Стелла Абрамович - Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли)
И тем не менее и в эти последние два месяца деятельность Пушкина была необычайно интенсивной.
В конце 1836 г. и в январе 1837 г. он готовит к изданию пятый том «Современника», собирая материалы у столичных и иногородних сотрудников своего журнала.
В декабре Вяземский получил из Варшавы письмо от П. Б. Козловского, чьим сотрудничеством Пушкин очень дорожил. Козловский писал: "Спроси у Пушкина, надобна ли ему необходимо статья о паровых машинах {…} и будет ли она довольно новою, чтобы заманить читателей, ибо печальная вещь ломать себе голову и писать без надежды некоторой пользы {…} Что делает Александр Сергеевич? Я о нем думаю {…} Этот человек был рожден на славу и просвещение своих соотечественников".[338] Пушкин подтвердил, что статья ему нужна. 26 января вечером, накануне своей дуэли, Пушкин просил П. А. Вяземского напомнить Козловскому об обещанной им статье.[339]
В декабре — январе Пушкин рассматривает присланные ему для «Современника» статьи Вигеля, Волкова и другие материалы. Отдает переписывать предназначенную для «Современника» "Записку об Артемии Волынском" (изложение подлинного следственного дела). Ведет переговоры с Одоевским о повести, которую тот обещал, и торопит его. В первых числах декабря он пишет Одоевскому: "Благодарю за статью — сей час сажусь за нее. Повесть! Повесть!" (XVI, 214).
В декабре и в январе Пушкин рассматривает и редактирует очерки А. И. Тургенева. 16 января он отсылает Тургеневу его материалы, сопроводив их некоторыми своими замечаниями, и пишет: "Статья глубоко занимательная" (XVI, 218). Пушкин собирается опубликовать ее в пятом томе под заглавием "Труды А. И. Т. в Римских и Парижских архивах". 13 января А. И. Тургенев по поручению поэта пишет в Париж и просит французского литератора Ксавье Мармье прислать для «Современника» его путевые очерки о Скандинавском севере.[340]
За несколько дней до дуэли Пушкин беседует с И. И. Трико — автором только что вышедшей "Элемен(167)тарной французской грамматики" и собирается сделать подробный разбор этого учебника.[341] В эти же дни поэт заказывает молодой писательнице А. О. Ишимовой переводы для «Современника»: "Мне хотелось бы познакомить русскую публику с произведениями Ваrrу Cornwall. Не согласитесь ли вы перевести несколько из его Драматических очерков?" (XVI, 218–219). С этой просьбой он обратился к А. О. Ишимовой 25 января 1837 г.
В бумагах Пушкина сохранились начатые, но оставшиеся незавершенными статьи, над которыми он работал в это время: "О Мильтоне и шатобриановом переводе "Потерянного рая"",[342] о "Слове о полку Игореве", об истории освоения Камчатки (по материалам книги С.П. Крашенинникова).[343] По-видимому, предназначалась для «Современника» и статья пародийного характера под заглавием "Последний из свойственников Иоанны д'Арк", которая была написана Пушкиным в начале января 1837 г.[344] Эти незавершенные труды поэта и последняя законченная им С1атья говорят нам о том, что более всего занимало и волновало его в это время.
Блистательная мистификация, развернутая Пушкиным вокруг истории с мнимым вызовом, будто бы посланным Вольтеру неким потомком Жанны д'Арк, возникла, как это убедительно показал Д. Д. Благой, под влиянием глубоко личных стимулов. Сюжетным стерж(168)нем этой вещи стал мотив отказа от дуэли. Придуманная Пушкиным мистификация позволила ему от частного случая перейти к широким обобщениям об утрате важнейших нравственных ценностей в современном обществе. "Вызов доброго и честного Дюлиса, — пишет Пушкин, если бы он стал тогда известен, возбудил бы неистощимый хохот не только в философических гостиных барона д'Ольбаха и M-me Joffrin, но и в старинных залах потомков Лагира и "Латримулья. Жалкий век! Жалкий народ!" (XII, 155). Отказ от поединка рассматривается в этом контексте как проявление полного падения нравов.
Тем важнее, по мысли Пушкина, в век всеобщего цинизма личная роль поэта в судьбах нации. В пушкинской статье о Шатобриане главной идеей становится мысль о чести и достоинстве писателя. Говоря о Шатобриане, Пушкин, в сущности, говорит о себе: "Тот, кто, поторговавшись немного с самим собою, мог спокойно пользоваться щедротами нового правительства, властию, почестями и богатством, предпочел им честную бедность {…} Шатобриан приходит в книжную лавку с продажной рукописью, но с неподкупною совестью" (XII, 144). Долг поэта, художника Пушкин видит в том, чтобы остаться верным своим принципам. Мысль о чести и достоинстве писателя одна из самых дорогих для него идей, к которой он не раз возвращается на страницах «Современника».
