Борис Керженцев - Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Война Булавина была войной за старую веру. Но это не значит, конечно, что целью восставших было просто возвратить в церковную практику дониконовские обряды. В ненависти к никонианству и к новой государственной церкви выразилась народная ненависть ко всей политике нового государства, к его социальной несправедливости, унижению перед иноземцами и духовному разложению. Древлеправославие стало символом национальной полноценности, личного достоинства и свободы.
Задача состояла в том, чтобы вернуть Россию на путь традиционного национального развития, очистить страну от иностранного и иноверного влияния, возродить значение церкви и религии в общественной и частной жизни, заставить власть считаться с интересами коренного населения. Предполагалась масштабная война, и булавинцы собрали в свои ряды не только донских казаков и новопришлых беглых из центральных областей страны, но запорожцев и даже кочевые башкирские орды. Булавин пересылался письмами с турецким султаном, ища с ним союза в борьбе с Москвой.
Не было никакого сомнения в том, что если войску восставших удастся войти в русские области, к нему присоединятся множество добровольцев, как было в эпоху ополчения Минина и Пожарского, освободившего древнюю столицу от иноверцев. Булавин рассылал повсюду грамоты: «За дом Пресвятыя Богородицы и за истинную веру християнскую… также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть заодно. Ибо зло на нас помышляют, жгут и казнят напрасно, и злыя бояра и немцы вводят в нас еллинскую веру и от истинной християнской веры отвратили!»
Военное счастье сопутствовало правительственным войскам. Отряды восставших были разгромлены по отдельности, а Кондратий Булавин погиб в бою. После его гибели фактическим руководителем восстания стал атаман Игнат Некрасов. После отчаянных попыток переломить ход войны он во главе нескольких тысяч казаков, вместе с семьями, женщинами и детьми ушел на Кубань. Так было положено начало существованию некрасовцев — уникальному субэтносу, сохранявшему исконно русские традиции и культуру на протяжении долгого времени, проведенного в инокультурной среде.
Как ни парадоксально это звучит, но именно благодаря тому, что некрасовские казаки покинули родину, ушли из России, им удалось сохранить национальные традиции и веру предков. В Турции, где проживали некрасовцы после того, как из-за преследования царских войск они были вынуждены покинуть кубанские земли, их не притесняли и позволяли свободно жить по своим обычаям. В среде некрасовцев долгое время существовала особая конституция — так называемые «заветы Игната», правила, которые атаман оставил для своих казаков. Кроме многих других, главным заветом была вражда к той государственности, которая сложилась в России. Староверы-некрасовцы не должны были примиряться с официальной никонианской церковью и возвращаться на родину, пока там существует царская власть.
Игнат Некрасов, конечно, не мог предположить, что после падения царизма духовная жизнь в России ухудшится еще больше. Но его казаки из поколения в поколение твердо следовали заветам атамана, иногда и с оружием в руках выступая против правительственных российских войск.
Война Булавина стала последним крупным организованным восстанием против центрального правительства вплоть до восстания Е. Пугачева, которое случится спустя более чем 60 лет. В последующие годы царствования Петра у разоренной страны уже не было сил оказывать своему императору вооруженное сопротивление. Единственным средством спасения оставалось только бегство — на далекие окраины государства, в Сибирь и даже заграницу. Это явление приняло совершенно невиданные прежде размеры — в бегах числились сотни тысяч человек.
Эпоха Петра Первого стала временем окончательного разделения народа и государственной власти. Раньше, в период сопротивления церковной реформе и начавшемуся уклонению правительства от национальных традиций, неизбежность непримиримого противостояния еще не всем была очевидной. Но теперь, когда в лице Петра совершенно ясно обнаружился новый облик государственности, с одной стороны, ультрасветской, секулярной, безбожной, и грозящей социальной несправедливостью, настоящим рабством — с другой, тогда последовал полный разрыв с ней народа.
Это был уже не только церковный или социальный конфликт, это был всеобъемлющий духовный раскол, в конце концов сделавшийся непреодолимым.
