступательно, и в этом заключается одна из коренных причин поражения революции5.
Продолжая торопливо читать заготовленные листки, русский эмигрант выразил уверенность, что революция 1905 года остается „прологом грядущей европейской революции". Ленин сказал, что „ближайшие годы… приведут в Европе к народным восстаниям…"6. Он говорил о возможности восстаний в Европе, но, однако, не упомянул Россию. О том, что эти восстания вспыхнут не так скоро, Ленин заявил в одной из последних фраз своего доклада:
- Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции…7
Российский „пророк" и не ведал, что до „грядущей революции" осталось меньше двух месяцев…
Демократический февральВ России все ждали революцию, и, тем не менее, для всех она оказалась внезапной. Правы те аналитики, которые утверждают, что существуют два основных источника Февральской революции: неудачная война и слабость власти. Обвал российской государственности произошел внешне неожиданно. Но ее устои подтачивались давно.
Что касается войны, то, несмотря на стратегические неудачи, положение России еще не было абсолютно безнадежным и катастрофическим. Германия сама была в тяжелейшем состоянии. Фронт стабилизировался вдалеке от столицы России и других жизненно важных ее центров. Брусиловский прорыв летом 1916 года вдохнул в людей веру в почетный исход войны. Дальновидные политики понимали, что стратегически Германия не может выиграть войну, особенно после того как Соединенные Штаты открыто и прямо займут место сражающейся державы на стороне Антанты.
Правда, надо отметить, что социал-демократическая агитация основательно разложила армию, уставшую от войны. Начавшиеся „братания" на фронтах часто носили односторонний характер: нередко в русские окопы доставлялась немцами социал-демократическая литература большевистского содержания, однозначно помогавшая больше кайзеровской Германии, чем российской армии.
