Ольга Чехова - Мои часы идут иначе
Поведение моего «почитателя» постепенно наводит на меня ужас. Я спрашиваю себя, что ему взбредет в голову в следующий раз, более того: со всей серьезностью я задаю себе вопрос: не идет ли речь о патологическом случае с криминальным уклоном?
Два дня спустя — «опель» тем временем по-прежнему каждый вечер следует за мной из театра в Кладов, останавливаясь за сто метров от моего дома, — утром в дверной косяк всунута записка.
Те же торопливые строчки по-русски:
«Теперь шутки в сторону! Еще со времен татаро-монгольского ига умыкали женщин побежденных народов…»
И потом впервые цитата из «Лесного царя» по-немецки:
«…und bist Du nicht willig, so brauch'ich Gewalt*. — Автомобиль № 32684».
Сумасшедший. Никаких сомнений.
Мои нервы больше не выдерживают. Я отправляюсь в советский сектор в комендатуру.
Полковник холодно откидывается в кресле назад, когда я рассказываю свою историю об «автомобиле № 32684». В качестве доказательства предъявляю ему записку незнакомца, которая утром торчала в моей двери.
Полковник бесстрастно улыбается:
— Какой-нибудь влюбленный индюк, не так ли?
Спокойствие этого человека сокрушает остатки моего самообладания. Я так больше не могу. Я не уйду из комендатуры, пока не буду уверена, что этот «влюбленный индюк» некоторым образом «по долгу службы» не исчезнет из моего поля зрения.
Итак, я перехожу в наступление:
— А как же ваши земляки, которые уже несколько недель шпионят за мной и театром? Или я их вообразила? Может, я страдаю галлюцинациями?
Мой вопрос, похоже, лишает полковника его олимпийского спокойствия, он настораживается. Но не только настораживается. К сожалению. Потому что теперь уже задает вопросы он. И в течение нескольких минут вытягивает из меня то, что хочет: я рассказываю ему все — в том числе и об американце Джордже Кайзере и мистическом листке с «атомными формулами».
Полковник неподвижно слушает меня, кивает, молчит две-три мучительных секунды, потом встает, приглашает вежливым жестом в соседнее помещение и просит подождать. Он будет разговаривать со ставкой в Карлсхорсте.
Итак, я жду.
Мне предоставляется многочасовая возможность поразмыслить о том, что я сделала правильно, а что нет, и чего мне стоит ожидать в будущем в этой стране, и чего не стоит.
Через пару часов внутренне я уже готова эмигрировать во Францию, Англию или Штаты, куда угодно — лишь бы русские не разрешили эту проблему на свой лад и не «предложили» бы мне долгое путешествие в Сибирь.
Три часа спустя снова входит полковник и предлагает мне нечто совершенно иное: гастроли в советском секторе.
Я молчу, сбитая с толку.
Полковник остается вежливым:
— У нас есть основания, чтобы просить вас об этих гастролях.
— Могу я узнать — какие?
— Не сегодня. Позднее. Для вашего спокойствия я могу сказать одно — вы будете гастролировать у нас в собственных, но также и в наших интересах. Мы, как и вы, хотели бы поточнее узнать об этой «машине № 32684» и людях, которые следят за вами.
— Благодарю вас.
— Спасибо за согласие. Я должен попросить вас еще о двух вещах: напишите незнакомцу из «автомобиля № 32684» записку, что ждете его в своей гримерной после спектакля. Тогда мы точно установим владельца автомобиля…
— У него немецкий номер…
— О, это еще ничего не значит, — весело улыбается полковник и продолжает: — И сразу по возвращении позаботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы возможные наблюдатели за вашим домом узнали о ваших гастролях на Александерплац. Просто расскажите об этом «хорошим знакомым», которые будут громко обсуждать это. Ну как, договорились?
Разумеется, «договорились», что же еще мне остается? Когда в назначенный вечер я вхожу в кинотеатр на Александерплац, где у меня выступление, полковник с особой интонацией спрашивает:
— Ну, как у нас дела?..
Я беспомощно смотрю на него. Он вовсе не ждет моего ответа и тотчас добавляет:
— У нас все в порядке — можете не беспокоиться…
— Правда?
— Обещаю вам!
— Спасибо.
Я перевожу дух, точнее, пытаюсь. Но все равно что-то еще противится во мне свободно и непринужденно чувствовать себя в этот вечер.
В моей гримерной стоит прелестный букет роз, на прикрепленной к нему карточке «мой» незнакомец пишет:
«Я очень счастлив — автомобиль № 32684».
Зато я ни в коем случае не счастлива.
