Василий Кравков - Великая война без ретуши. Записки корпусного врача
Прика[ом] Верх[овного] главн[окомандующ]его от 26 июня № 524 объявляется, что «при участии наших врагов» усиленно распространяются слухи по поводу отхода нашего из Галиции — об обнаруженном предательстве. «Предваряю, — говорится в приказе, — что на всякое подпольное обвинение лиц, ни в чем не виновных, или только носящих нерусские фамилии, я буду смотреть как на недопустимую попытку внести смуту в рядах армии; с виновными в распространении слухов… несомненно идущих из вражеских источников, я повелеваю…» и т.д.
Прочел из того же приказа о награждении Перхурова орденом Владимира 4-й степени, но без мечей; это главного-то врача перевязочного отряда 35-й дивизии?? Большая несправедливость! Человек по роду своей должности все время, очевидно, находился не только под орудийным, но и под ружейным огнем. Вопиющая обида! […]
6 июля. […] Из нашей армии все выхватывают по крупным частям: после 27-й дивизии берут теперь и 53-ю дивизию; 34-й корпус растаял. В России, говорят, формируются новые корпуса и пушечного мяса еще много, но беда в том, что нет снарядов, патронов и орудий… […]
Поздно, совсем ночью, как Никодим, пришел ко мне профессор Вас[илий] Николаевич] Болдырев[505] по делу о противогазных средствах, имеющих, как и все наши мероприятия, свою грустную историю… […]
8 июля. Праздник Казанской Божией Матери. […] Был у обедни в соборе. «Заступница усердная…» Был молебен и крестный ход. Собрался в церкви весь военный и губернский Олимп. Боже мой! Всмотрелся я сегодня в коменданта крепости Кайгородова: типичный клинической формы рамолик, выражение лица слабоумное, при осаде крепости вся, вероятно, надежда будет на его жену — полную жизни энергичную даму типа русской боярыни. Губернатор — свиты Его Вел[ичеств]а генерал-майор Шебеко[506] — геморроидального вида субъект, но с выражением в лице, как и у нашего «храброго» полковника, импульсивной решительности сесть на белого коня, въехать в стогны мирно живущего города, всех перепороть и сжечь в нем гимназию… Был приехавший с фронта полевой атаман Покотило[507] — толстая, благодушного вида фигура, еще — сестра милосердия фрейлина Данзас с золотой медалью на георгиевской ленте, полученной, разумеется, только потому, что все вверху стоящие у нее ручки целуют. Надо все же ей отдать справедливость за ее усердную работу. А интересно было бы математически точно учесть, много ли оказалось бы лиц, добровольно пожелавших трудиться на пользу страдающих воинов — так, безо всякой корысти, без получения всяких медалей? Было бы — увы! — весьма мало.
Служба церковная прошла торжественно; молились о ниспослании победы нашему оружию, хотя — ох уж эти молебны, к[ото]рыми хотят компенсировать то существенное, чего у нас не хватает… Командующий наш Радкевич уж тем хорош, что в нем нет хамства, прост в обращении и всегда приветлив, со всеми равен. […]
9 июля. «Успешно отбиваем атаки», «тесним противника», наносим ему «существенные потери», а сами все пятимся и пятимся назад. Совершается какое-то конвульсивное брыкание. От Ковно войска наши отошли, предоставивши ее своим собственным] силам. Офицерские семьи подумывают о выезде на этих днях из Гродно. Остроленка, Новогеоргиевск[508] уже бомбардируются неприятелем. Победа, победа, хоть маленькая победа нам нужна, иначе будет то, что было с куропаткинской армией; наши уже сдаются массами… […]
10 июля. После нескольких дождливых дней опять прояснилось. В последнем № «Вестника X армии» нет никаких известий от штаба Верховн[ого] главн[окомандующ] его касательно происходящих событий ни в Риго-Шавельском, ни в Наревском, ни в Люблино-Холмском театрах военных действий. Не думаю, ч[то]б[ы] отсутствие вестей оттуда было знамением чего-либо хорошего для нас. За всю текущую кампанию я не припомню, ч[то]б[ы] нашими стратегами совершен был хоть один крупный мастерский бросок — маневр по «made in Germany»[509], а все время знаем только, что «отбрыкиваемся»…
К легендам о «зверствах» германцев пущена еще одна — о расстреле якобы 5000 наших пленных. Я не сомневаюсь в выдуманности этого мнимого факта, что в связи с приказами Верховн[ого] главнок[омандующ]его относительно лишения положенных продовольственных] пайков семей сдавшихся в плен наших воинов имеет практический raison d’etre[510] в смысле воздействия на них, ч[то]б[ы] держались крепче. […]
11 июля. Погожий день. Немцы здорово прут нам в обхват; с Риго-Шавельского фронта направляются на Двинск[511]; бомбардируются Ивангород, Новогеоргнев[ск]. Называют весьма серьезные и наиболее важные за всю кампанию побоища, обещающие быть решительными…
Ближайшим этапом для нашего штаба армии при отступлении является Лида[512]. […]
12 июля. За обедом присутствовал генерал Вебель, командир 34-го, растаявшего теперь корпуса, отправляющийся в резерв. Только посмотреть на сего генерала — так ужас берет за судьбу вверяемых его командованию тысяч людей!
