Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"
Сложившиеся неблагоприятно обстоятельства и нежелание подчинять журнал духовной цензуре заставили Лабзина прекратить издание «Сионского Вестника». Составленное по этому поводу об-явление было представлено князю Голицыну и затем явилось в газетах в следующем виде:
ОБЪЯВЛЕНИЕ О «СИОНСКОМ ВЕСТНИКЕ».
«Издатели журналов, долженствующие издавать книжки свои на срок, и потому работающие, так сказать, на подряд, вообще обременены и озабочены более всякого другого писателя. Малейшее препятствие в деле их (не только) [339] останавливает успех оного, отнимая y них время (но и расстраивает и самый дух, который от многих помешательств изнемогает и теряет наконец свою способность). Издатель «Сионского Вестника» и содержанием своего журнала, и исправностью выхода оного доказал, что он предпринял труд, силам одного человека несоразмерный. Здоровье его неоднократно от того терпело, и ныне он принужденным себя находит объявить почтенным любителям его журнала, что он продолжать свой журнал (как по состоянию своего здоровья, так и по встретившейся ему нужде отлучиться на некоторое время от столицы) далее не может.
(Словом: всему есть время говорить и есть время молчать. Для издателя настало время молчать; и налагая на себя сие молчание он, принося) [340] «чувствительнейшую благодарность за лестное ободрение и подкрепление, которые он неоднократно получал от многих любителей его журнала, равно благодаря и всех вообще удостоивших подписаться, предлагает им за недостающие месяцы сего годичного издания получить обратно свои деньги, или, буде угодно, заменить сей недостаток другими из книг его, присылая для сего свои билеты или извещения к нему с надписанием на оных своих требований (в то место, где кто подписался)».
С появлением этого объявления в газетах «Сионский Вестник» прекратился или, как выразился Лабзин, «испустил свой дух». По словам Невзорова, еще за месяц до прекращения журнала московское духовенство и многие светские, «по санам своим известные», с торжеством предвещали падение журнала, а когда это совершилось, то праздновали как особое событие [341]. В Москве рассказывали тогда, что правительство, покровительствовавшее доселе изданию мистических книг, наконец, увидело свою ошибку и решилось прекратить их печатание.
Рассказы эти были далеко не справедливы, но они указывают на то значение, какое имел тогда Лабзин в духовной литературе, и на трудность борьбы с ним.
Теперь, по прошествии трех четвертей столетия, мы с полным спокойствием и беспристрастием к отжившим деятелям можем определить, была ли деятельность Лабзина вредной и его «Сионский Вестник» был ли направлен к тому, чтобы поколебать учение православной церкви. Напротив, воодушевленный гуманностью, теплым чувством любви и уважения к человеку и его убеждениям, Лабзин свято чтил религию, и мы видели, что образованное духовенство не чуждалось мистиков, уважая в их учении те стороны, которые связаны с внутренним влечением к Богу человеческого сердца.
Лабзин не навязывал никому своих мыслей и не считал их непогрешимыми.
— В беседах наших, — говорил он, — могут встретиться мнения, не согласные с обыкновенными. Испытай их прежде, нежели осудишь, или отложи в сторону то, что не признаешь за истину, а возьми себе то, что тебе неподозрительно.
«Сионский Вестник» старался привлечь к христианству язычников, магометан и иудеев, привлекал верующих и неверующих; он являлся истолкователем религии для среднего класса людей и как противодействие религиозному либерализму или, лучше сказать, безверию нашего высшего общества.
«Мистицизм, — говорит г.Цветков [342], — не был какой-либо особой сектой в смысле религиозном, а только известным направлением в христианском обществе. Учение Иисуса Христа, возвышаясь над обыкновенной земной жизнью и всеми ее мелкими интересами, влечет ум и сердце человека в тот таинственный и идеальный мир, где он чистым и свободным приближается к Богу, отрешаясь от треволнений и забот жизни. Мученики христианства, менявшие все блага земли на страдание и смерть, пустынники первых веков, удалившиеся от прелестей жизни для уединенной постоянной молитвы, для голода, жажды и труда, — были не те же ли мистики, доводившие свои убеждения до осуществления на деле!»
