Адлер Лаура - Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя
Масштаб и жестокость репрессий зависят от политической конъюнктуры. С 1856 по 1871 год число арестов держалось на приемлемом уровне, но с 1872 по 1877 год репрессии ужесточились в контексте борьбы с рабочим движением и с "классами — источниками опасности" вообще. Многое также зависело от региона — в Париже все было очень строго, в Лионе все было гораздо хуже. Общественное мнение было возмущено тем, что подобные действия беззастенчиво проводились на глазах у всех и каждого, а газеты не уставали публиковать в рубрике "Новости" сообщения об акциях полиции нравов.
Вот сообщение о событиях, произошедших в 1876 году в Лионе: "На вокзале Перраш полицейский остановил девушку по имени Мелани М., примерно двадцати лет от роду, одетую по буржуазной моде, в тот момент, когда она взяла под руку некоего приезжего. По знаку полицейского появились двое других, они схватили Мелани М. за руки и попытались отвести ее в отделение.
Девушка оказала ожесточенное сопротивление. Последовала ужасная сцена — решив покончить с собой, она бросилась на землю и стала биться головой о мостовую, полицейские изо всех сил тащили ее в отделение прямо через дорогу. В это время мимо проезжал омнибус, кучер не успел остановить его, и колеса переехали девушке ноги. Собралась толпа, многие уважаемые люди города, возмущенные жестокостью полиции, испытывая жалость к несчастной жертве, попытались вмешаться, они потребовали от агентов отправить пострадавшую в больницу Юнивер, откуда бы полицейские забрали ее на следующий день, и вызывались оплатить врачебные расходы. Полицейские отказались и потащили девушку дальше в отделение, она же, несмотря на переломы, продолжала оказывать им сопротивление. Полицейский врач потребовал, чтобы ее отправили в городской приют. Подошел фиакр, девушку закинули в него, один полицейский сел рядом с ней, другой рядом с кучером. Когда фиакр выехал на набережную Шарите, девушка внезапно открыла дверь, выскочила из фиакра и бросилась в Рону. Ее тело уже два дня не могут найти…
На следующий день, около семи часов утра, агент полиции нравов явился в отель Дюгесклен и попытался арестовать некую девушку по имени Мари Данс. В ужасе г-жа Данс открыла окно своей комнаты, расположенной на третьем этаже, и бросилась вниз, получив в результате тяжелейшие телесные повреждения.
В конце недели, в субботу 9 сентября, некая девушка Р. попыталась покончить с собой в полицейском отделении на улице Люцерн. Не сумев задушить себя фартуком, она нанесла себе несколько ударов ножом; к счастью, острие ножа было круглым, так что раны оказались неглубокими. В этом состоянии ее отправили в тюрьму Сен-Жозеф".
В Марселе на набережных полиция вела себя так, что девушки предпочитали бросаться в грязные воды порта, нежели позволить себя арестовать. Одна девушка попыталась покончить с собой. Прохожие вытащили ее, появился полицейский, растолкал всех и сбросил ее обратно в воду: "Пусть дохнет, это шлюха". Девушку спасли, но позже она повесилась в туалете в полицейском участке.
Чтобы выполнить норму, полицейские не стеснялись арестовывать обычных женщин, ведущих честную жизнь, которым в результате приходилось ночевать в участке без малейших шансов на получение помощи. Такая практика вызвала сильное возмущение в обществе. Например, 10 апреля 1877 года в парижской хронике всплыла такая история. Агент по имени Грас встретил около полуночи на площади Сорбонны некую девушку по имени Б. Он остановил ее и объявил, что арестовывает ее. Она возмутилась, объяснив, что вышла за лекарствами для своего сына. Агент, несмотря на это, арестовал ее. Ребенок на рассвете умер, а женщину поместили в Сальпетриер… В том же году некую Мари Лижрон арестовал капрал, когда она вышла на улицу после занятий в вечерней школе. В участке ее заставили написать и подписать заявление о том, что она занимается проституцией, девушка умерла от нервного потрясения. Медосмотр показал, что она была девственницей… После всех этих арестов невинных девушек и матерей семейств, вплоть до жен банкиров, вызванных нежеланием полиции признавать свои ошибки, в обществе поднялась такая паника, что полиции пришлось изменить свои правила. В 1881 году был издан циркуляр, согласно которому "полиция не имеет права арестовывать женщину, если она пристает к мужчине; напротив, если она взяла его под руку, то это является посягательством на его честь и свободу, и в этом случае ее должно арестовать".