Среди порядочной части штаба настроение угнетенное, в лицах их читается плохо скрываемое чувство стыда за действия нашего высшего командования. Дня через 2–3 должна решиться участь Варшавы. Подымает меня на юродство: подать рапорт о назначении меня командиром части, также и многих из корпусных врачей — а во главе санитарных отделов пусть продолжают состоять командиры полков да отставные генералы. Не будет ли так лучше для успехов нашего оружия? Ввиду же большой тяги офицерства на санитарные должности предложить врачам и военным чиновникам замещение офицерских должностей в войсковых частях. Авось тогда скорее победим! […]
13 июля. Беспыльная чудная погода. Зашел в табачный магазин запастись рижскими сигарами, которых потом, пожалуй, и не раздобудешь, по крайней мере — по сносной цене. Евреи (чуткий барометр!) в тревоге спрашивают меня: «Не полезут ли опять сюда немцы?» Ответил, конечно, успокоительно. По целым дням в вышине реет «ballon captive»[513] (колбаса!). […]
14 июля. Немцы переправились через Нарев; 37-й пех[отный] полк[514] наш весь истреблен. С шавельских позиций мы отступили к Поневежу[515]. По официальным телеграммам выходит, что произошла перегруппировка наших войск, в результате коей оставленные нами позиции потеряли для нас свое значение, мы-де под Шавлями[516] осадили только свой центр, и план немецкий окружения наших войск рушился, а свелся-де лишь не к решительному удару, а только (хорошо это только!) к территориальному выигрышу! Значит — ура! Наша взяла! А территориальный выигрыш ведь скоро может дойти и до Смоленска! Это все — ничего… Неподражаема тонкость диалектической изощренности и изысканных софистических ухищрений нашей прессы! […]
15 июля. […] Писарь[517] нашего отдела подал докладную записку с просьбой о его переводе в его «родной» полк (8-й Финляндский). Меня очень заинтриговало его желание переменить свой род службы — сравнительно теплое, безопасное место в канцелярии — на место в окопах; побеседовал с ним, ч[то]б[ы] проникнуть в его душу; отвечал, что очень тянет его к своим однополчанам, а то-де служить ему здесь, в отделе, стало «оскорбительно»!.. […]
16 июля. С фронтов ничего нет утешительного. […] Формируется новых 15 корпусов. Немцы елико возможно стараются живую силу заменить техникой, мы же — наоборот: ее недостаток думаем компенсировать количеством шапок!..
Читаешь приказ по в[оенному] ведомству] за 1915 г. № 78, где подробно описывается… новая форма нарукавной повязки Красного Креста взамен формы, объявленной в приказе за 1869 г. № 89, или тому же подобные приказы с подробным изложением происшедших перемен по части всяких крючков, петличек и пуговиц… и диву даешься — жизнь как будто идет по-прежнему. Ну, за эту бюрократическую схоластику зато нам и всыпают немцы! Мир полон праведных наказаний и заслуженных возмездий. […]
17 июля. Ровно год как продолжается наша злосчастная война. «Встань, проснись, подымись», мужичок… Что у тебя было, что стало и что теперь есть благодаря успехам российского оружия?!
Под большим секретом осведомлен, что Люблин нами очищен. Вопрос, видимо, короткого времени, когда мы очистим весь район Вислы и отойдем в своей «перегруппировке» на линию Ковно — Гродно — Брест-Литовск. В голову навязчиво лезет басня о проказнице мартышке, осле, козле и косолапом мишке… Музыканты наши все пересаживаются, да будет ли от этого толк какой — сомневаюсь[518]. Наша администрация и все военное сословие требуют для блага России радикальнейшего перевоспитания: хоть мало-мальски они должны просветиться, трезвым умом познать самих себя и стать в совестливые отношения к окружающим; а успеют ли они хотя по сокращенному курсу пройти эту школу в наступающую вторую годовщину кампании?! Теперь же пока чего не тронь — все смердит и воняет… […]