ГЛАВА 2
В момент смерти Петра его «парадиз» — новая столица страны Санкт-Петербург, напоминал собой вражескую крепость, окруженную подавленным, но не смирившимся и враждебным к завоевателям населением. По недостроенным проспектам города ездили новомодные европейские кареты и прогуливались прохожие в немецком платье и завитых париках, маршировали солдаты, одетые в мундиры, пошитые по иноземным образцам, звучала иностранная речь, или русская, но сильно замусоренная иноязычными неологизмами, А вокруг, сразу за караульными будками городской стражи, лежала разоренная страна, еще не знавшая о том, что «царя-антихриста» больше нет в живых.
Преемница умершего правителя, императрица Екатерина, вряд ли была рада доставшемуся ей трону. Власть для нее и подобных ей временщиков Петра была единственным средством сохранить жизнь, уцелеть в начавшихся придворных распрях между разными партиями.
О катастрофически тяжелом положении в стране было известно давно. Еще в 1723 году в Сенат приходили сообщения не откуда-нибудь, а из Московской и других центральных провинций, что крестьяне там совершенно изнурены государственными поборами и помещичьими повинностями, что не могут платить ни подушной подати, ни других налогов, что люди голодают и питаются желудями вперемешку с мякиной, и целыми деревнями вымирают от голода. Для сбора недоимок отправлялись карательные отряды, изымавшие вообще все, что оставалось, а тех жителей, кто не успел умереть, отправляли на галеры или другие принудительные работы.
Распродажа изъятых в таких экспедициях крестьянских «пожитков», понятно, не могла покрыть недостачи налоговых поступлений. Недоимки все увеличивались, а платить их было некому. Наиболее энергичные и предприимчивые люди бежали от притеснений, а остававшиеся на месте под страхом каторги должны были платить и за себя и за бежавших. Те из них, у кого еще оставались силы, — тоже бежали. Для борьбы с неплатежами в Сенат, вполне в духе оккупационного правительства, внесли предложение установить среди крестьян правило круговой поруки: за каждого бежавшего отвечают оставшиеся выборные, но существу — заложники, по законам военного времени. Поразмыслив, от этого отказались потому, что было очевидно, что недоимки проистекают по причине действительной невозможности их платить. Можно было расстрелять крестьян, но карательные меры уже не могли оказать никакого воздействия просто потому, что все платежные способности населения были исчерпаны.
Екатерине сразу при вступлении на престол сообщили о том, что денег в казне практически нет и взять их неоткуда. Генерал-прокурор Ягужинский писал в докладе императрице: «Крестьяне не токмо лошадей и скот, но и семенной хлеб распродавать принуждены, и сами терпеть голод, и большая часть может быть таких, что к пропитанию своему впредь никакой надежды не имеют, и великое уже число является умерших ни от чего иного, токмо от голоду… и множество бегут за рубеж польский и в башкиры, чему и заставы не помогают…»
Но из всего наследия «реформатора» тяжелейшее экономическое положение в стране было еще не самым страшным. Значительно опаснее для государства были те люди, кому досталась власть после смерти Петра. Они были не только не в состоянии сделать что-нибудь для преодоления кризиса, но с каждым днем еще сильнее углубляли его своими действиями.
Столетиями историки пытаются отгадать кажущуюся им любопытной загадку — кому же умирающий император завещал власть, чье имя так и осталось ненаписанным после трудноразборчивых слов: «отдайте все…» Беда в том, что отдать «все» было некому. Петр умудрился окружить себя людьми, обладавшими способностями казнокрадов и мошенников, плутов и интриганов, кутил, пьяниц и развратников, но только не государственных деятелей.
Всматриваясь в их лица, узнавая их поступки, нельзя не удивляться тому, что российская государственность вообще сохранилась под их управлением. Впрочем, если она устояла при Петре, ее действительно трудно было свалить чем-нибудь еще.
И все-таки нельзя хотя бы мельком не обратить еще раз внимания на тех, кто вместе с Петром творил «преобразования» и в чьих руках оказалась страна после Петра. Их принято с почти нежной гордостью именовать «птенцами гнезда Петрова». Но существует и другое определение, данное известным историком XIX столетия М. Семевским и гораздо точнее, чем пушкинское, характеризующее этих людей — «исчадия преобразовательной эпохи»{93}.
