Артем Драбкин - «Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника
На товарной станции во Франкфурте-на-Одере к нашему поезду подошел маленький немецкий мальчик с авоськой и попросил у нас хлеба. У нас было еще достаточно еды, мы взяли его в наш вагон и накормили. Он сказал, что он за это споет нам песню, и спел «Когда в России кроваво-красное солнце тонет в грязи…», мы все заплакали. [ «Когда на Капри красное солнце садится в море…», Capri Fischer, немецкий хит того времени.] Железнодорожные служащие на вокзале выпрашивали у нас сигареты. Ну, ладно.
Нас привезли в еще один лагерь, мы еще раз прошли очистку от вшей, нам выдали чистое белье, русское, и по 50 восточных марок, которые мы, конечно, немедленно пропили, зачем они нам в Западной Германии. Еще каждый из нас получил пакетик из Западной Германии. Нас посадили в пассажирский поезд, может быть даже скорый, но дорога была одноколейная, и мы должны были ждать каждый встречный поезд. Мы в очередной раз остановились прямо у какого-то полностью разрушенного вокзала, к нашему поезду подошли люди и просили хлеб. Мы поехали дальше в Мариенбон. Там был конец, утром мы перешли границу Западной Германии. Там были русские, была нейтральная полоса, русские говорили, dawaj, raz, dwa, tri, и мы перешли границу.
Нас принимали, все были там, политики, католический священник, протестантский пастор, Красный Крест и так далее. Тут мы неожиданно услышали ужасный вопль, как мы потом узнали, там забили до смерти одного антифашиста, который многих отправил в штрафные лагеря. Тех, кто это сделал, увела полиция. Мы были в Фридланде. Я разобрал мою флягу, отдал список из 21 имени в Красный Крест. Я прошел медкомиссию, мне выписали демобилизационное удостоверение, на него мне поставили штемпель «СС». Теперь я хотел попасть домой как можно быстрее. Я пошел на вокзал, сел в поезд, потом сделал пересадку, в любом случае 23 декабря я опять был дома.
Я был рад. Англичане, конечно, нас подчистили, в доме больше не было ковров, исчезла одежда, и так далее, и так далее. Но все получилось хорошо, я опять был дома. Я должен был прописаться, это было в городе, потом я пошел в социальное бюро, хотел получить пенсию или пособие за мое ранение в легкое. Там увидели мое демобилизационное удостоверение со штемпелем «СС» и сказали: а, «СС», идите отсюда, мы про вас знать не хотим. Мой дядя устроил меня работать слесарем по машинам, потом я там постепенно стал мастером.
31 декабря 1982 года я вышел на пенсию. Я активно занимался спортом. Я был чемпионом Германии по кеглям. К кеглям меня приучил мой отец, хотя я сначала сказал, что кегли – это не спорт. Отец взял меня с собой играть в кегли, а на следующий день я не мог спуститься по лестнице, у меня все болело, так что кегли – это серьезный спорт. Потом я занимался, и до сих пор занимаюсь, разведением птиц. У меня трое детей, моя первая жена умерла, а вторая со мной развелась, потому что у меня был роман с моей военной невестой, после того, как у нее умер муж. Сейчас она болеет, после операции она уже два с половиной года живет в доме престарелых.
Виттман Фриц (Wittmann, Fritz)
Синхронный перевод – Анастасия Пупынина
Перевод записи – Валентин Селезнев
– Я родился в 1927 году во Франконии, в деревне Экерсмюлен, там я и вырос. Мои родители были крестьяне, а отец, кроме того, был шорник, делал сбрую, седла для лошадей. В 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, я пошел в народную школу.
Мы, 1927 года рождения,когда мы в шесть лет научились читать,мы привели Гитлера во власть,когда нам было 12 лет, мы начали войну,в 17 лет мы принесли присягу,в 18 лет мы проиграли войну,чтобы потом всегда быть виноватыми.
(По-немецки практически рифмованные строчки. – Пер.)
Если бы не жалкое положение, в котором мы тогда были, если бы не миллионы безработных, у которых не было никакой поддержки, Гитлер не имел бы никаких шансов прийти к власти. А так везде приветствовали Гитлера, как человека, который спасет Германию. Мои родители не были большими сторонниками Гитлера, у нас висело не знамя со свастикой, а черно-красно-желтый флаг. Мой отец не был членом партии, но он не был против Гитлера. Я искренне верил в превосходство немцев над другими нациями. Вскоре мы уже пели «Германия, священное слово» и «Пусть наши знамена реют в лучах утренней зари, которая укажет нам путь к новым победам или превратит нас в пепел». Последние слова мы как-то не воспринимали всерьез…
Восемь лет я проучился в народной школе, а потом пошел учиться на учителя, солдатом стал в 1944 году, в июле 1944 года.