У меня начинается самый долгий театральный вечер в моей жизни.
После спектакля я прошу дочь Аду проводить незнакомца ко мне в гримерную.
При этом у меня весьма и весьма неспокойно на душе: здесь для кого-то устроена ловушка. Но я делаю это в порядке самообороны, говорю я себе и вспоминаю при этом об угрозах и эскападах моего «кавалера с розами».
И вот незнакомец из «автомобиля № 32684» стоит передо мной — блестящей наружности beau* с неестественно горящими глазами.
Он возвышается надо мной, театрально прижав правую руку к сердцу, и патетически восклицает:
— Наконец! Наконец-то свершилось! Вы и не представляете, Ольга Чехова, что значит для меня это мгновение! Война — разве она не оказалась отчасти благом? Я, лишь один я выиграл в этой войне — и каким способом!..
Чтобы несколько «остудить» победителя, я спрашиваю его подчеркнуто деловито, что бы он вознамерился делать, если бы я его не приняла:
— Вы все равно чувствовали бы себя победителем в этой войне?..
Незнакомец молниеносно хватается за карман и выхватывает револьвер:
— Вот — вот вы видите ответ. Еще сегодня я застрелил бы вас, а потом себя…
Итак, и вправду сумасшедший, да к тому же на все готовый.
Я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойной:
— Подойдите, но будьте все же разумны. Отдайте мне револьвер — это не игрушка…
— Игрушка?.. — лепечет он совершенно оторопело. — Какая же это игрушка…
Он не заканчивает предложения, озадаченно уставившись на меня, и послушно, как ребенок, протягивает оружие.
Я прячу револьвер в свою сумочку.
Несколько секунд позднее человека уводят солдаты Красной армии.
Огромные глаза его недоверчиво блуждают, но он уходит с ними безвольно, почти апатично.
Когда дочь и я покидаем кинотеатр, двое советских часовых не разрешают нам ехать домой, они отводят нас в какой-то штаб, названия которого я не знаю.
Допрос продолжается несколько часов и все время крутится вокруг одного и того же человека — Джорджа Кайзера.
Правда, я не могу отделаться от впечатления, что русские не воспринимают Кайзера всерьез. Под утро они отпускают нас и в то же время подтверждают мое подозрение. Один из солдат по-мальчишески ухмыляется:
— Ваш мистер Кайзер точно никакой не контрразведчик — может, он позарился на ваши драгоценности…
Через несколько часов мне звонит полковник, которому я в ставке в Карлсхорсте рассказывала о своем приключении.
— Хотите узнать, кто ваш незнакомец из «автомобиля № 32684»?
— Да, конечно…
— Один из наших толковых инженеров…
— Ваш инженер?
— Да. Он работает в местной администрации и действительно страдает всего лишь любовной лихорадкой. Политические или криминальные мотивы исключены; одиночка, хотя его фанатичные намерения могли быть не такими уж и безобидными…
Полковник делает небольшую паузу. Я пытаюсь прийти в себя от изумления.
— Алло…
— Да…
— У вас нет слов от удивления?
— В общем, да.
— Он сильно вас напугал?
— Да.
Голос полковника без перехода становится деловитым:
— Он больше не причинит вам хлопот. Товарищ инженер попросил вернуть его на родину и уже завтра покинет Германию…
Тихий щелчок на линии — полковник закончил разговор. Я тоже медленно опускаю трубку на рычажки…
На следующий день Джордж Кайзер в моей гримерной.
В прекрасном настроении он сообщает мне, что только что вернулся из короткой, но весьма удачной поездки в Берлин, направляется к телефону, набирает номер, радостно разговаривает с кем-то из своих друзей — и вдруг что-то обескураживает его, почти приводит в замешательство:
— …в советском секторе? Но это же невозможно! Я сейчас потребую у нее объяснений. Подожди моего звонка, пожалуйста!
Угрожающе смотрит на меня:
— Вы давали гастроли на Александерплац?
— Да.
— Почему?!
— Это вас не касается.
— Как раз меня-то это и касается!
Я вспоминаю об ироничном замечании русского по поводу «секретного агента Кайзера» и без церемоний выгоняю его.
«Он, само собой, скоро вернется», — думаю я, и в тот же момент мне приходит в голову мысль, до которой мне давно следовало бы додуматься: я перерезаю телефонный шнур.
Кайзер возвращается и на этот раз держится почти что по-отечески:
— Давайте еще раз переговорим начистоту, но смотрите — если вы всего не расскажете, то мне не останется ничего иного, как доложить по начальству, что вы ведете двойную игру…