После ареста женщина проводит ночь в полицейском участке, на следующее утро ее отвозят в префектуру. В участке в одни и те же камеры загоняют всех проституток без разбора по категориям. Выдержать ночь в участке и не потерять сознание практически невозможно. Вот как Мирёр описывает некий марсельский участок, который ему довелось посетить: "Неубранная комната размером десять на пять метров. Войти можно через дверь, на ней тяжелые замки, толстые решетки, она обита железом. В комнате стоят деревянные кровати, почерневшие от времени и грязи, привинченные к полу; они занимают почти все пространство комнаты. Напротив двери есть окно, оно забрано толстыми железными прутьями, прикрыто дополнительным решетчатым навесом. Пол деревянный, выкрашенный в красную краску, постоянно покрыт дурно пахнущей влагой. На оштукатуренных известью стенах похабные надписи. В одном углу — отхожее место, в другом — душ, огороженный каменной кладкой, для подготовки к медосмотру… В комнате находятся около двух десятков женщин всех возрастов, кто одет в грязные лохмотья, кто в изысканные шелка, все они подавлены, почти все полураздеты, бледны, со всклокоченными волосами, со взглядом, одновременно похотливым, молящим и уставшим; почти все босы, на некоторых запачканные кружева, на других даже украшения, блеск которых только подчеркивает их несчастье; некоторые стоят, некоторые сгорбившись сидят на краю кровати".
На следующее утро после ареста, не выспавшись, не умывшись, они предстают перед полицейским комиссаром, а затем перед административным судом. Максим дю Кан, который испытывал к проституткам одно лишь презрение, как-то раз присутствовал на таком суде: "Некоторые ухмыляются, некоторые выглядят сонными, самые закоренелые развратницы стараются вызвать к себе жалость, рыдают… Есть и запутавшиеся дети… они постоянно пьяны, алкоголь как будто у них в крови, поэтому они постоянно что-то говорят, не могут остановиться. Бесполезно взывать к ним, угрожать им, кричать, чтобы они замолчали, — их тягучий голос продолжает звучать, они говорят бессвязные слова, роняют их, словно бы это были капли в водяных часах". Комиссар назначает срок наказания. Теоретически после принятия закона Жиго девушка имела право подать на решение комиссара апелляцию, однако апелляционная комиссия практически всегда либо подтверждала решение, либо ужесточала наказание. Впрочем, довольно многих оправдывали — некоторые в течение своей карьеры были оправданы до сорока раз. Если бы это было не так, полицейская система перестала бы работать, так как в среднем одну девушку арестовывали два раза в год. Назначались наказания в виде помещения в тюрьму Сен-Лазар на срок от трех дней до двух недель в зависимости от тяжести проступка: приставание к приезжим на вокзале, уклонение от медосмотра, оскорбление агента полиции при исполнении им служебных обязанностей, посягательство на общественную нравственность, использование фальшивых документов, пьянство… Из префектуры девушки отправлялись в тюрьму. В конце XVIII века их конвоировали только ночью в экипажах, затем их стали отправлять в тюрьму пешком под конвоем солдат прямо по городским улицам, так что "на них могли глазеть все, кому не лень, девушки же не стеснялись привлекать к себе внимание самыми скандальными способами: хохотали во всю глотку, приставали к своим конвоирам; часто случались побеги, иногда девушкам помогали их сутенеры, иногда их отпускали сами солдаты". Поэтому с 1816 года проституток снова стали перевозить в экипажах. Сначала их содержали в участке Сен-Мартен, затем в Сальпетриере, затем в замке Венсенн, затем в Пти Форс и, наконец, в Сен-Лазаре, где были обустроены тюрьма и следственный изолятор. В 1836 году тюрьму разделили на три отделения: для обвиняемых и осужденных, для проституток, состоящих на учете в полиции, и для несовершеннолетних. Тысяча сто заключенных-проституток в течение дня занимались шитьем и кройкой, то есть тем же, что и обычные заключенные, от которых они, однако, были изолированы. Они жили в тяжелых условиях: помещения не отапливались, белье менялось два раза в месяц, кормили их ситным хлебом и овощным супом. Содержали их в камерах, где вместо стен были решетки, их письма вскрывались и рецензировались. В комнатах для работы стояла невыносимая влажность, над ними надзирали монахини, которые вслух читали религиозные трактаты. Паран-Дюшатле, впрочем, считал, что эта система слишком либеральна и что нужно ввести более строгий военный режим, который бы дал проституткам понять, что они находятся в учреждении для наказаний, а не в доме отдыха. Для этого он предлагал использовать в тюрьмах английское изобретение — колесо-топчак, то есть клетку-барабан на оси, внутри которого находились люди, приводившие его в движение ходьбой, как белка в колесе. Паран-Дюшатле не смущало, что предлагаемая им вещь — не что иное, как орудие пыток; более того, он писал: "Что до меня, то я двумя руками "за" введение колеса, я требую, чтобы его начали использовать; я поддерживаю его использование, так как это очень эффективное репрессивное средство против проституток; я одобряю все это, так как мне кажется, что это хорошо". К счастью, предложение Паран-Дюшатле не было принято.