– Вы были членом Гитлерюгенда?
– Да, разумеется. Я был единственный, кто учился в школе вождей, хотя я, в общем, не хотел быть фюрером, но тогда это считалось национальным долгом. Пропаганда была хорошо поставлена. Надо отметить, что Гитлерюгенд был неплохой организацией. В ней не воспитывали ненависть, мы культурно росли, проходили начальную военную подготовку, обучались обращению с оружием. Во время учебы в школе мы два раза по три недели ездили в специальный лагерь, в котором тренировались. Пели песни, путешествовали пешком, занимались спортом. Индоктринация гораздо сильнее происходила в школе. Большая часть учителей были членами партии, они ходили в школу в униформе. Помню, на стене висел плакат: «Ты – ничто, твой народ – все».
– Когда, по вашему мнению, Германия начала готовиться к войне?
– Когда готовят войну, говорят только о мире. Наш школьный учитель принес в школу большой плакат: «Мы так же привязаны к миру, как к чести и праву нашего народа». В Саарланде, который после Первой мировой войны был присоединен к Франции, в 1935 году было голосование, 99 процентов было за Германию. Подумайте, я не знаю, откуда эта цитата, из Черчилля или из кого-то еще, он сказал: «Если бы Англия была в таком же положении, как Германия, я бы выбрал такого человека, как Адольф Гитлер».
В Имперские партийные дни в Нюрнберге каждый год там выступали великие ораторы. Со всей страны приезжали люди. Там было сто тысяч солдат, маршировала молодежь, прилетал дирижабль. Все говорили о мире, Геббельс всегда говорил о мире, о мире, о мире. Я часто себя спрашиваю, что думали взрослые, рассудительные мужчины, когда видели, что армия так вооружается. Надо же было головой думать…
– Что тогда думали об аншлюсе Австрии, присоединении Чехословакии?
– Все, на 100 процентов были «за». Голосование в Австрии было действительно честным, голосами не манипулировали. Вы бы видели, как австрийцы приветствовали Гитлера! Лучшее, что было у нацистов, – это пропаганда, она была прекрасна. То же самое произошло в Судетах. Мы за два дня их заняли, и все – вопрос был решен. Войну против Франции мы победно закончили за шесть недель. Это на людей произвело впечатление. Гитлер тогда выступал, сказал, сколько мы потеряли солдат и офицеров во Франции, очень мало, эти данные тоже не были подделаны. Мы победили, это было как сегодня, когда побеждает футбольная команда.
– Что говорили, когда началась война с Польшей в 1939 году?
– Я не знаю, знаете ли вы это, но немцы спровоцировали поляков, переодев заключенных концентрационного лагеря в польскую униформу и представив так, что поляки напали на Германию. Это была провокация, на самом деле это были переодетые заключенные концлагеря, которыми пожертвовали. Это так называемое нападение с польской стороны было использовано как повод для войны, я тогда был 12-летний ребенок, я помню, как он говорил (говорит с интонациями Гитлера): «в…5.45 мы открываем ответный огонь». И началось. Война продолжалась только 18 дней. Может, вам интересно, позже покушавшийся на Гитлера Штауфенберг тогда сказал: «Победа так прекрасна». Солдаты есть солдаты.
– После кампании во Франции было чувство, что будет война с СССР?
– Нет, об этом не говорили. СССР после пакта Молотова-Риббентропа не рассматривали как противника Я не могу много сказать, я был ребенок, но мне кажется, о войне с СССР никто не думал. СССР стал врагом за одну ночь, когда началась война.
– Когда началась война, уровень жизни в тылу упал?
– Да, ввели карточки, но все было прекрасно подготовлено, продукты были. В целом на протяжении всей войны проблем со снабжением не было. Продуктов, конечно, не хватало, но в целом было нормально. В городах было сложнее – не все продукты были, не хватало одежды и обуви. Был дефицит мыла и стирального порошка.
– А как пропаганда объясняла недостатки?
– Говорили, что все уходит солдатам.
– Что говорили, когда началась война с СССР?
– Для большинства это была неожиданность. Но некоторые что-то предполагали, потому что Гитлер говорил, что наше будущее лежит на востоке: «Мы народ без пространства. А там, на востоке, пространства достаточно. Мы это пространство заберем себе». Что-то в этом роде.
