Николай Шпанов - Ученик чародея (Часть 1-6)
Вилма подозревала горничную Магду в том, что та приставлена к ней матерью Маргаритой. Магда - забитое существо, взятое из лагеря "217" Арвидом Квэпом для работы у него в доме. Когда Квэп куда-то исчез, она появилась в школе и делала самую грязную работу, пока ее не заменили Вилмой. Наблюдая Магду, Вилма пришла к заключению: одного того обстоятельства, что с приходом "штрафной" Вилмы Магда избавилась от тяжелых и унизительных работ, достаточно, чтобы сделать Магду преданной матери Маргарите. Почти все пансионерки поглядывали с опаской на эту сильную крестьянскую девушку со взглядом, всегда опущенным к земле, с написанной на лице неприязнью, которую Магда, казалось, питала ко всем окружающим. Когда однажды Магда заговорила с нею, Вилма не разомкнула губ, боясь провокации. Ее охватил настоящий ужас, когда в присутствии Магды Инга сказала Вилме:
- Сегодня ночью я приду к тебе. Нужно поговорить.
Ночью в каморку, где стояли койки Вилмы и Магды, пришла Инга и, не таясь от Магды, рассказала Вилме о плане побега, выработанном на воле Эрной и ее друзьями. Вилма слушала, словно это ее не касалось. Она боялась Магды. Инга не добилась от нее ни "да", ни "нет" на свою просьбу о помощи. На другой день, улучив момент, Вилма спросила Ингу:
- А Эрна знает, что ты открылась Магде?
- Нет.
- Ты сделала это сама?
- Да.
- Тогда Эрна должна переменить план: Магда нас предаст.
Вилма была уверена: мать Маргарита уже знает от Магды все. Каково же было ее изумление, когда от Эрны пришел приказ: "слушаться Ингу". Но даже доверие старшей сестре не могло убить сомнений Вилмы. Понадобилось в одну из последующих ночей из уст самой Магды услышать историю этой девушки, чтобы понять: она вовсе не тупа и далеко не так забита, как хочет казаться. Далеко не всякая из обучающихся в школе "Эдельвейс" искусству маскировки сумела бы так ловко и так долго носить маску полуидиотки, не разгаданную ни Квэпом, ни хитрой и властной Маргаритой.
- ...Ты понимаешь, - неторопливо шептала Магда в самое ухо притаившейся Вилме, - если бы Квэпа не услали в Россию, я бы его убила, - и заметив, как отпрянула от нее Вилма, повторила: - Да, я бы его зарезала... Очень трудно сделать это, если думаешь, что ты одна, что только тебе невмоготу все это... Но право, еще малость - и я бы его зарезала! Ночью. В постели... И нож был готов. Я наточила его, как бритву...
Вилма молчала, несмотря на то, что ей, как никому другому в этом доме, хотелось говорить. Недаром ее учили в этой же самой школе не доверять никому, не откровенничать ни с кем, не отпускать вожжи сдержанности никогда. Только, если требовали условия конспирации, следовало делать вид, будто доверяешь; откровенничать так, чтобы никто не догадался о том, что ты скрываешь.
Ни одно из этих правил не подходило сейчас. Игра с Магдой была не нужна. И тем не менее Вилма молчала. Слушала и молчали. Магде так и не удалось развязать ей язык.
32. ИЕЗУИТЫ И ИНГА
Епископ Ланцанс был не в духе. У него произошло неприятное объяснение с редактором эмигрантского листка "Перконкруст", отказавшегося выполнить директиву Центрального совета. Редактору предложили опубликовать серию статей, якобы пересказывающих материалы следствия по делу Круминьша, произведенного советскими властями в Латвии. Предполагалось рассказать "перемещенным", как, якобы застигнутые на месте подготовки антисоветской диверсии, Круминьш и Силс были подвергнуты пытке и дали согласие подписать заявление о добровольной явке советским властям. Затем в "Перконкрусте" должны были быть описаны "ужасы" Советской Латвии, где "как каторжными пришлось работать Круминьшу и Силсу. Наконец - последний акт драмы: "предательский арест несчастного Круминьша". Ланцанс был удивлен и раздосадован отказом редактора "участвовать в подобной гнусности". Слово за слово - "этот субъект" договорился до того, что считает свою прежнюю деятельность на ниве эмигрантской журналистики политической ошибкой, покидает пост редактора "Перконкруста" и уезжает. Куда? Это его личное дело! Он никому не обязан отчетом... Вот уж поистине "громовой крест" загорелся в небе над головою епископа! Если редактор займется разоблачениями, то солоно придется всем им - деятелям Центрального совета. Нужно помешать редактору бежать. Хотя бы для этого пришлось... убить!.. Такое решение нисколько не противоречило морали Иисуса. Разумеется, в "Compendium'e"3 Эскобара, в "Medulla"4 Бузенбаума, или в "Нравственной теологии" Лаймана - альфе и омеге иезуитского пробабилизма5 - не содержится прямого указания на дозволенность убийства как такового. "Конституция" "роты" Христовой так же христианна, как статут любого другого католического ордена. Но в том-то и заключается превосходство Ордена, созданного Игнатием Лойолой, над всеми другими отрядами воинствующего католицизма, что в руках ученых толкователей нормы морали стали удобным орудием, вместо того чтобы сковать волю последователей святого Игнатия. Пробабилизм, лежащий в основе чисто талмудического толкования законов теологии и правил человеческого общежития, поставил иезуитов не только выше нетерпимости всех других религий, но и выше ригоризма6 всех других отрядов римско-католической церкви. Искусное пользование тем, что отцы-иезуиты назвали restitutio mentalis - тайной оговоркой и двусмысленностью, позволяет члену ордена, не впадая в грех, совершать такие дела, которые "невежественная толпа", может быть, и примет за преступление, но в которых духовник-иезуит не обнаружит признаков смертного греха. Убивая тех, кто стоял на пути к торжеству Ордена, Ланцанс не боялся бремени греха. Торжество Ордена - это торжество бога, ибо Орден - это папский Рим, папский Рим - это самая церковь, а церковь - это сам бог. Таким образом, вопрос о законности или незаконности убийства редактора, мысленно уже убитого Ланцансом, даже не возникал.