Начало статьи о «Слове» — след большого замысла, который Пушкину не пришлось завершить. По словам А. И. Тургенева, много с ним беседовавшего на эту тему, Пушкин готовил критическое издание "Слова о полку Игореве". "Три или четыре места в оригинале останутся неясными, — писал А. И. Тургенев брату 15 декабря, — но многое прояснится, особливо начало. Он прочел несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных: все основано на знании наречий слав{янских} и языка русского".[345]
Замысел этот возник давно. Весной 1836 г. Пушкин говорил о «Слове» с московскими учеными. С. П. Шевырев впоследствии вспоминал: ""Слово о полку Игореве" {…} было любимым предметом его последних разговоров {…} Известно, что Пушкин готовил издание «Слова». Нельзя не пожалеть, что он не успел докончить труда своего".[346] (169)
Новый толчком для возобновления работы над текстом древнерусского памятника послужило то, что в декабре 1836 г. Жуковский передал Пушкину свой перевод "Слова".[347] В первых числах января поэт беседовал о «Слове» с преподавателем Московского университета М. А. Коркуновым. 4 февраля 1837 г. Коркунов, потрясенный известием о смерти поэта, писал: "С месяц тому, Пушкин разговаривал со мною о русской истории; его светлые объяснения древней "Песни о полку Игореве" если не сохранились в бумагах, невозвратимая потеря для науки".[348]
В декабре — январе Пушкин много работает над материалами по истории Петра. Он собирается в Москву для занятий в архивах. "Мне нужно съездить в Москву, — писал он отцу в последних числах декабря, — во всяком случае я надеюсь вскоре повидаться с вами" (XVI, 212, 405).
Но он уже понимает, что то историческое повествование о Петре Великом, которое начинало слагаться в его воображении, не будет пропущено в печать. А. В. Никитенко слышал, как Пушкин говорил об этом 20 января на вечере у Плетнева: "Он сознавался {…} что историю Петра пока {…} не позволят печатать".[349]
А. И. Тургенев, который виделся с Пушкиным почти ежедневно, записал: "Пушкин {…} полон идей, и мы очень сходимся друг с другом в наших нескончаемых беседах: иные находят его изменившимся, озабоченным и не принимающим в разговоре того участия, которое прежде было столь значительным. Я не из их числа, и мы с трудом кончаем разговор, в сущности, не заканчивая его, то есть никогда не исчерпывая начатой темы".[350]
Большую радость доставило Пушкину вышедшее в декабре 1836 г. изящное миниатюрное издание "Евгения Онегина". Сохранился следующий рассказ одного из современников: "Когда это издание «Онегина» {…} было отпечатано и вышло в свет, оно Пушкину до того понравилось, что он каждый день заводил кого-либо из своих знакомых в книжную лавку, к приказчику Полякову, показывал это издание и располагал поручить И. И. Глазунову издать таким же образом и некоторые другие свои произведения".[351]
Накануне нового года поэт договорился с издателем Плюшаром о переиздании своих стихотворений в одном томе и получил от него аванс. В начале января он вел (170) переговоры с книгопродавцем Л. И. Жебелевым об издании своих "Романов и повестей" в двух томах (первый том этого издания должна была составить "Капитанская дочка").[352]
22 декабря вышел в свет четвертый том «Современника». Все вокруг заговорили о новом романе Пушкина.
Через несколько дней Одоевский написал Пушкину: "Я не мог ни на минуту оставить книги, читая ее даже не как художник, но стараясь быть просто читателем, добравшимся до повести" (XVI, 196). 30 декабря Н, И. Греч, встретив Пушкина в Академии наук на публичном заседании, с низким поклоном благодарил его за "Капитанскую дочку":
"Что за прелесть Вы подарили нам! {…} Ваша "Капитанская дочка" чудо как хороша! Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером {…} Ведь книгу-то наши дочери будут читать!
— Давайте, давайте им читать! — говорил в ответ улыбаясь Пушкин".[353]
9 января А. И. Тургенев писал в Москву: "Повесть Пушкина здесь так прославилась, что Барант, не шутя, предлагал автору, при мне, перевести ее на французский с его помощью, но как он выразит оригинальность этого слога, этой эпохи, этих характеров старорусских и этой девичьей русской прелести? {…} Главная прелесть в рассказе, а рассказ пересказать на другом языке трудно".[354]