Чистая мистика есть идеал истинно-евангельской жизни, по на одном созерцательном погружении в Бога нельзя построить не только церкви, но и никакого религиозного строя жизни, даже секты или школы. С другой стороны, мистика составляет необходимый элемент в области христианского учения и жизни, обусловливаемой сущностью Евангелия, но, как элемент не самостоятельный, в противном случае впадающий в заблуждение. Мысли о вечном откровении и вечном христианстве, о превосходстве внутреннего слова над Св.писанием, о бесполезности внешней церкви, — все это составляет увлечение и мистику нечистую. Чистая же мистика «развила в последователях внутреннее, сердечное и искреннее благочестие, которое не ограничивается исполнением внешних дел благочестия, но стремится достигнуть чистоты души и сердца, благодатного освящения всего человеческого существа» [343].
«Сионский Вестник» увлекал наших отцов простотою изложения, доступной пониманию каждого и, по свидетельству многих современников, чтение этого журнала имело благотворное влияние на их нравственность: облагораживало душу и смягчало сердце.
— Во всех своих деяниях, — говорил Лабзин, — истинные мистики сообразуются с справедливостью, все делают бескорыстно для Бога, ближним служат усердно, искренно, охотно, не с другим каким намерением, как только чтобы исполнить волю Божию. Они живут тихо, уединенно, и все свои надежды устремляют к небесному своему отечеству. Строги к себе, снисходительны к другим; они не выставляют себя, но и не прячутся, когда их ищут. Послушны начальству, добродетельны и услужливы друзьям и врагам, малым и великим; совестливы в своих поступках, осторожны против всех нечистых побуждений и небесное уважают более земного. Язык их простой, без искусства, не ученый, язык уверенности и правды. Мистические писания объясняют, что происходит в душе человека, который решится истинно вступить на сей путь, показывают распутия, которых избегать должно, обманы и искушения, которым подвергается путник, и как поступать с ними. Они остерегают от пагубных обольщений духовной гордости, подкрепляют малодушных, умножают духовные силы. Одно y них всего важнее и о сем одном настоят они, как о главном деле, а именно: о совершенном предании своего сердца и воли Богу, о беспредельном уповании на Бога, крайней недоверчивости к самим себе и к собственным силам, через что укрепляются они в постоянном бдении и молитве. Вот учение так называемых мистиков. Читайте их писания, и вы сами в том уверитесь. Каждый истинный христианин есть мистик и каждый мистик есть христианин [344].
В конце прошлого и в начале настоящего столетия мистицизм явился протестом против упадка христианского благочестия, против преобладания формы и обряда, которыми прикрывалось отсутствие истинной религии. Он привлекал к себе той теплотой, которая ощущалась при чтении мистических книг и статей «Сионского Вестника» и была противоположна холодности, рутинности и равнодушию нашего духовенства. Большинство последнего коснело в невежестве, бездеятельности и было не двигателем, а тормозом всякому стремлению вперед.
Наше духовенство придерживалось старым православным традициям, по упрямству и приверженности к букве. Во всяком нововведении оно видело нарушение предания и находило странным, что вопросами религии занимаются люди светские. Ревнители обрядового, внешнего благочестия защищали старину во что бы то ни стало, и мистические сочинения, трактовавшие о церкви внутренней, казались им написанными только с целью подорвать православие. Лабзин и другие переводчики, конечно, не имели этой цели, не посягали на православие, а желали только поднять религиозное развитие общества и расширить понимание религиозных вопросов. «Но для людей, которым печатный каждый лист быть кажется святым, достаточно было нескольких фраз, не совсем обычных, несколько смелых выражений протестантского автора, чтобы обвинить русского переводчика в явном намерении подрыть православие и ввести в России реформацию» [345]. Люди, смотревшие на дело более трезво, как например, Филарет митрополит московский, понимали заслуги Лабзина и ценили его.
— Он был добрый человек, — говорил Филарет [346], — только с некоторыми особенностями в мнениях религиозных. Мы ему говорили: сколько прекрасных вещей, которые бы можно было напечатать с пользой для других, не касаясь особенностей религиозных. Но он отвечал: всякая птица своим голосом Бога хвалит.