Мысли епископа были заняты предстоящей поездкой в пансион "Эдельвейс". Путешествие не вызывало радости. Уже одно название "Эдельвейс" напоминало Ланцансу о неудаче его давнишнего проекта учреждения женской роты Ордена. Провинциал Ордена понял мысль Ланцанса: кто же, как не тайные иезуитки, мог рассчитывать на проникновение в поры общества, недоступные мужской части Ордена?! Но генерал Ордена отклонил проект. Принимая Ланцанса, отец-адмонитор от имени генерала напомнил о том, что сам святой Игнатий отнес женщин к категории, для которой навсегда закрыт доступ в ряды Ордена.
- Вы не могли забыть, брат мой, - внушительно сказал Ланцансу отец-адмонитор, - кого, по наитию самого Иисуса - патрона нашего общества, святой Игнатий признал непригодными для принятия в Общество: всех, принадлежащих к еретическим общинам, осужденных за заблуждения в вере, монахов-отшельников, слабоумных и, наконец, всех лиц, по тем или иным причинам не могущих быть рукоположенными в сан священника, а значит, и женщин.
Мнение иерархов было ясно: Орден должен был оставаться мужским, несмотря на великие услуги, оказанные Лойоле его подругой Изабеллой Розер. Игнатий был уже стар и относился с безразличием к прекрасному полу, когда Изабелла пожелала создать женскую конгрегацию иезуиток. Иначе вся история Ордена пошла бы другим путем, и могущество Общества Иисуса превратилось бы в могущество державы - единственной и неоспоримой.
Ланцанс счел за благо удержать про себя доводы в пользу допущения женщин в Общество Иисуса. По его мнению, рано или поздно это должно будет произойти.
Перспектива нынешней поездки в "Эдельвейс" не способствовала хорошему расположению духа епископа. Новая идея, которую он, с благословения Ордена, подал Центральному совету, принесла ему много хлопот. По его мысли, школа шпионажа для прибалтов должна была специализироваться на том, что монсиньор Беллини из папской коллегии pro Russia7 удачно наименовал "Карой десницы господней"! Именно так и следовало бы назвать это заведение: "Обитель десницы господней". Обучающиеся в обители молодые люди, как ангелы-мстители, посланные небом, должны обрушиваться в СССР на того, кто приговорен провидением, то есть Центральным советом.
Явившись в "Эдельвейс", будущую "Обитель десницы господней", Ланцанс внимательно выслушал аттестацию каждой слушательницы из уст матери Маргариты. После этого ему предстояло поговорить с отобранными кандидатками в "персты господни". Беседовал он с глазу на глаз, как на исповеди, уясняя себе пригодность девиц для работы террористок. Быть разведчицей, пропагандисткой, даже диверсанткой - одно. Стать террористкой, способной, не щадя себя, уничтожить указанную жертву, - совсем другое дело.
Дошла очередь и до Инги Селга. Она была такою же окатоличенной лютеранкой, как и многие юноши и девушки, оставшиеся на чужбине. Было время, когда ей казалось совершенно безразличным называться лютеранкой или католичкой. Кто в ее годы способен проанализировать собственные данные, дать точную характеристику своему характеру и душевным качествам! А случилось так, что в руках опытных ловцов душ - иезуитов, Инга сделалась отличным материалом для лепки фанатичной приверженки Рима. Такая молодежь из числа прибалтов особенно охотно использовалась Орденом, в былое время не имевшем в Латвии иного распространения, как только в пределах Латгалии, а в Эстонии и вовсе никакого. С этими неофитами Римская курия связывала большие надежды, и не было ничего удивительного, что Ланцанс уделял им особенное внимание.
